СТИЛИСТИЧЕСКАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ ЯЗЫКОВЫХ СРЕДСТВ

Многим исследователям, писавшим о функциональ­но-стилистических разновидностях языка, представлялось необходимым для обоснования реальности этих разновид­ностей выделить некоторые особые языковые средства, характерные для каждой из выделяемых разновидностей. Наиболее бесспорными результатами соответствующих исследований можно считать то, что различные функ­ционально-стилистические разновидности совсем не в одинаковой степени характеризуются именно особыми, присущими только им языковыми средствами. Одни из выделяемых разновидностей характеризуются использо­ванием по существу всех средств языка, другие в боль­шей или меньшей степени ограничены в этом отношении.

По мере удаления от использования всех средств языка, превращения действительно в замкнутый «функ­циональный стиль» различные типы речи все больше характеризуются в то же время и специфическими язы­ковыми средствами, т.е. такими единицами языка (сло­вами, словосочетаниями, синтаксическими конструкция­ми), которые играют там конструктивную роль, по вовсе не обязательны (хотя и возможны) в других типах речи. На первом месте в этом отношении, безусловно, стоит официально-деловой стиль с его стандартизованными формулами и необходимыми именно для него штампами (при существенном ограничении в использовании многих средств языка), на втором – научный стиль, характерной приметой (и функционально необходимой принадлеж­ностью) которого справедливо признается наличие спе­циальной терминологической лексики (введение этой лексики в другие типы речи не определяется функцио­нальной ориентацией последних, т. е. является чисто фа­культативным с точки зрения характеристики их имма­нентной природы). Уже на периферии собственно «стилей» в таком понимании оказывается публицистическая речь с ее почти неограниченной возможностью привле­чения самых разнообразных языковых средств и явно нестабильным репертуаром «собственной» лексики и фра­зеологии[218].

При выделении «языка художественной литературы» как функциональной разновидности языка трудно утвер­ждать, что ее статус определяется именно какими-либо специфическими языковыми средствами. С этим соглас­ны почти все исследователи, отмечающие, что статус «языка художественной литературы» как отдельной раз­новидности языка определяется не благодаря наличию каких-либо специально «поэтических» слов, а благодаря особой, присущей только литературно-художественным произведениям организации самых различных языковых средств, предопределенной их особой функционально-ком­муникативной направленностью.

Это не значит, что нет смысла отграничить в обще­литературной лексике, например, «поэтизмы» как отдель­ный пласт лексики. Но – это признавали все, кто сколь­ко-нибудь серьезно писал о «поэтизмах», – последние представляют собой такой пласт лексики (очень незна­чительный по объему), который только преимущественно отмечается (иными словами – существует), возмо­жен в художественных произведениях, но никак не ха­рактеризует «язык художественной литературы» как та­ковой, т.е. никак не является ее конструктивно необ­ходимым компонентом.

Таким образом, представляется очевидным, что каж­дая из названных разновидностей общелитературного языка характеризуется прежде всего особой, специфиче­ской организацией общеязыковых средств, обусловленной ее функциональной направленностью, и уже затем некоторым специфическим набором языковых средств, причем обособленность, степень «специфично­сти» этого набора совсем не одинакова для различных разновидностей.

Чем свободнее проявляется в какой-либо разновидно­сти общелитературного языка все то, что присуще обще­литературному языку в целом, а, также чем свободнее там проявляется манера говорящего и стиль пишущего, тем меньше оснований говорить о самой данной разно­видности как о «стиле», т. е. об относительно замкнутой системе или «подсистеме», характеризуемой особыми средствами выражения.

Все исследователи, пишущие о «языке художествен­ной литературы», так или иначе отмечали, что это дей­ствительно «язык» в том смысле, что это «весь язык» – только в особом его применении, осложненный тем, что обычно называют «эстетической функцией». Естественно, что, если считать эту функцию функцией языка (второ­степенной по сравнению с коммуникативной, но все-таки именно функцией самого языка), следует видеть прояв­ление этой функции не только в художественной речи, но и в речи вообще. Способность слова стать элементом и «первоосновой» искусства – словесного искусства – обусловлена его природой, тем, что слово является дву­сторонней единицей, несущей определенный смысл, за­крепленный за определенным звучанием. Тем самым смысловое содержание слова неизбежно связано с кон­кретной звуковой формой, и каждое слово так или иначе соотносится и по смыслу и по форме с рядами других слов. Это взаимодействие может проявляться по-разному в разных случаях – допустимость или недопустимость «тавтологий» различного рода, желательность или неже­лательность всевозможных звуковых сближений всегда зависят от целевой установки данного высказывания, т. е. в конечном счете – от характера коммуникативного акта. Тогда как в текстах, единственным назначением которых является передача определенной информации, звуковые повторы, сочетание однокоренных, хотя и раз­ных по смыслу слов (например, данное представление представляется...) и т.п. обычно расцениваются как не­желательные «помехи» (поскольку останавливают на себе внимание), в поэтическое произведение они вводятся со­знательно (ср. у М. Цветаевой: «Минута: минущая: ми­нешь! Так мимо ж, и страсть и друг!..»), становясь там «элементом содержания». Но и то и другое – и исполь­зование «звуковой формы» в содержательных целях в одних случаях, и установка на ее «нейтрализацию в дру­гих – обусловлено природой самого языка, точно так же как и возможность метафоризации, прямого выявления семантической многоплановости слова и т. д. и, наоборот, устранения этой многоплановости при установке на ин­формативную однозначность сообщения.

Однако не только специальная речь, за которой дей­ствительно закреплены некоторые особые элементы язы­ка (прежде всего термины) и которая в то же время характеризуется явными ограничениями в использовании средств всего языка, но и художественная речь, для которой таких ограничений не существует и за которой в качестве ее «стилевой приметы» закреплен по существу весь язык, несомненно, отграничены в со­знании говорящих как особые разновидности языка. Они представляются особыми разновидностями языка, следо­вательно, не в силу закрепленности за ними специфических средств языка, а прежде всего вследствие вполне определенной функциональной ориентации этих средств в каждой из данных разновидностей.

Сказанное не означает, что нет необходимости после­довательно установить не только стилистическую, но и функционально-стилевую закрепленность различных язы­ковых средств, их «приспособленность» к тем или иным видам коммуникации. На этом пути многое уже сделано, особенно в области лексики, благодаря тому что лексико­графическая регистрация единиц лексики всегда так или иначе сопровождается их стилистической характеристи­кой. Однако и здесь возникает не меньше, чем в области грамматики (а может быть, в каком-то смысле даже боль­ше), трудностей при разграничении языковых средств в соответствии с их функциональной направленностью.

Стилистическая дифференциация словарного состава современного русского языка является настолько слож­ной, что не всегда поддается однозначной интерпретации. Об этом свидетельствуют стилистические пометы совре­менных толковых словарей.

Самое сложное при определении стилистически отме­ченных, определении «собственных» лексических ресур­сов каждой разновидности языка и каждого функцио­нально-речевого стиля – установить «лексический состав» разговорной речи. Соотношение помет «разговорное» и «просторечное» и действительная употребительность мно­гих из снабженных этими пометами слов именно в устной разговорной речи не представляется однозначным.

Посредством этих помет объединены (и соответствен­но – выделены в общем словарном составе) настолько разнородные именно в стилистическом отношении груп­пы слов, что признать, что они (или только те из них, которые отмечены как «разговорные») представляют главные лексические ресурсы разговорной речи, нельзя.

Одно из элементарных и наиболее устойчивых пред­ставлений о стилистической дифференциации лексики русского языка отражено в общепринятом положении, согласно которому нейтральной в стилистическом отно­шении лексике противостоит, с одной стороны, «высо­кая», с другой – «сниженная» лексика, в результате чего мы имеем в ряде случаев стилистические синонимы типа лик – лицо – физиономия. Между тем в большей части случаев противопоставляемые подобным образом слова не имеют в словарях соотносительных помет, тог­да как физиономия сопровождается пометой «разговор­ное», слово лик снабжено пометой «устаревшее», т. е. ин­терпретируется в ином стилистическом плане. Таким об­разом, лексикографические материалы не дают основа­ний считать, что данные слова образуют простой ряд «от высокого к сниженному».

Стремясь распределить словарные пометы в соответ­ствии с их значением по определенным группам, мы мог­ли бы, по-видимому, рассуждая логически, ожидать, что пометы разных групп не будут перекрещиваться друг с другом.

Так, исходя из отвлеченного представления о поме­тах, призванных отразить принадлежность слов к «высо­кой» или «сниженной» речи, мы могли бы ожидать, что распределение слов в соответствии с их иной характе­ристикой, их экспрессивно-оценочной направленностью или будет совпадать с первой градацией (сниженное сло­во выражало бы в таком случае отрицательную оценку, высокое – положительную), или же окажется независи­мым от нее. Естественно, что в первом случае дублиро­вание помет было бы ненужным. Применение в словарях помет обоих рядов показывает, что стилистическая сниженность слова не обязательно связана с пометой «не­одобрительное», «презрительное» и т.п., и наоборот.

В то же время обращает на себя внимание, что дей­ствительного противопоставления указанные пометы не выражают. Так, применение пометы «высокое» не урав­новешивается пометой «сниженное» (таковая не приме­няется в лексикографической практике), пометы же «неодобрительное», «презрительное» и под. не находят соответствия в каких-либо пометах, прямо означающих «одобрение». Таких помет нет.

Нетрудно заметить, что пометы, указывающие на сти­листическую сниженность и дающие словам отрицатель­ную оценку, вообще гораздо более многочисленны и более дифференцированны (ср. с одной стороны: высо­кое, книжное, с другой – разговорное, просторечное, вульгарное, неодобрительное, презрительное, бранное). По-видимому, для асимметрии есть реальные основания.

«Сниженность» и отрицательная экспрессия слова – явления разных планов (ср. «книжный» характер слов, вроде приспешник, клеврет и под.), однако именно в сни­женных слоях лексики закрепление различных оттенков экспрессивно-стилистической характеристики обозначен­ных словом предметов и явлений, благодаря разнообра­зию контекстов употребления слова, находит свое полное выражение.

Помета «разговорное» объединяет достаточно различ­ные по своей природе группы слов. Во-первых, это сло­ва, действительно являющиеся смысловыми эквивалента­ми (часто – приблизительными) стилистически нейтраль­ных или более «официальных» обозначений, например галерка (ср. верхний ярус), генеральша (ср. жена гене­рала), давнишний (ср. давний), двоечник (ср. неуспе­вающий ученик), двойняшка (ср. близнец), детвора (ср. дети), заграница (ср. зарубежные страны) и т. п. Во-вторых, слова, в значениях которых содержатся опре­деленные экспрессивно-оценочные элементы, например: баламут, брюзга, галиматья, мешанина, пролаза, потат­чик, потворщик, болтать, завраться и т. п. В-третьих, с этой пометой выступают слова, являющиеся обозначе­ниями таких реалий (предметов, явлений, действий), ко­торые в основном относятся к «бытовой» сфере жизни, поэтому их «разговорность» не контрастирует, как пра­вило, с другими обозначениями, ср.: головешка, болель­щик, непоседа, завсегдатай, игрун, пинок, подзатыльник, верещать, ерошить, будний, заезжий, залежалый, втри­дорога и т. п.

Еще менее ориентированной в функциональном плане оказывается характеристика слов, относимых к «книж­ным» слоям лексики.

Тогда как помета «разговорное» с известной степенью определенности указывает на соответствующие ограниче­ния в употреблении имеющих эту помету слов (разговор­ная речь, художественная литература, отчасти – публицистика), помета «книжное» сопровождает слова, кото­рые явно тяготеют к различным речевым ситуациям. Общим для них оказывается лишь их книжный источник (в значительной части это заимствования и славянизмы) и соответственно – определенный «образовательный уро­вень» лиц, активно применяющих эти слова в своей речи. Но распределение этих слов по речевым сферам весьма различно. Наряду с такими словами, как бодрствовать, вечность, видоизменить, генезис, градация, де-факто, доктрина, значимость, иерархия, изобиловать, имманент­ный, импульс, индивидуум, исчислить, миросозерцание, наличествовать, особь, побуждение, подоснова, презумпция и т. п., с этой же, пометой выступают слова вроде вдох­новенный, головокружительный, гордыня, гурман, изнич­тожить, инсинуация, импозантный, корыстолюбец, мело­ман, моцион, надругаться, невольник, недуг, немощный, превозмочь, протеже, терзать и мн. под., реальное при­менение которых связано опять-таки преимущественно с разговорной и художественной речью и определенно не характерно для научного и официально-делового стилей речи.

Основной областью применения «высокой» лексики остается художественная литература, главным образом поэзия, и все в большей мере становится публицистиче­ский стиль, в котором значительная часть этой лексики претерпевает определенные стилистические сдвиги.[219] Существенно, что в большой своей массе слова, относи­мые к «высокой лексике», не имеют непосредственных соответствий в тех пластах лексики, которые имеют «сни­женный характер, ср.: глашатай, горнило, губитель, дер­зание, доблесть, достояние, единомыслие, завет, иго, изоб­личить, испепелить, клич, мольба, невозвратный, недруг и т. п.

Несмотря на совершенно очевидную стилистическую дифференциацию значительных пластов лексики совре­менного русского литературного языка, говорить о сколько-нибудь существенной собственно функциональной разветвленности основной ее части, по-видимому, нет осно­ваний. Кроме пометы «специальное» (предполагающей отнесение слова к специальной научной речи) и пометы «официальное» (предполагающей отнесение слова к офи­циально-деловой речи), в лексикографической практике не обнаруживается помет, которые свидетельствовали бы о строгой закрепленности слов за отдельными типами речи.

Таким образом, при том, что лексика современного русского литературного языка характеризуется многооб­разием экспрессивно-стилистических регистров, ее основ­ные стилистические пласты не распределены в соответст­вии с функциональными типами речи. Нередко повторяе­мое мнение, согласно которому основная характеристика различных типов речи, в том числе функциональных сти­лей, состоит в особенностях «отбора и сочетания» слов, не отвечает полностью реальному положению вещей. Дей­ствительно, в различных текстах, относимых к тем или иным типам речи, во многих случаях нельзя обнаружить лексических «показателей стиля». Однако если исходить из того положения, что тексты являются лишь частич­ным, всегда неполным отражением функциональных раз­новидностей языка, очевидно, нет оснований ограничи­ваться стилистической характеристикой выбираемых текстов. Как уже отмечалось, приметами стиля как тако­вого является не только то, что реально присутствует в тех или иных текстах, но и то, что в них может и чего не может быть. С этой точки зрения «негативная» харак­теристика текста представляется далеко не безразличной для определения его стилистической принадлежности.

«Разговорная» и «просторечная» лексика, так же как и слова, содержащие в своих значениях экспрессивно- оценочные элементы, не представляет основное ядро раз­говорной речи, поэтому не наличие в тексте слов, имею­щих соответствующие пометы, является решающим пока­зателем «разговорности». Но возможность включения таких слов без нарушения стилистической тональности высказывания существует именно для разговорной речи. Такие слова полностью представлены в художественной речи, но невозможны в таких текстах, как научный и официально-деловой, поскольку не входят в лексический фонд соответствующих стилей. Различные коммуникатив­ные отношения, которые реализуются в текстах, требуют разных форм выражения авторской оценки обозначаемых предметов и явлений. Та нерасчлененная, как бы под­спудная оценка, которая содержится в экспрессивно-оце­ночной лексике, никак не соответствует способам выра­жения «первого лица» в научном сообщении или офи­циальном документе. Поэтому соответствующие слова и по существу не могут освободиться от наложенного на них традицией отпечатка «разговорности» и преодолеть барьер стилистической ограниченности. Таким образом, помимо того, что значительная часть указанной лексики чужда этим стилям тематически, она принципиально чужда им своей семантической структурой. Понятно, что каждый из названных стилей располагает своими сред­ствами выражения оценки, соответствующими в данном случае требованиям эксплицитности.

Специальная терминологическая лексика и тот срав­нительно небольшой слой лексики, который объединяется пометой «официальное», имеют достаточно ясную стили­стическую приуроченность.

Слова с пометой «специальное» и «официальное», ко­нечно, несоотносительны друг с другом с точки зрения их «стилистического» восприятия.

Первые в значительной своей массе просто представ­ляют собой неизвестные или малоизвестные неспециали­стам единицы лексики. Их проникновению в общелитера­турный язык в общем ничто не препятствует, когда по­является необходимость в обозначении соответствующей реалии вне рамок специальной литературы. Можно заме­тить только, что при этом они, как правило, подвергают­ся известной детерминологизации – не только и не столько вследствие их метафорического применения, но и вследствие своеобразного семантического «опрощения», поскольку вне научной речи они лишаются связывающей их системы дефиниций, т.е. той основы, которая обус­ловливает особый статус терминологии.

Вторые, напротив, если и не употребляются говоря­щими активно, как правило, хорошо известны им. При­чем известны именно как слова «канцелярские», «казен­ные» (ср. вручить, вручитель, взяткодатель, внеслужеб­ный, воспрещать, возбранять, жительство, завещатель, наличность, невыезд, неисполнение, опознать и под.). Невзирая на многочисленные протес­ты против «канцелярского языка», канцелярских слов и оборотов (ср. за неимением, по истечении... и т. п.), они устойчиво сохраняются в официально-деловой речи. Ко­нечно, это следствие не просто косности отдельных носи­телей языка, а и естественной потребности в известной «отчужденности» этой речи, ее противопоставления «обычному языку». Само собой разумеется, что выход «канцеляризмов» за пределы закрепленных за ними си­туаций представляет собой явное нарушение стилистиче­ских норм, в отведенных же им пределах их роль вполне очевидна: устойчивые формы речи с особыми лексически­ми и синтаксическими «скрепами» должны отражать ту «юридическую» квалификацию сообщаемых фактов и со­бытий, которой они подлежат с точки зрения официаль­ных отношений.

Несомненно, многие особенности официально-деловой речи в различных ее проявлениях не являются неизбеж­ным следствием ее функциональной обособленности. Дело в том, что «инерция стиля» дает о себе знать во всех областях. Терминологическая усложненность научных работ, «поэтические красивости» литературно-художественных текстов – это не приметы, а издержки стиля (или его гипертрофированные приметы). Точно так же не­обходимая точность и стандартность формулировок в де­ловых бумагах, позволяющая легко соотносить сообщае­мое с установленными формами делопроизводства и т.д., в ряде случаев оборачивается своей противополож­ностью – усложненным канцелярским, бюрократическим жаргоном. Это происходит главным образом тогда, когда обозначения и обороты, уместные в одном типе докумен­тов, где они имеют свою терминологическую закрепленность, переносятся в другие, где в них нет необходимо­сти. В этом и заключается «инерция стиля». Вот один из многих возможных здесь примеров:

И только когда дело подходило к концу, когда уставший Гри­горий Савельевич начал абзац фразой «ввиду того что ощущается недостаток кадров», Маша робко спросила:

–Может быть, напишем просто: «не хватает людей»?

Григорий Савельевич рассердился, но, взглянув на ее огорчен­ное лицо, понял, что она страдает за него и боится, как бы за та­кую фразу его опять не обвинили в казенщине (Антонов, Новый сотрудник).

Стилистический диапазон лексики публицистического стиля значительно шире. Но было бы затруднительно обнаружить в современном русском языке группы слов, которые следовало бы охарактеризовать как собственно публицистические.

Вместе с тем, как правильно отмечают исследователи публицистического стиля (см. работы В. Г. Костомарова, А. К. Панфилова, а также Г.Я.Солганика), существен­ной его особенностью является присущий ему характер метафоризации закрепляемых за ним слов различных те­матических и стилистических разрядов. Особый характер метафоризации всех этих слов, входящих в основных зна­чениях в самые разнообразные группы, заключается пре­жде всего в их переосмыслении для обозначения общест­венных явлений, причем с явной направленностью, на экспрессивность и оценочность. Так, характерной приме­той многих современных газетно-публицистических тек­стов является переносное употребление в них специаль­ной научной, специальной профессиональной, военной лексики, лексики, относящейся к спорту, и т. д.

Основную лексическую характеристику разговорной речи следует, по-видимому, искать но в преимуществен­ном использовании лексических единиц со «сниженной» стилистической отмеченностью, сколько также в особом характере метафоризации слов.

Есть основания считать, что особенности семантиче­ской деривации вообще в наибольшей степени отличают функциональные разновидности языка друг от друга, так же как применяемые в них способы номинации.

В книге «Русская разговорная речь» хорошо подмече­на одна из важных особенностей разговорной речи, за­ключающаяся в описательном характере обозначения многих реалий.

«Нас окружают в повседневном быту сотни вещей, настолько привычных и обыденных, что мы не задумы­ваемся над тем, как называются эти вещи. Кажется бес­спорным, что название этих предметов известно уже ма­лолетним детям: стол, стул, окно, ручка. Но все ли мы можем назвать прямо и однозначно? Достаточно типична такая ситуация: обстоятельства требуют, чтобы вещь была названа определенно и недвусмысленно, а говоря­щий останавливается, подыскивает слово с трудом и ча­сто сопровождает свою реплику жестом – указанием на самый предмет. Например:

В булочной покупательница нашла на полу варежку и положила ее на край громадного окна-витрины. Она говорит кассиру: Я варежку положила там... на обочи­ну // Видите / там / на... подоконничек //. (Витрину у пола обрамляет узкая полоска рамы; это никак не под­оконник). Мы задали нескольким нашим информантам вопрос, подробно объяснив им ситуацию: как бы они на­звали этот предмет в данных обстоятельствах? Все ответы были очень неуверенными:

1. Барьер... барьерчик?

2. Там внизу / у окна //.

3. У стекла?

4. Подоконник? Нет / лучше показать //.

5. Под окном?..

Вещь не имеет имени, если говорящие стремятся обо­значить ее описательно, и каждый приписывает ей свое наименование – обочина, подоконник, барьер..».[220]

Хорошо известно, что семантическая «конкретизация» слова происходит в контексте. Контекстом определяется и характер этой конкретизации. В разных типах речи он различен. Можно отметить два характерных, во многом противоположных направления семантического «приспо­собления» слова к контексту, которые действуют в основном в различных сферах речи, – это терминологизация и метафоризация.

Терминологизации в той или иной степени подверга­ется вся лексика официально-деловых и научных текстов. Дело не только в стремлении создающих эти тексты к точности и адекватности обозначений, но и в том, что в распоряжении пишущего уже имеется набор выработан­ных средств выражения, отступление от которых было бы ненужным и неоправданным не только и не столько по­тому, что оно привело бы к нарушению стилистической тональности текста, но во многих случаях и потому, что мешало бы «семантической адаптации» сообщаемого, его соотнесению с «данным» и «известным».

В этом одно из существенных семантических отличий научного и делового типов речи как от речи разговорной, так и от речи художественной.

В то же время и между этими двумя типами речи (речью разговорной и речью художественной) в этом от­ношении наблюдается глубокое различие. Тогда как в разговорной речи при обозначении многих явлений гово­рящие довольствуются самыми общими наименованиями и стандартизованными формами описательных оборотов, специфика художественного изображения заключается в его индивидуализации, в преодолении той обобщенности и «обезличенности» наименований, которая характерна для целого ряда ситуаций обыденной речи.

На этой индивидуализации обозначаемого в художе­ственной речи во многих случаях основана и ее метафо­ричность, которая значительно шире общей метафорично­сти (или «образности), присущей языку вообще.

«Элементарная поэтичность языка, – писал А.А.Потебня, – т.е. образность отдельных слов и постоянных сочетаний, как бы ни была она заметна, ничтожна сравни­тельно с способностью языков создавать образы из сочета­ния слов... Слова гаснуть и веселье для нас безобразны; но „безумных лет угасшее веселье” заставляет представить веселье угасаемым светом...»[221].

При исследовании процессов, происходящих в совре­менном русском языке, закономерно привлекается мате­риал газет как такого жанра, в котором наиболее непо­средственно отражается то, что происходит в разговорной речи. Исследование этого материала выдвигает различ­ные задачи. Определение языковых особенностей различ­ных газетных жанров дает возможность установить спе­цифику «языка газеты» как такового. С другой стороны, тот факт, что в «языке газеты» отражение новообразова­ний устной речи дано в широком диапазоне, заставляет внимательно относиться к их жанровой прикрепленности.

Обращение к просторечным элементам в различных типах речи может быть вызвано различными причинами. Так, сознательный выход в просторечье имеет различную обусловленность и различную направленность в разговор­ной речи, с одной стороны, и в художественной – с дру­гой. В первом случае при этом играют роль в основном экспрессивные мотивы, во втором – экспрессивно-характерологические. Вот несколько примеров литературно-художественного использования просторечных синонимов глагола влюбиться.

В рассказе Тургенева «Пунин и Бабурин» юный сту­дент сообщает своему другу, что он влюбился; «эта девушка – мещаночка, швея». Между прочим он го­ворит:

– Она дичок; у! какой дичок! И с норовом! Да еще с каким! Впрочем, самая эта дикость мне в ней нравит­ся. Признак самостоятельности! Я, брат, просто по уши в нее врезался!

Речь персонажа, в том числе и эти фразы, конечно, воспроизводят в какой-то степени русскую разговорную речь своего времени. Но «тональность» речи в рассказе зависит и от намерения автора показать психологическую ситуацию, сконцентрированно отразить взаимоотношения действующих лиц. Уже подбором отдельных слов, иногда употреблением только одного экспрессивного синонима читатель как бы настраивается на определенное развитие обозначенного словом события.

Вот другая ситуация, где тот же глагол выполняет другую экспрессивную функцию: [Николка.] Э! Лариосик, э-э!.. Что ты, Ларион, что ты?.. А – а... понимаю! Тоже врезался? [Лариосик.] Никол, когда речь идет о Елене Васильевне, такие слова, как «врезался», неуместны. По­вял? Она золотая! [Николка.] Рыжая она, Парной, рыжая (Булгаков, Дни Турбиных).

Просторечность слова (в данном значении) имеет иное экспрессивное звучание. Слово воспринимается в несколь­ко иной стилистической плоскости.

Но просторечное звучание слова может служить и для выражения прямого авторского отношения к изображаемому, сливаясь с общим экспрессивным звучанием речи:

Врангель прет.

Отходим мы.

Врангелю удача

(Маяковский,

Рассказ про то, как кума...).

Подчинение отбора языковых средств, включаемых в художественное произведение, задаче построения образа приводит к их стилистической трансформации в тексте произведения, что не всегда позволяет использовать их непосредственно для установления особенностей соответ­ствующих типов речи.

Точно так же различными причинами обусловлено в разных типах речи и вовлечение характерных элементов письменных функционально-речевых стилей. В разговор­ной речи говорящий использует эти элементы преимуще­ственно в прагматических целях, в художественном про­изведении при этом опять-таки преобладают экспрессив­но-характерологические цели.

Конечно, и в разговорной речи иногда ставятся и ре­шаются задачи воспроизведения чужой речи, пародиро­вания, намеренного сталкивания разнородных стилисти­ческих средств языка. Эстетическая функция языка, ко­нечно, постоянно проявляется и в разговорной речи. Но все-таки ее нельзя назвать там ведущей, тогда как в ху­дожественных текстах язык всегда выступает в этой осо­бой функции (которая, конечно, не вытесняет, а своеоб­разно трансформирует присущую языку всегда, во всех его проявлениях коммуникативную функцию).

Таким образом, следует различать: во-первых, такие единицы языка, которые обычно не употребляются в тех или иных стилях речи, не характерны для них, но вве­дение которых в соответствующий стиль не было бы вос­принято как иностилевое вкрапление, как нарушение «правил стиля»; во-вторых, такие единицы языка, кото­рые не могут быть употреблены в отдельных стилях речи, поскольку их стилистическая приуроченность к опреде­ленному стилю делает неуместным их применение в иных стилистических условиях; в-третьих, такие единицы язы­ка, которые, оставаясь формально тождественными, при употреблении в разных стилях приобретают совершенно различную экспрессивио-стилистическую значимость.

Будучи системой, язык в то же время но является системой «для себя». Он выполняет определенную функ­цию, и сама его системность обусловлена данной функ­цией и подчинена ей.

В настоящее время становится очевидным, что разные аспекты изучения языка не исключают друг друга. Осо­знание необходимости разграничивать синхронию и диа­хронию, внутриязыковые и внеязыковые факторы, опре­деляющие как структуру, так и развитие языка, привело вместе с тем и к осознанию того обстоятельства, что раз­граничение этих аспектов не означает их несовместимо­сти, что их совмещение бывает столь же полезно, сколь нежелательно их смешение.

На динамический характер лексики в каждый отдель­ный момент существования языка прежде всего указыва­ет ее стилистическое расслоение (временные и простран­ственные, в том числе социальные «вариации»). Именно в лексике стилистические показатели играют наиболее существенную роль, но в то же время их учет и оценка зачастую оказываются и наиболее сложными и спорными.

Назначение языка как средства общения и сообщения мыслей предполагает его, но крайней мере относительную, стабильность и устойчивость. В то же время роль языка как орудия культуры заставляет воспринимать экспрес­сивно-стилистическое распределение его элементов как социально значимое, что усугубляется в области лексики непосредственной связью слов с предметами и явления­ми внеязыковой социальной действительности. Социально-психологические мотивы словарных изменений оказались в первые годы после Октябрьской революции предельно обнаженными.

Стремление некоторых литераторов противопоставить литературно-нормированному языку необработанный «язык масс», как известно, не встретило поддержки и в общем не поколебало установившуюся литературно-язы­ковую традицию. Наплыв в письменную речь 20-х годов диалектных и просторечных, даже вульгарных слов ока­зался поверхностным и временным, хотя и имел опреде­ленные последствия для дальнейшего развития литера­турного языка. В более широком плане на­рушение стилистических норм словоупотребления, закреп­ленных за определенными жанрами письменности, способ­ствовало перегруппировке последних, а соответственно и нейтрализации внутри них противопоставления отдельных элементов разговорной и просторечной лексики. Так, для современной газетно-публицистической речи характерно, в частности, своеобразное совмещение различных рядов слов, относимых, с одной стороны, к разговорной, с дру­гой – к высокой, или книжной, лексике. Эти слова пере­стают быть там противопоставленными друг другу в пла­не стилистических разграничений, стилистическая же ок­раска становится экспрессивно-оценочным элементом их семантики. Ср. употребление в стилистически однородных контекстах таких слов, как свершения, деяния, чая­ния, ратный, сугубый, поприще, воистину, доколе, достоя­ние, возгордиться, зиждется и т. д., с одной стороны, и таких, как неувязка, волокита, волынка, зажим, дутый, перегиб, зазнаться, поправить (кого-либо), шумиха, показуха и т. д. – с другой.

Экспрессивно-оценочные моменты отодвига­ют в сторону собственно стилистическую значимость этих и подобных им слов. В то же время газетно-публицисти­ческий и деловой стили речи оказывают в настоящее время, как отмечалось исследователями, все большее влияние на собственно разговорную речь, что проявляет­ся в основном как раз в области лексики. Разговорные же элементы проникают туда в стилистически и экспрессив­но преображенном виде.

Экспрессивно-стилистическая окраска слова определя­ется не только собственно языковыми факторами, нередко она связана с социально закрепленной оценкой соответ­ствующего явления, причем в ряде случаев от этой, так сказать, надъязыковой характеристики слова зависят возможности его переносного в широком смысле примене­ния. В этом плане показательно закрепление в газетно-публицистической речи в послереволюционную эпоху це­лого ряда слов из разговорно-бытовой и профессиональной лексики, которые подверглись метафоризации и в своих переносных значениях стали приметой именно публици­стического стиля; ср. переносные значения таких слов, как подковать, перековать, сплав, спайка, сколотить, смычка, закалка, оснастить, увязывать, накладка, зажим, перегиб и т. п.

Эти примеры иллюстрируют сложное взаимодействие и взаимопроникновение элементов различных функцио­нальных сфер лексики: целый ряд слов из разговорной и внелитературно-просторечной лексики, подвергнувшись метафоризации, был вовлечен в сферу газетно-публици­стической речи, а оттуда – уже с закрепившимися там значениями – снова проникает в разговорную речь, осо­бенно в тех ситуациях, которые предполагают ее совме­щение с устным вариантом официально-деловой речи.

Естественно, что различные элементы лексики обще литературного языка (нейтральные в собственно стилистическом отношении) также неравномерно распределены по функционально-речевым стилям уже по той причине, что специальная тематика последних обусловливает пре­имущественный отбор соответствующих средств языка. Очевидно также, что многие стилистически нейтральные слова оказались бы в тех или иных текстах, имеющих специальную направленность, инородными вкраплениями не из-за их стилистической окрашенности, а именно из-за тематической инородности.

Специальная речь, реализуемая в различных функцио­нально-речевых стилях, характеризуется не только стили­стическими ограничениями, принципиально не существен­ными для разговорной и художественной речи, но и оп­ределенными тематическими ограничениями, предопреде­ляющими лексический отбор. Понятно, что каждая об­ласть науки, как и официально-делового общения, харак­теризуется различной степенью лексико-семантической замкнутости. Тематические барьеры оказываются менее заметными в произведениях публицистического стиля, чем, например, в научных текстах. Однако многие разря­ды обиходной лексики не вовлекаются в публицистиче­ские тексты в своих прямых «предметных» значениях – метафоризация соответствующих слов становится необхо­димой предпосылкой их проникновения в эти тексты.

Между тем, как правильно отмечается рядом исследо­вателей, не только возможность или невозможность появ­ления тех или иных языковых средств в различных ти­пах речи, но и степень вероятности их появления там является существенным для характеристики последних.

Существующие частотные словари русского языка, хотя содержащиеся в них данные и следует считать пока еще предварительными, подтверждают это положение.

Так, если сравнить расположение слов в таких слова­рях, как «Частотный словарь русского языка», материа­лом для которого служили тексты различных «жанровых групп» (газетно-журнальные тексты, драматургия, науч­ные и публицистические тексты, художественная про­за)[222], «Частотный словарь общенаучной лексики»[223] и «Частотный словарь языка газеты»[224], нетрудно заметить там существенные различия. Например, в частотном слов­нике «Частотного словаря русского языка» на первой странице отмечены слова сказать, только, говорить, да, знать, год, нет, большой, дело, время, новый, самый, че­ловек, мой, люди, первый, рука, стать, жизнь, видеть, день, хотеть и т. д., в то время как в «Частотном словаре общенаучной лексики» среди наиболее частотных оказа­лись число, иметь, мочь, система, функция, точка, являть­ся, уравнение, случай, значение, элемент, процесс, мно­жество, часть, время, вещество, величина, условие, пло­скость, получить, различный, определить и т. д.

Эти показатели интересны в том отношении, что делают возможным сопоставление различных групп слов, относящихся к общеупотребительной лексике, но отмеченных явной функциональной разнонаправленностью. Каждое из соответствующих слов, безусловно, возможно в любом типе речи, но уже определенный «набор» слов указывает на ту или иную их функциональную направ­ленность. Так, возьмем хотя бы слова, представленные среди наиболее частотных в «Частотном словаре общена­учной лексики»,- с небольшими видоизменениями этот набор мог бы характеризовать небольшие по объему тек­сты, относящиеся к самым различным областям науки, тогда как его «концентрированное» вторжение в собствен­но разговорную или художественную речь, несомненно, представляется маловероятным. Точно так же, по-видимо­му, можно полагать, что слова, отмеченные в числе наи­более частотных в «Частотном словаре русского языка», отражающем словоупотребление в различных жанрах, не дают оснований говорить о каком-либо специальном ре­чевом стиле, но вполне могут быть «концентрированно» представлены в художественной и разговорной речи.

Для лексико-семантической характеристики отдельных функциональных разновидностей языка существенно не только распределение лексических единиц, но и то, как образованы (и образуются) в данных сферах языка наи­менования. В общем виде способы номинации одинаковы во всех областях языка. Для обозначения того пли иного явления действительности:

1) создается новое наименование при помощи тех аффиксальных средств, которыми располагает язык;

2) создается новое наименование путем словосложе­ния (основосложения);

3) заимствуется иноязычное (также – «иностилевое») слово;

4) используется способность слова обозначать одно­временно не одно, а несколько явлений действительности, т. е. существующему слову придается новое значение;

5) создается составное наименование (новое явление обозначается при помощи устойчивого словосочетания).

Притом, что во всех функционально разграниченных сферах языка проявляются все указанные способы номинации, их соотношение там неодинаково, как неодина­ково оно и в различные периоды развития литературного языка в целом.

Понятно, что использование различных возможностей называния нового отражается на соотношениях, сущест­вующих внутри тех лексико-семантических рядов слов, к которым примыкает новое обозначение, причем отража­ется по-разному. В одних случаях увеличивается число слов данного ряда (при аффиксальном словообразовании, словосложении, заимствовании), в других – увели­чивается степень «нерегулярности» данного ряда (при семантической деривации, появлении устойчивых состав­ных наименований).

При возникновении составных наименований происхо­дит нарушение формально-лексической регулярности вследствие увеличения в языке числа единиц, целостность значения которых вступает в противоречие с расчленен­ностью формы (ср. стиральная машина и холодильник и т.п.). При семантической деривации происходит нару­шение формально-семанти­ческой регулярности вследствие увеличения в языке числа слов, усложняющих принцип единства формы и содержания языковых единиц, нераз­рывной связи между означающим и означаемым. Естественно, что понятие регулярности – нерегулярности само по себе не содержит каких-либо оценочных моментов (скажем, регулярность – «лучше», а нерегулярность – «хуже»).

Функционирова­ние языка обусловлено коммуникативными потребностя­ми использующего его общества, а эти потребности неодинаковы в различных сферах общения. Поэтому и раз­личные аспекты регулярности – нерегулярности языко­вых средств не в одинаковой мере заметны в разных об­ластях функционирования языка. С этим в свою очередь связаны различия в применении возможных способов но­минации в разных условиях речевого общения.

Естественно, что обозначения предметов и явлений, имеющих универсальную общественную значимость, обыч­но беспрепятственно входят во все типы речи независимо от их структуры. Однако далеко но все номинативные единицы, возникающие в различных условиях речевого общения, приобретают статус стилистически нейтральных общелитературных средств языка.

Так целый ряд составных наименований, возникших в условиях официально-делового общения, устойчиво со­храняет на себе соответствующий стилистический отпеча­ток, препятствующий их безусловному вхождению в раз­говорную речь.

Прежде всего можно указать на хорошо известные случаи замены глагольных наименований составными глагольно-именными сочетаниями (типа оказать помощь дать указание, возыметь действие и т.п.). Многие иссле­дователи отмечали распространение этих сочетаний в русской речи послереволюционной эпохи; если отвлечься от стилистической оценки подобных конструкций, следует признать, что их основная функция – в частичном устранении лексической многозначности глаголов, т. е. в некотором корректировании семантического несоответствия между соотносительными обозначениями предмета и дей­ствия (ср. указание – дать указание и указывать, гу­док – дать гудок и гудеть, операция – произвести операцию и оперировать, осмотр – подвергнуть осмотру и осмотреть и т. д.;

Вне специальных стилистических условий употребле­ние этих сочетаний, как правило, представляется неумест­ным. Ср. вместо Я помог ему – Я оказал ему помощь, вместо Я отремонтировала телевизор – Я произвела ре­монт телевизора и т. п.

Не менее характерны для современной деловой речи составные наименования типа транспортные средства, торговые точки, головные уборы и т.п.

Показательно, что в большей части многочисленных и разнообразных печатных выступлений по вопросам куль­туры речи отмечается наплыв подобных новообразований (и содержится их решительное осуждение). Прежде всего следует заметить, что, осуждая подобные описательные обороты, многие рассуждают так: в языке есть слова мая­ка, шляпа, кепка, берет, платок и т. п., и вместо того чтобы выбрать нужное слово, небрежные к своей речи люди начинают говорить головной убор, не затрудняя себя выбором нужного слова из группы город, село, де­ревня, поселок и т. д., эти же люди, привыкшие к «ка­зенному языку», довольствуются сочетанием населенный пункт; они же «обезображивают» язык такими наимено­ваниями, как пищеблок, плавсредства, человеко-посеще­ния, стройматериалы и т. д. Однако нетрудно заметить, что приведенные новообразования, какими бы «неуклю­жими» они ни казались, в значительной своей части вовсе не являются «лишними» в языке. В определенных условиях говорящему как раз требуется дать обобщенное, «родовое» обозначение предмета, и тогда ему нельзя ог­раничиться выбором слова из ряда базой, платформа, ав­томобиль, телега, повозка или шапка, шляпа, кепка и т. д. точно так же, как затруднительно давать перечисление этих «видовых» обозначений.

Кроме того, наряду с существующими возникают но­вые предметы, а вместе с ними потребность в обобщенных наименованиях. Появление составных наименований для обозначения родовых понятий отражает как раз стремле­ние к семантической регулярности, отвечая определенным общественным потребностям (например, организация плановой и планомерной торговли требует дифференци­рованных «рода-видовых» обозначений).

Другое дело, что подобные наименования представля­ются многим уродливыми, чуждыми духу русского язы­ка. Иногда они действительно неудачны, по, разумеется, по большей части это не просто порождение бюрократи­ческого словотворчества, а все-таки результат закономерного семантического развития языка, регулируемого общественными потребностями. Другое дело, что самый харак­тер общественных потребностей предопределяет стилистические границы применения данных наименований, и на­рушение этих границ не может быть оправданно с точки зрения культуры речи.

Тенденция к семантико-парадигматической регуляр­ности названий определяется потребностью но только обобщений, но и дифференциации. Все это также может приводить к наруше­нию «формально-лексической» регулярности. Характер­ный пример – применение сочетания ливневые дожди в метеорологических сводках вместо ливни. Ср. шоссейная дорога наряду с шоссе, пищевые продукты наряду с пища, отделение связи наряду с почта и т. д. Большая же часть составных наименований связана, естественно, с новыми предметами и явлениями (стиральная машина, шагающий экскаватор, товарищеский суд, общественное поручение и т. п.). Как неоднократно указывалось в литературе, особенно характерными для современной эпохи являются различные виды сложных (в том числе с усеченной первой основой) и сложносокращенных слов, часть которых обозначает, как отмечалось выше, родовые понятия (плавсредства, стройматериалы, стеклотара, запчасти и т.п.), но, по-видимому, основная масса служит названиями имен­но новых предметов и явлений (электробритва, гидродо­быча, земснаряд, радиолокатор, автопутешествие, лесохи­мия и т. д.). При большей формальной цельности, чем составные наименования, они сохраняют отчетливо моти­вированную семантическую членимость и, по сути дела, стоят на грани слов и словосочетаний (с препозитивным аналитическим прилагательным)[225].

Можно думать, что статистические подсчеты подтвер­дили бы эмпирические наблюдения над возрастающей по сравнению с суффиксальными образованиями ролью по­добных наименований.

Название предмета посредством его описания, т.е. со­здание составных наименований, основанных на устойчи­вом употреблении сочетаний слов, – один из исконных способов номинации, поэтому возникновение подобных на­именований в наши дни не является само по себе чем-то принципиально новым. Однако именно в наши дни в свя­зи со стремительно возрастающими потребностями номи­нации, обусловленными ускоренными темпами развития науки, техники и т. д., такого рода наименования получи­ли, по-видимому, широчайшее распространение. Можно думать, что их роль возросла и в связи с той особен­ностью современной речи, которая должна быть охаракте­ризована как стремление к «предельной» (в соответствии с возможностями языка) мотивированности обозначения. Возможно, что в этом одна из причин некоторого сужения круга действия собственно аффиксальных образований. В этом же, по-видимому, и одна из причин того, что составные наименования (как двучленные, так и много­членные) занимают особенно заметное место среди лекси­ческих неологизмов современного русского языка.

Формально однотипные образования возникают в пуб­лицистическом стиле – их назначение, однако, совершенно иное. Они выступают как своего рода «экспрессивные» синонимические замены уже существующих в языке слов, ср. черное золото – нефть, белое золото – хлопок, голу­бой экран – телевизор, работники прилавка – продавцы и т.п. Естественно, что и эти образования и описатель­ные обороты вроде люди в белых халатах, труженики стальных магистралей также но становятся достоянием разговорной речи.

Вместе с тем спонтанность и неподготовленность раз­говорной речи делают неизбежным появление в ней раз­личного рода описательных оборотов, служащих для обозначения тех предметов и явлений действительности, точные названия которых или неизвестны говорящим, или попросту сразу «не приходят в голову», а конкретная ситуация речи и непосредственность общения смягчают необходимость использования общеупотребительных стан­дартных наименований. Кроме того, та же непосредствен­ность общения обусловливает замену полнозначных слов дейктическими элементами, не говоря уже об участии в речи внеязыковых средств (жест, мимика и т. д.). Ср. неоднократно отмечаемые в записях устной разговорной речи фразы вроде: Покажите мне, пожалуйста, это; Дайте мне чем открывают...; Нет ли у вас чем чистят...; а также: Там были выставлены резные украшения, такие, какие бывают вокруг окон; У него фонарик – такой – его нужно заряжать от электричества и т. п.

В разговорной речи постоянно появляются новообра­зования, возникающие как в результате аффиксальной, так и в результате семантической деривации. И те и другие, как показывает их фиксация в записях устной речи, имеют главным образом ситуативный характер, т. е. выступают как контекстно обусловленные окказио­нализмы. Однако это никак не значит, что все образо­вания, возникающие в разговорной речи, оказываются не­устойчивыми и их письменная фиксация осуществляется таимо в текстах художественной литературы[226]. Ср. обра­зования вроде слесарить, секретарить, кухарить, браконьерить, лаборантствовать; температурить, бюллетенить, технарить; ребятня, солдатня, матросня; слабак, женатик; сер­дечник, легочник и мы. др. Устойчивым оказывается и ряд образований, возникших в результате метафоризации, на­пример, загорать ('ждать без дела'), голосовать ('останав­ливать машину поднятием руки') и т. п.

Разговорная речь является основным источником ме­тонимических переносов наименований, охватывающих це­лые группы семантически однородных слов (вместилище → его содержимое, учреждение → сотрудники этого уч­реждения и т.д.), например: В маленькой комнатке за магазином жила сестра хозяина, я кипятил для нее са­мовары (М. Горький, Мои университеты); Чайник давно уже вскипел, но Кузьма затеял еще точить косу (Абра­мов, Безотцовщина) и т.п.

По-видимому, именно в устной разговорной речи по­лучает импульс своеобразная трансформация ряда устой­чивых словообразовательных моделей, которая осущест­вляется затем в художественной и публицистической речи. Так, например, устойчивая словообразовательная модель, в соответствии с которой образуются названия детенышей от названий животных (жеребенок, тигренок, лягушонок и т.д.), уже давно, очевидно послужила об­разцом для создания таких образований, как пастушонок, поваренок, цыганенок и т.п. Ср. другие того же типа об­разования, грамматико-семантическая структура которых оказывается еще более неопределенной, т. е. отдаленной от основного ядра соответствующей словообразовательной модели:...это опять непременно мне пострелята досаж­дают (Лесков, Очарованный странник);...терпеть Ее мог, как он выражался, нянчиться с писклятами... (Тургенев, Дворянское гнездо).

Отдельные словообразовательные типы явно тяготеют к определенным типам речи. Например, несомненно публицистическая окраска лежит на таких образованиях, как меценатствующий, шарлатанствующий, демагогствующий, хулиганствующий, критиканствующий, геростратствующий, адвокатствующий и т. п. Вот несколько примеров из газетных текстов:

В том же городе... орудовали геростратствующие радиобандиты, занятие которых не назовешь игрой; В одни из кружков, изучающих конкретную экономику, затесался вот такой критиканствующий нигилист...; Именно в публицистической речи возникают и окказионализмы вро­де архи безграмотный, архинапыщенный; мелкотемье, мелкодумье, малокартинье; бесцветица и т. п.

Как неоднократно отмечалось в лингвистической лите­ратуре, основная масса появляющихся в языке новых слов – это термины. Здесь можно не останавливаться на вопросе об особенностях словообразования в научной ре­чи. Специфика терминологического словообразования ис­следована достаточно полно[227]. У исследователей терми­нологии нет разногласий относительно общей направлен­ности терминологического словообразования (отсутствие экспрессивно-оценочных образований, стремление к созда­нию однотипных обозначений в пределах одной и той же тематической группы), однако лингвистическая оценка разных способов номинации в терминологии не всегда совпадает. Что касается предпочтительности того или иного способа образования терминов, реалистической представляет­ся точка зрения, высказанная В. П. Даниленко: «Почти в каждой терминологии наряду с терминами, созданны­ми средствами общелитературного языка, можно встре­тить заимствования из других языков пли термины, со­ставленные из греко-латинских морфем. Если последние обладают предпочтительным качеством, гарантирующим желаемую однозначность термина и свободное вхождение в международный научный обиход, а потому отношение к ним, как правило, бывает положительным, то наличие заимствований из других европейских или восточных язы­ков нередко вызывает желание найти равнозначный эк­вивалент в родном языке. Однако в практическом реше­нии конкретных вопросов, связанных с наличием заимст­вованных терминов, «последнее слово» остается за спе­циалистами в конкретных областях науки и практики и мнение лингвиста здесь не может иметь большого веса»[228].

При любом способе номинации решающей в термино­логии остается тенденция к регулярности, прежде всего семантико-парадигматической. Системность терминологии сознательно регулируется, поэтому и при терминологизации общеупотребительных слов, когда терминологическое значение не отрывается от первоначального, парадигма­тические связи слова так или иначе закрепляются. На­пример, такие названия возвышенностей, как гора и холм, парадигматически противопоставлены в общелитературном языке по признаку «размера». Этот признак существен для всех носителей языка при выборе соответствующего слова, но совершенно ясно, что он не связан с каким-либо точным представлением о разграничении данных значений. В географической терминологии производится именно это уточнение: холм – это возвышенность менее 200 м в высоту. Ср. разграничение в юридической тер­минологии таких слов, как кража, грабеж, хищение и т.п., в почвоведческой – слов ночей, чернозем, суглинок и т.п.

В отличие от научной речи «поэтический язык» стре­мится к усложнению семантической структуры слова. Это проявляется не только (в известном смысле – и не столько) в индивидуальной метафоризации слов (т. е. в контекстном приобретении словом особого значения), но и в постоянном сталкивании значений, а также в вовлече­нии в образно-семантическую структуру произведения тех особенностей звуковой формы слов, которые в разговор­ной речи используются спорадически, а в функциональ­но-речевых стилях должны быть нейтрализованы.

И многозначность, и словообразовательная форма, и собственное оформление слова, и его звучание – вся языковая материя играет в художественном произведении совершенно особую роль.

Когда в научном или деловом тексте происходит как бы обнаружение этой материи, оно происходит обычно поми­мо воли автора, и если останавливает на себе вни­мание читателя, то воспринимается лишь как неудачное словоупотребление, неудачное построение фразы. Напри­мер, в книге М. Н. Кожиной «О специфике художест­венной и научной речи в аспекте функциональной сти­листики» говорится о «подтексте» разговора Вари и Лопахина перед отъездом Раневской и Гаева: «Новые темы разговора «вводит» Лопахин, и он же задает вопросы. Очень знаменателен повтор лопахинской фразы в устах Вари, но с вариациями – с иным порядком слов, инто­нацией и ударением...». Звуковое сближение Вари – с ва­риациями явно не входило в замысел автора.

Особенностью именно художественной речи является использование «языковой материи» в содержательных це­лях. Утверждение, что в художественном произведении форма становится элементом содержания, основано на многочисленных наблюдениях над «оживлением» внутрен­ней формы слова или устойчивого сочетания, над столк­новением разных значений многозначного слова или слов-омонимов, над содержательным использованием близких по звучанию слов и т. д.

Например, выражение расходились нервы развернуто Маяковским в такой образ:

Слышу:

тихо,

как больной с кровати,

спрыгнул нерв.

И вот, –

сначала прошелся

едва-едва,

потом забегал,

взволнованный,

четкий.

Теперь и он и новые два

мечутся отчаянной чечеткой.

Рухнула штукатурка в нижнем этаже.

Нервы –

большие,

маленькие,

многие! –

скачут бешеные,

и уже

у нервов подкашиваются ноги!

В лексике неизменно осуществляется процесс, отме­ченный лингвистами и обозначаемый как сгущение, семантическая конденсация, лексико-семаитическое стяжение. Сущность этого процесса состоит в том, что составное наименование сокращается за счет одного из членен словосочетания, обычно – определения (в широком смысле), причем определяемое становится выразителем смысла всего словосочетания. В результате такого сокращения происходит устранение формальной расчлененности наи­менования, но при этом – поскольку сохраняется исходное значение слова (определяемого) и новое значение, возникающее в результате стяжения, сосуществует лини, наряду с прежним или прежними значениями (что обычно и наблюдается) – увеличивается удельный вес многозначности в лексике. Понятно, что стяжение может осу­ществиться только в том случае, если данное словосоче­тание достаточно устойчиво употребляется в речи, так что само определяемое слово начинает недвусмысленно сигнализировать о необходимом в данном контексте определе­нии которое вследствие этого и может быть опущено. Ср.: - Мне негде было обедать, а готовить себе я лени­лась (Каверин, Два капитана); – Вот бы снять, сказал я фотографу (Пришвин, Календарь природы) и т.п.

В отдельных сферах функционирования языка устой­чивые связи многих слов различны, поэтому и возможно­сти проявления лексико-семантического стяжения там не­одинаковы. Сами стяженные формы в ряде случаев несут на себе явный отпечаток той сферы общения, где они воз­никают. Ср.: урегулирование (отношений), разрядка; ср. довести из довести (до та­кого-то состояния) в разговорной речи: Они просто до­вели меня! и т.п.

Разговорная речь с ее почти неограниченными воз­можностями неполного словесного выражения мысли, пропуска предполагаемых конкретной ситуацией компо­нентов фразы, естественно, отличается и многообразными формами лексико-семантического стяжения, имеющими характер окказионализмов.

Вместе с тем именно в разговорной речи происходит своего рода экспрессивная «маркировка» целого ряда стяженных форм, восходящих к сфере официально-делового общения. Ср. отражение подобного словоупотребления в со­временной художественной литературе: – Дмитрий Корнеевич! – не отцеплялся парень, – Дмитрий Корнеевич! Проявите чуткость! Дайте возможность загладить! Я при­знаю ошибку! (Лапова, Сережа); Федор Петрович оправ­дал доверие. Он быстро навел порядок в районной боль­нице, амбулаториях и разных детских учреждениях... Вникал, устранял и давал ценные указания (А. Рекемчук, Без боли) и т. п.

В то время как функционально-стилистическая диффе­ренциация лексики современного русского литературного языка может быть исследована в известной мере на основе материала, который содержится в толковых сло­варях, функциональная характеристика грамматических средств затруднена из-за того, что систематическое опи­сание их в этом плане не проводилось. Предпринятые в последние годы статистические исследования функцио­нально-стилистического распределения грамматических форм слов содержат интересные данные, но они в основ­ном ориентированы на формы слов, но не на их значения, между тем как возможности «переносного» упо­требления грамматических форм как раз и различны в разных типах речи.

Стилистические замечания и рекомендации, содержа­щиеся в грамматических исследованиях, отрывочны и ни всегда правильно отражают подлинную расстановку сти­листических средств языка. Например, как в академиче­ской грамматике 1953 года, так и в академической грам­матике 1970 года отмечены различные случаи транспози­ции глагольных форм лица, времени и наклонения, причем только в отдельных случаях даны при этом сти­листические комментарии. Создается впечатление, что в ос­тальных случаях соответствующее употребление форм глагола не является стилистически связанным (например, как бы в одном ряду оказываются Мыслю – следователь­но существую и Я тебе поговорю!; Просят не курить, Здесь продают билеты на концерты и Тебе (вам) гово­рят или нет? Кому говорят, иди сюда!; На призрак сей подуй – и нет его и Доктора напрописывают всяких ле­карств, а больные пей и т.п.[229]). Разноречива стилисти­ческая оценка присоединительных конструкций, конструк­ций с именительным темы и т.д. Понятно, что в собственно грамматических исследованиях задача стили­стической дифференциации описываемых явлений может отодвигаться на второй план или вообще не ставиться. Но тем настоятельнее требование, предъявляемое к стилисти­ке, – отграничить от нейтральных в стилистическом отношении средств языка стилистически ограниченные, или стилистически связанные, не только несущие предметную информацию, но и сигнализирующие об определенном типе речи.

В круг задач стилистики обычно включается также оценка различных способов выражения с точки зрения их соответствия литературной норме и с точки зрения их способности дифференцировать различные «оттенки мыс­ли». Все эти задачи предполагают различные аспекты ис­следования. Но говорить на этом основании, что вообще существуют разные «стилистики», вряд ли имеет смысл хотя бы потому, что в самом языке эти разнонаправлен­ные признаки во многих случаях разнообразно перепле­таются. Например, значение невозможности некоторых действий может быть обозначено при помощи различных словосочетаний с разными формами глагола, ср.: При та­ком шуме невозможно заснуть; При таком шуме не за­снуть; При таком шуме не заснешь; Засни-ка при таком шуме! или Попробуй засни при таком шуме.

Более экспрессивные конструкции являются одновре­менно и более стилистически ограниченными. Последние на них (с формами повелительного наклонения) уже сто­ят на периферии самой «разговорной речи», свидетельст­вуя о ее стилистической неоднородности. Кстати, поня­тие «просторечия» (тоже понимаемого очень по-разному) базируется почти исключительно на лексическом материа­ле, если не считать учета некоторых отброшенных литературной нормой форм слов, как делов, рублев, ездиют, польта и под., которые, невзирая на школьное образование, широко укоренились в речи отдельных слоев город­ского населения. По-видимому, для более четкого опреде­ления границ просторечия (тем более – двух типов про­сторечия, если следовать определению, предложенному Ф. П. Филиным) необходим достаточно подробный анализ «периферийного» употребления грамматических форм, которые сами по себе вполне «литературны» (ср. Я тебе поговорю! и под.).

Назначение языка быть средством общения обеспечи­вается обобщающей способностью слова. «Для того, чтобы передать какое-либо переживание или содержание созна­ния другому человеку, – писал Л.С.Выготский, – нет другого пути, кроме отнесения передаваемого содержания к известному классу, к известной группе явлений, а это непременно требует обобщения»[230].

Но язык устроен так, что, позволяя выделить в изме­няющейся действительности основные свойства вещей, ко­торые дают возможность соотнести их с общественно за­крепленными в словесных знаках понятиями и представ­лениями, он в то же время располагает средствами кон­кретизации и локализации (во времени и в пространстве) передаваемой информации.

Поиск по сайту: