РУССКАЯ ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ И ЗАДАЧИ ЕЕ ИЗУЧЕНИЯ

Интерес к личностному аспекту изучения языка существенно по­высился в последние годы во всех дисциплинах, так или иначе свя­занных с языком, — не только в лингвистике, но и в психологии, философии, лингводидактике. В предлагаемом читателю сборнике "языковая личность" оказывается тем стержневым, определяющим понятием, вокруг которого разворачивается обсуждение наиболее интересных сегодня, как мне представляется, проблем общего и рус­ского языкознания.

Под языковой личностью я понимаю совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются а) степенью структурно-языковой сложности, б) глубиной и точностью отражения действительности, в) определенной целевой направленностью. В этом определении соединены способности человека с особенностями по­рождаемых им текстов. Три выделенные мною в дефиниции аспекта анализа текста сами по себе всегда существовали по отдельности как внутрилингвистические и вполне самостоятельные задачи.

Действительно, системное описание средств выражения смыслов, семантики в текстах всегда было главной задачей языкознания, и их структурная характеристика однозначно укладывалась в поуровневое представление об устройстве языкового механизма: синтаксис, лек­сика, морфология, фонология. Такая исследовательская установка, будучи преобладающим в лингвистике типом мышления и подхода к языковому материалу, резюмируется восходящим к идеям Соссюра лозунгом: "За каждым текстом стоит система языка". И возника­ющий на основании такой установки "образ языка" соотносится с самодовлеющей и автономной "системой" объектов и отношений, системой, тяготеющей к пространственно-геометрическому вопло­щению.

Что касается содержательной стороны текстов, которая тоже мо­жет служить и служит объектом чисто лингвистического интереса (в моей дефиниции речь идет об "отражении действительности"), то надо сказать, что в языкознании в течение последних 30 лет идет постоянное расширение семантической составляющей анализа как отдельных языковых единиц, так и их соединений разного объема: от изучения значения слов и словосочетаний — до иссле­дования значения предложений, семантических полей и целых тек­стов. То есть расширение идет в направлении от значения к зна­нию, и поэтому данный уровень, связанный, как было сказано, с отражением действительности и знаменующий переход значения в зна­ние, я называю когнитивным. Знание, оставаясь в основном объектом интереса разных дисциплин философского и психологического циклов, все в большей степени становится и лингвистическим объек­том, именно в силу вербального, по преимуществу, своего вопло­щения и бытования, и мы можем говорить теперь о формировании, наряду с когнитивной психологией, также когнитивной лингвистики.

Наконец, третий аспект анализа текста, отмеченный в приве­денной в начале дефиниции и связанный с целевой направлен­ностью, охватывает прагматические характеристики (как самого речевого произведения, так и его автора) и знаменует тем самым диалектический переход от изучения речевой деятельности человека к выводам о его деятельности в широком смысле, а значит, вклю­чает и креативные (созидательные и познавательные) моменты этой деятельности. В традиционных филологических дисциплинах такого аспекта анализа до некоторой степени касались всегда стилистика и риторика, но в последние полвека, сдерживаемые деспотизмом об­щей формулы — "за каждым текстом стоит система языка", — ис­следования в этом направлении, как правило, не шли дальше уста­новления и классификации формальных средств, передающих от­дельные прагматические характеристики высказывания или текста. В разное время в языкознании делались попытки синтеза, попытки целостного подхода, включающего анализ всех трех уровней рас­смотрения речевых произведений. Оформившаяся в 70-х годах и к настоящему времени хорошо разработанная в англо- и немецко­язычной литературе "теория речевых актов" своим появлением зна­меновала определенный сдвиг от статической фиксации, от гербарийно-коллекционного перечисления языковых средств, выражающих определенные эмоционально-психологические и интеллектуально-оце­ночные состояния говорящего (досада, радость, заинтересованность, сомнение, убежденность, раздражение и т.п.) — к динамическому их изучению как комплекса языковых средств, характеризующих че­ловеческие интенциональности. Однако недостаточность теории ре­чевых актов обнаруживается сразу же, как только мы выходим за пределы сиюминутных эмоций и намерений авторов речевых про­изведений. Эта теория не вооружает исследователя инструментом для выявления и описания стабильных, долгосрочных, доминант­ных установок. Довольно авторитетная французская школа психо­логов и психоаналитиков, связывающая себя с именем Лакана и получившая (такое полужаргонное) наименование "лаканизма", инте­ресна прежде всего тем, что видит в языке (а точнее — в текстах, которые могут быть порождаемы определенной личностью) полное и безостаточное выражение всех без исключения особенностей ее сознательной и бессознательной жизни. В экстремально-конструк­тивном смысле последователи Лакана берутся вербализовать абсо­лютно все, не оставляя в человеческой душе никаких закоулков, куда бы нельзя было заглянуть с помощью языка, но относя воз­можность вербализации "бессознательного" только в речи Другого. Эта теория опирается в основном на медицинскую психоаналити­ческую практику и подвергается критике по разным основаниям.

И в "теории речевых актов" и в "лаканизме" (точнее — в его лингвистических предпосылках), так же как в возникшей внутри самой лингвистики "теории текста", мы можем видеть попытки син­теза, разнонаправленные подходы на пути к созданию новой, общей теории языка, не удовлетворяющейся рассмотрением его как само­довлеющей системы формальных средств, а охватывающей связан­ные с этой системой когнитивные, познавательные, коммуникативно-деятельностные стороны его бытия и функционирования вместе с его носителем. Действительно, теория текста вначале претендо­вала на такой синтез, но в итоге превратилась в сугубо специаль­ную дисциплину, ограничившую свои притязания рамками самого текста и сосредоточившуюся на внутренних закономерностях его устройства. Правда, надо сказать, что психолингвистика пытается разгерметизировать эту теорию разными путями, в частности, раз­вивая теорию понимания.

Предложенная вначале дефиниция есть основа для еще одной попытки синтеза, и ее противопоставление другим подходам за­ключается в изменении исследовательского пафоса, который в рам­ках теории языковой личности формулируется так: "За каждым текстом стоит языковая личность".

Структура языковой личности представляется состоящей из трех уровней: 1) вербально-семантического, предполагающего для носи­теля нормальное владение естественным языком, а для исследова­теля — традиционное описание формальных средств выражения опре­деленных значений; 2) когнитивного, единицами которого являются понятия, идеи, концепты, складывающиеся у каждой языковой ин­дивидуальности в более или менее упорядоченную, более или менее систематизированную "картину мира", отражающую иерархию цен­ностей. Когнитивный уровень устройства языковой личности и ее анализа предполагает расширение значения и переход к знаниям, а значит, охватывает интеллектуальную сферу личности, давая ис­следователю выход через язык, через процессы говорения и по­нимания — к знанию, сознанию, процессам познания человека; 3) прагматического, заключающего цели, мотивы, интересы, уста­новки и интенциональности. Этот уровень обеспечивает в анализе языковой личности закономерный и обусловленный переход от оценок ее речевой деятельности к осмыслению реальной деятель­ности в мире.

При таком представлении структуры языковой личности и соот­ветственно задач исследователя, воссоздающего эту структуру ме­тодами лингвистического анализа, естественно может возникнуть вопрос, а не превышает ли свои возможности языковед, когда вторгается столь глубоко в сферы психологического интереса: ведь в приведенной характеристике, особенно двух последних уровней, содержатся в основном относимые к психологии категории и объек­ты? Да, это верно, психологический аспект в изучении языковой личности представлен очень сильно, он пронизывает не только два последние — когнитивный и прагматический уровни, — но и пер­вый, поскольку основывается на заимствованных из психологии идеях его организации в виде ассоциативно-вербальной сети. Но в то же время психологическая глубина представления языковой личности лингвистическими средствами не идет нив какое сравнение с глу­биной представления личности в психологии. Перефразируя кры­латое выражение, можно сказать, что лингвист, обращаясь к язы­ковой личности, имеет в качестве объекта анализа ein. Talent, doch kein Charakter, т.е. оставляет вне поля своего внимания важней­шие с психологических позиций аспекты личности, раскрывающие ее именно не как собирательное представление о человеке, а как конкретную индивидуальность.

Языковедческий подход раскрывает и новые возможности для конкретного и конструктивного наполнения некоторых важных, но слишком обобщенных и потому трудных для оперирования ими понятий. Возьмем такое, чисто философское понятие, как миро­воззрение. С учетом того содержания, которое я вложил в харак­теристику уровней в структуре языковой личности, могу дать мето­дическое определение этого понятия: мировоззрение есть результат соединения когнитивного уровня с прагматическим, результат вза­имодействия системы ценностей личности, или "картины мира", с ее жизненными целями, поведенческими мотивами и установками, проявляющийся, в частности, в порождаемых ею текстах. Лингви­стический анализ этого материала (при достаточной протяженности текстов) позволяет реконструировать содержание мировоззрения лич­ности. Причем для такого анализа вовсе не обязательно распо­лагать связными текстами, достаточен определенный набор речевых произведений отрывочного характера (реплик в диалогах и различ­ных ситуациях, высказываний длиной в несколько предложений и т.п.), но собранных за достаточно длительный промежуток времени. Этот материал я называю дискурсом. Примером дискурса может служить сумма высказываний какого-нибудь персонажа художествен­ного произведения, который выступает в этом случае как модель реальной языковой личности. Возвращаясь к опытам реконструк­ции мировоззрения конкретной языковой индивидуальности, хочу подчеркнуть, что в этих опытах практически никогда не удается выявить систему, гармонию и единство, которые любят подчерки­вать философские и психологические словари, определяя это поня­тие. В самом деле, трудно требовать единства и гармонии воз­зрений от человека, который, с одной стороны, кровно связан со своей эпохой, а в то же время многое заимствует из всевозможных источников прежних эпох для своей "картины мира", и жизненные установки которого складываются под влиянием самых разнооб­разных условий. Только у плохого писателя или в результате очень пристрастной интерпретации герои оказываются последовательными и гармоничными.

Но в то же время эти опыты и общий итог подводят к мысли о возможности языкового воздействия на формирование мировоз­зрения, языкового сопровождения процессов становления личности, о выработке принципов своеобразного ортолингвогенеза, обеспе­чивающего языковую сторону воспитания и совершенствования че­ловека. Иными словами, отправляясь от понятия языковой личности, мы приходим к возможности говорить о психологической инженерии (не об инженерной психологии, а, по апологии с генной инженерией, — о психологической инженерии, психологическом кон­струировании, в котором языковому компоненту должна принадле­жать заметная роль).

Все, что было сказано о языковой личности до сих пор, дает основания, надеюсь, трактовать ее не только как часть объемного и многогранного понимания личности в психологии, не как еще один из ракурсов ее изучения, наряду, например, с "юридической", "эко­номической", "этической" и т.п. "личностью", а как вид полноцен­ного представления личности, вмещающий в себя и психический, и социальный, и этический и другие компоненты, но преломленные через ее язык, ее дискурс.

Таким образом, уже в самом выборе языковой личности в ка­честве объекта лингво-психологического изучения заложена потреб­ность комплексного подхода к ее анализу, возможность и необхо­димость выявления на базе дискурса не только ее психологиче­ских черт, но философско-мировоззренческих предпосылок, этно-национальных особенностей, социальных характеристик, историко-культурных истоков. Далее я предлагаю несколько исследователь­ских сюжетов, в реализации которых акцентируется та или иная сторона языковой личности.

Первый возникает из таких вопросов, которые встают перед линг­вистом: почему мы легко отличаем устную и письменную речь иностранца, относительно неплохо или даже хорошо владеющего русским языком, от речи малообразованного носителя русского язы­ка, представителя того или иного говора?; почему, далее, обнару­живается странное совпадение форм, порождаемых в онтогенезе деть­ми, овладевающими родным языком, с формами, зафиксированными в диалектах и в истории развития этого языка?; почему, наконец, не подготовленный филологически носитель русского, например, языка XX в. способен понимать тексты, написанные в XI, XII вв.?

В поисках ответа на эти вопросы мы упираемся в теорию врож­денности языка или языковой способности, которая граничит уже с мистикой. Исследователь языковой личности может построить на этом пути исследование, в основу которого я предлагаю поло­жить гипотезу о существовании так называемой психоглоссы, под которой понимаю единицу языкового сознания, отражающую опре­деленную характерную черту языкового строя, системы родного языка, которая обладает высокой устойчивостью к вариациям и стабильностью во времени. Исследование такого рода может иметь диахроническое (историческое) измерение, территориальное (синхро­ническое) и онтогенетическое и в итоге может воссоздать неко­торые черты национального языкового типа.

Другой сюжет выводит на первый план социально-психологи­ческие характеристики языковой личности и исходитиз следу­ющих посылок. Человек проживает в среднем 25 тыс. дней. Большая часть из этих дней в зрелом возрасте строится довольно стан­дартно для данной личности.

Описав один типовой день, или дневной дискурс, лингвист сможет сделать выводы не только о языке, но и других уровнях организации человека как языковой личности. Результаты такого конкретного лингво-психологического изучения многое дадут всем наукам, занимающимся человеком.

Последний сюжет можно обозначить так: «Эволюция русской языковой личности». Как развивается языковая личность в историческом времени. Что подвержено наибольшему изменению на каждом из уровней, как взаимосвязаны изменяющиеся параметры, например, состав лексикона и жизненные идеалы, или иерархия ценностей в картине мира и моральные принципы и т.п. Необходимо провести сопоставление дискурсов реконструированных на их основе параметров языковой личности разных эпох. Выводы были бы безусловно полезны и для современности.

Печатается по втупительной статье в сб. Язык и личность. М.,1989. – С.3-8.

Поиск по сайту: