Глобальные научные революции и смена типов научной рациональности

Глобальность научных революций состоит в том, что они при­водили к перестройке оснований науки, к смене типов научной рациональности. И хотя исторические типы рациональности - это своего рода абстрактные идеализации, все же историки и филосо­фы науки выделяют несколько таких типов.

Нужно отметить, что рациональность не сводится только к на­учной. Вся европейская культура формировалась и развивалась под знаком рациональности, которая явилась формообразующим принципом жизненного мира европейского человека, его деятель­ности, его отношения к природе и к другим людям. Рациональ­ность предполагала способность человека самостоятельно мыслить и принимать решения. И. Кант считал, что рациональность - это главный принцип Просвещения. Суть этого принципа в том, что субъект рационального мышления полностью ответствен за содер­жание своей мысли. «Имей мужество пользоваться собственным умом... без руководства со стороны кого-то другого», — таков де­виз Просвещения, считал философ. Сформировалась уверенность

в автономности и самодостаточности человеческого разума, сила которого проявилась в создании науки и техники.

В силу того, что ключевую роль в европейской рациональности стали играть наука и техника, возникла уникальная индустри­альная цивилизация. В настоящее время ясно стало осознавать­ся, что все глобальные проблемы современности порождены этой цивилизацией, которая трансформировалась, переходя от индустриального этапа к постиндустриальному, информацион­ному. Жизненно-практические угрозы, порожденные рациональ­ной культурой Европы, и вызвали широкий интерес к проблеме рациональности вообще и научной в частности.

Поскольку европейская рациональность преимущественно была ориентирована на науку, которая вплоть до середины XX века рассматривалась как образец рациональности, то обсуждение воп­роса о научной рациональности стало одной из главных тем фи­лософов науки. С 60-х гг. XX века начинается критический пере­смотр претензий науки быть образцом рациональности. Некоторые философы и философы науки стали утверждать, что, во-первых, наука не является прототипом рациональности как таковой; а, во-вторых, претензии науки на истинную рациональность есть раз­новидность «рациофашизма» (П. Фейерабенд). Но это - край­ние позиции. Философы постпозитивисты Т. Кун, Дж. Агасси, И. Лакатос, Ст. Тулмин и др. в процессе создания методологичес­ких моделей науки вышли на проблему исторических типов раци­ональности.

Но прежде чем говорить об исторических типах научной раци­ональности, рассмотрим ту исторически первичную рациональ­ность, которая была открыта в Древней Греции. Это время (пери­од между 800 и 200 годом до н. э.) характеризуется резкими изменениями в духовной жизни трех стран: Китая, Индии, Гре­ции. Для Греции - это время Гомера, философов Парменида, Ге­раклита, Платона, историка Фукидида, ученого Архимеда. В этот же временной период Конфуций и Лао-цзы создали китайскую философию, а в Индии жил Будда и возникли «Упанишады». Сле­дует добавить, что одновременно в Иране появляется учение За-

ратустры о борьбе добра и зла, а в Палестине пророчествуют Илия, Исайя, Иеремия, Второисайя. Это было время зарождения разу­ма, осознания человеком своей способности мыслить. Но так как европейская рациональность уходит корнями в культуру античной Греции, рассмотрим специфику рациональности, рожденной в этой культуре.

Открытие рациональности в философии античности.

Скрытым или явным основанием рациональности является признание тождества мышления и бытия. Само это тождество впервые было открыто греческим философом Парменидом, кото­рый выразил его так: «Мысль всегда есть мысль о том, что есть. Одно и то же - мышление и то, о чем мысль». Мысль никогда не может быть пустой.

Отметим сущностные характеристики открытого Парменидом тождества мышления и бытия. Во-первых, под бытием он понимал не наличную действительность, данную чувствам, а нечто неунич­тожимое, единственное, неподвижное, нескончаемое во времени, неделимое, ни в чем не нуждающееся, лишенное чувственных ка­честв. Бытие — это истинно сущее Единое (Бог, Абсолют). Сам Парменид характеризовал Единое как полноту, в которой все есть, как сферу, как свет, как то, что тождественно Истине, Добру и Благу. Бытие — божественная, сверхчувственная реальность, характери­стики которой не могут быть даны в чувственном опыте, опираю­щемся на телесные слух и зрение. Рациональность — это работа с истиной, т.е. с устойчивым, неизменным содержанием, например с идеями.

Во-вторых, тождество мышления (ума) и бытия означало спо­собность мышления выходить за пределы чувственного мира и «работать» с идеальными «моделями», которые не совпадают с обы­денными житейскими представлениями о мире. Впоследствии Платон, испытавший влияние Парменида, создал учение об иде­ях, обнаружить которые мы можем только чистым, т. е. внетелес-ным взлетом мысли. Неоплатоник Плотин называл такое умопос­тижение побегом из чувственного мира. Парменидова интуиция бытия как мысли есть открытие особой мысли, способной рабо-

тать с идеальными моделями сверхчувственной реальности. Гово­ря современным языком, античная рациональность признала воз­можность умозрительного постижения принципиально ненаблю­даемых объектов, таких как бытие (Парменид), идеи (Платон), Перводвигатель (Аристотель).

Идеальный план деятельности вообще стал в дальнейшем од­ной из главных характеристик рационального типа отношения к реальности и, прежде всего, научной рациональности. Открытая греками работа мысли с идеальными объектами заложила основы традиции теоретизма. В теории человек выходит в мир вечного, теоретическое движение мысли не знает преград и перед ней от­крыты бесконечные перспективы. Открытое античностью идеаль­ное измерение мышления стало судьбоносным для европейской культуры и науки.

В-третьих, свою способность «работать» с идеальными моде­лями мышление может реализовать только в слове. Рациональность нуждается в надситуационном слове, т.е. слове, выражающем не сиюминутную ситуацию в жизни человека, а нечто всеобщее, пре­вышающее эмпирический ряд значений слов в обыденном языке. Аристотель утверждал, что всякое определение и всякая наука име­ют дело с общим. Отсюда в европейской культуре, начиная с ан­тичности, повышенное внимание к слову, к его артикуляции. Тож­дество содержания мысли и бытия предполагает возможность адекватно выразить то и другое содержание в слове. Такая воз­можность может быть реализована, если слова имеют точное и определенное значение. Поиску способов фиксации в языке иде­альных объектов, выявлению смыслового ядра понятий, обозна­чающих красоту вообще, добро вообще, благо вообще и т. д., уде­лял много внимания Платон. Слово - это форма присутствия отсутствующего (для чувственного восприятия). Появляется воз­можность «работать» с отсутствующим через его представленность в слове. Это и есть рациональное познание, характеризующееся непрагматическим любопытством. Рациональное знание нельзя построить с помощью слов, имеющих «размытые» значения. Оп­ределенность, точность, однозначность значений слов есть необ-

ходимое условие построения рационального знания. Не случайно Аристотель кодифицировал правила логики, грамматики, поэти­ки, риторики.

В-четвертых, мышление понималось античными философами как «созерцание, уподобляющее душу Богу» (Плотин), как ин­теллектуальное озарение, уподобляющее ум человеческий уму бо­жественному. Тезис Парменида «одно и то же — мышление, и то, о чем мысль» не допускал возможности сведения мышления только к логике. Действительно, «то, о чем мыслится» есть Божественное Единое, т. е. одновременно и Истина, и Добро, и Благо, а потому не может быть адекватно (тождественно) постигнуто и выражено с помощью только логических процедур. Парменид наделил мысль космическими масштабами. Утверждая, что бытие есть мысль, он имел в виду космический Разум, а не субъективную мысль отдель­ного человека. Через космический Разум содержание мира раскры­вается для человека непосредственно. Иначе говоря, не человек открывает Истину, а Истина открывается человеку. Поэтому, с точ­ки зрения Парменида, не следует рассматривать логические дока­зательства как свидетельства могущества только человеческого ума: они имеют свой источник в Разуме, превышающем всякое логи­ческое действо субъективной мысли. Когда Парменид в своих рас­суждениях прибегал к логическим построениям и доказательствам, он подчеркивал, что им руководит высший Разум (богиня). Так как человеческий разум есть проекция Божественного разума, то зна­ние для человека всегда благо и добро. Знающий не может быть злым по определению: его мысль есть частица Божественного ра­зума, полнота которого состоит в единстве Истины, Добра, Блага.

В-пятых, основная функция разума усматривалась в познании целевой причины. Только разуму доступны понятия цели, блага, наилучшего. Все, что существует, существует ради чего-то. «То, ради чего» — это цель, ради которой «существует другое» (Аристотель). Цель выступала принципом организации природы. Все сущее в природе, согласно Аристотелю, всегда движется по направлению к объективной цели, реализуя при этом свое природное предназ­начение. Характер целей движения всех тел определяется конеч-

ной высшей целью, управляющей миропорядком в целом. Конеч­ная цель существует онтологически, и одновременно о ней знает разум. Если бы не было конечной цели, то все в мире и в челове­ческих поступках было бы незавершенным, беспредельным. Со­гласно Аристотелю, «те, кто признает беспредельное (движение), невольно отвергают благо как таковое». Признание целевой при­чины вносило смысл в природу, которая рассматривалась как не­что целостное, включающее в себя объективную целесообразность. Признание конечной цели, которая все движет «как предмет люб­ви» и к которой все стремится, как к высшему благу, не позволяло относиться к природе как к объекту эксплуатации и изменения.

В-шестых, открытая в античности способность мысли работать с идеальными объектами утвердила тем самым точку зрения, со­гласно которой человеческий разум и опыт являются универсаль­ными способностями людей по отношению к любым обществам и культурам. А. Ухтомский писал, что «рационалисты — это олим­пийцы, перекликающиеся между собой со своих горных вершин условными знаками, столь адекватно понимающие друг друга, столь прозрачные друг для друга и мгновенно повторяющие друг друга, что, в сущности, их и нет друг для друга, — нет множествен­ности, а есть пребывающий покой чистой мысли, чистый крис­талл картезианского геометрического Универса, или «море стек­лянное», о котором грезит древняя книга». «Порою этот великий рационалистический замысел успокоения в чистой мысли пред­ставляется небывалой красотой! Но порою он представляется не менее крайним сумасшествием!»

Первая научная революция и формирование научного типа рацио­нальности

Все типы рациональности мы будем объяснять, опираясь не только на факты и идеи естествознания, но и на философию, ко­торая эти идеи оправдывала, аргументированно обосновывала или, наоборот, критически переосмысливала. Лишь взятые вместе ес­тествознание и философия дают возможность реконструировать тот тип мышления и тот тип рациональности, которые складыва­лись в ходе научных революций.

Первая научная революция началась в XVII веке. Она, как пи­
сал А. Койре, знаменует возникновение классической европейс­
кой науки, прежде всего, механики, а позже физики. В ходе этой
революции сформировался особый тип рациональности, получив­
ший название научного. >

Научный тип рациональности, радикально отличаясь от ан­тичного, тем не менее воспроизвел, правда, в измененном виде, два главных принципа античной рациональности: во-первых, принцип тождества мышления и бытия, во-вторых, идеальный план работы мысли. Описанный выше античный тип рациональ­ности, базирующийся на признании тождества мышления и бы­тия, окончательно оформился в философии Аристотеля и сохра­нил свои фундаментальные характеристики вплоть до времен Декарта, от которого можно условно вести отчет появления науч­ной рациональности. Тип рациональности, сложившийся в науке, невозможно реконструировать, не учитывая тех изменений, кото­рые произошли в философском понимании тождества мышления и бытия. Рассмотрим эти изменения.

Во-первых, бытие перестало отождествляться с Абсолютом, Богом, а величественный античный Космос, отраженный в ко­нечном и иерархически упорядоченном мире Аристотеля и сред­них веков, был заменен бесконечной Вселенной, связанной в единое целое, благодаря идентичности своих элементов и едино­образию своих законов. Космос был отождествлен с природой, которая рассматривалась как единственная истинная реальность, как вещественный универсум, из которого был элиминирован всякий духовный компонент. Произошла, как считал А. Койре, геометризация пространства, т.е. замещение конкретного про­странства (совокупности «мест») Аристотеля абстрактным про­ел ранством евклидовой геометрии, что привело к абсолютизации идеала математического познания природы, а также к формиро­ванию убеждения, что универсум устроен по закону математики. Объекты рассматривались преимущественно в качестве механи­ческих устройств, малых систем с небольшим количеством элемен­тов, находящихся в поле силовых воздействий и жестких причин-

но-следственных связей. При этом свойства целого сводились к сумме свойств его частей, а процесс понимался как перемещение тел в пространстве. Время рассматривалось в классическом есте­ствознании как некий внешний параметр, не влияющий на харак­тер событий и процессов.

Во-вторых, человеческий разум потерял свое космическое из­мерение, стал уподобляться не Божественному разуму, а самому себе и наделяться статусом суверенности. Он сам из себя форми­ровал свои принципы, правила, императивы, сам обосновывал свои права на познание истины. Убеждение во всесилии и всевла­стии человеческого разума укрепилось в эпоху Просвещения, мыс­лители которой требовали от познающего субъекта очистить ра­зум от всяких «искажений», приблизить его к состоянию «чистого» разума, что гарантировало, по их мнению, возможность мышле­ния стать по своему содержанию тождественным бытию. Предпо­лагалось, что «чистый» разум имеет логико-понятийную структу­ру, не замутненную ценностными ориентациями, включающими в себя цель. Сложилось вполне определенное понимание позна­вательной деятельности, осуществляемой разумом: из процесса познания были элиминированы ценностные ориентации, все рас­суждения о гармонии, совершенстве, смысле, цели и т. д. Неиз­менное, всеобщее, безразличное ко всему знание стало идеалом научной рациональности. Так, Б. Спиноза утверждал, что истина требует «не смеяться, не плакать, не проклинать, а понимать».

Восторжествовал объективизм, базирующийся на представ­лении о том, что знание о природе не зависит от познавательных процедур, осуществляемых исследователем. Разум человеческий дистанцировался от вещей. Считалось, что объективность и пред­метность научного знания достигаются только тогда, когда из опи­сания и объяснения исключается все, что связано с субъектом и используемыми им средствами познания. Абстрагируясь от вся­кой соотнесенности с познающим субъектом, естествознание пре­тендовало на статус точной науки о природных телах. Новое мате­матическое естествознание делало большие успехи, но,как считал Гуссерль, это происходило за счет утраты связи с гуманистической

стороной жизни: «что может сказать наука — о нас, людях, как субъектах свободы? Само собой разумеется — ничего».

В-третьих, восприняв открытую античной философией способ­ность мышления работать с идеальными объектами, наука Нового времени сузила их спектр: к идее идеальности присоединилась идея артефакта. А это означало, что научная рациональность признала правомерность только тех идеальных объектов, которые можно контролируемо воспроизвести бесконечное число раз в экспери­менте. Свободе интерпретации мира был положен предел: в науч­ную картину мира впускалось только то, что можно практически объективировать и проконтролировать. Эксперимент по своей сути и стал способом препарирования мира в идеальном плане с последующим контролируемым воспроизводством.

В-четвертых, основным содержанием тождества мышления и бытия становится признание возможности отыскать такую одну-единственную идеальную конструкцию, которая полностью соот­ветствовала бы изучаемому объекту, обеспечивая тем самым од­нозначность содержания истинного знания. Сконструированные с помощью мышления математические модели, алгоритмы, тео­ретические конструкты рассматривались как адекватные действи­тельности. Научная рациональность претендовала на познание действительности «как она есть сама по себе» без примеси челове­ческой субъективности. При этом задача приспособить мысли, понятия, представления к содержанию изучаемого явления ста­вилась в зависимость от адекватного употребления языка. Напри­мер, Л. Больцман уже в конце XIX века писал: «Мы должны соче­тать слова так, чтобы они во всех случаях наиболее адекватным образом выражали «данное», чтобы установленные между слова­ми взаимосвязи были по возможности везде адекватны взаимосвя­зям действительного». В классической философии существовало убеждение, что «если слово что-нибудь обозначает, то должна быть какая-то вещь, которая имеется им в виду».

Непосредственную связь мышления и языка отстаивал Гегель, утверждая, что логические категории мышления отложились, прежде всего, в языке, а потому логика и грамматика взаи-

мосвязаны: анализируя грамматические формы, можно открыть логические категории. Следовательно, с его точки зрения, язык обладает способностью адекватно выражать свойства, структуры, законы объективной реальности. Все это породило уверенность в возможности построить одну-единственную истинную теорию, доказательные аргументы которой окончательны и бесспорны. Поэтому считалось, что одна из конкурирующих теорий или кон­цепций обязательно должна быть истинной, а остальные, несов­местимые с нею, ложными. Господствовало убеждение, что науч­ная истина не подвержена историческим метаморфозам.

В-пятых, наука отказалась вводить в процедуры объяснения не только конечную цель в качестве главной компоненты мирозда­ния и деятельности разума, но и цель вообще. Такая позиция на­уки была поддержана и оправдана философами того времени. Так, Р. Декарт философски обосновывал мысль о том, что к физичес­ким и естественным вещам нельзя применять понятие целевой причины, а Спиноза утверждал, что «природа не действует по цели». Мысли Декарта и Спинозы по поводу целевой причины явно противоречили учению Аристотеля о целевой причине. Изъя­тие целевой причины превратило природу в незавершенный ряд явлений и событий, не связанных внутренним смыслом, создаю­щим органическую целостность. Без понятия «цель» Космос пре­вращается в однородное бесконечное пространство. А так как на­ука базировалась на признании принципа тождества мышления и бытия, то отказ от природной целесообразности означал одновре­менно и сужение структуры разума, из которого было элиминиро­вано понятие цели. Теперь истинное объяснение природных явле­ний считалось завершенным, если указывалась действующая механическая причина.

Итогом первой научной революции было формирование осо­бого типа рациональности, в которой произошло изменение содер­жания античных понятий «разум», «рациональность». Механис­тическая картина мира приобрела статус универсальной научной онтологии. Принципы и идеи этой картины мира выполняли ос­новную объяснительную функцию. Например, во второй поло-

вине XVII века Р. Бойль предложил объяснять все химические явления на основе представлений о движении корпускул, а Ла-марк выдвинул идею биологической эволюции, опираясь на пред­ставление о «флюидах» (электрических, тепловых), существо­вавшее в механистической картине мира.

Окончательное свое завершение идеалы и нормы научной ра­циональности получили в XIX веке, который многие исследовате­ли называют веком науки. Под воздействием идей Просвещения понятие «рациональное» практически было отождествлено с по­нятием «научное». Поэтому все виды знания, отличающиеся от научного, квалифицировались как иррациональные и отбрасыва­лись.

«Математические начала натуральной философии» И. Ньютона определили триумф механики на протяжении последующего сто­летия. К началу XIX века механика была единственной математи­зированной областью естествознания, что в немалой степени спо­собствовало абсолютизации ее методов и принципов познания, а также соответствующего ей типа рациональности.

Вторая научная революция и изменения в типе рациональности.

Вторая научная революция произошла в конце XVIII — первой половине XIX века, и хотя к началу XIX века идеал классического естествознания не претерпел значительных изменений, все же есть все основания говорить о второй научной революции. Произошел переход от классической науки, ориентированной в основном на изу­чение механических и физических явлений, к дисциплинарно органи­зованной науке. Появление таких наук, как биология, химия, гео­логия и др., способствовало тому, что механистическая картина мира перестает быть общезначимой и общемировоззренческой. Специфика объектов, изучаемых в биологии, геологии и т.д., тре­бовала иных, по сравнению с классическим естествознанием, принципов и методов исследования, в частности, принципа раз­вития, которого не было в механистической картине мире. Появи­лась потребность в новых типах объяснений, учитывающих идею развития. Отношение к механистической картине мира как един­ственно возможной и истинной было поколеблено, начинается

постепенный отказ от требований эксплицировать любые есте­ственнонаучные теории в механистических терминах. И. Кант, ха­рактеризуя специфику живого объекта, писал: «Ничего в нем не бывает напрасно, бесцельно и ничего нельзя приписать слепому механизму природы». Главное понятие биологии «жизнь» вклю­чало в себя понятие цели, а потому наука о жизни легализовала телеологию Аристотеля. Идеалы и нормы классической рациональ­ности были мало пригодны для наук о живом еще и по той причи­не, что изучение жизни включает эмоционально и ценностно окра­шенное отношение к ней самого исследователя. «Личностные параметры биологического знания с особой наглядностью выра­жены в используемых метафорах, в эстетическом переживании природы как целостности, в этически религиозных переживаниях уникальности жизни» (А.Огурцов).

Но вторая научная революция была вызвана не только появ­лением дисциплинарных наук и их специфических объектов. В самой физике, которая окончательно сформировалась как классическая только к концу XIX века, стали возникать элемен­ты нового неклассического типа рациональности. Возникла па­радоксальная ситуация. С одной стороны, завершалось станов­ление классической физики, о чем свидетельствует появление электромагнитной теории Максвелла, статистической физики и т. д. Одновременно шел процесс окончательного оформления классического типа рациональности, включающий в себя идеал механической редукции, т. е. сведение всех явлений и процессов к механическим взаимодействиям. В период второй научной рево­люции этот идеал остался неизменным в своей основе. С другой стороны, налицо было изменение смысла этой редукции: она ста­новится более математизированной и менее наглядной. Другими словами, тип научного объяснения и обоснования изучаемого объекта через построение наглядной механической модели стал уступать место другому типу объяснения, выраженному в требо­ваниях непротиворечивого математического описания объекта, даже в ущерб наглядности. Крен в математизацию позволил кон­струировать на языке математики не только строго детерминистс-

кие, но и случайные процессы, которые, согласно принципам классического рационализма, могли рассматриваться только как иррациональные. В этой связи многие ученые-физики начинают осознавать недостаточность классического типа рациональности. Появляются первые намеки на необходимость ввести субъектив­ный фактор в содержание научного знания, что неизбежно приво­дило к ослаблению жесткости принципа тождества мышления и бытия, характерного для классической науки. Как известно, фи­зика была лидером естествознания, а потому поворот ученых-фи­зиков в сторону неклассического мышления, безусловно, можно рассматривать как начало возникновения парадигмы неклассичес­кой науки.

Методологическим изменениям внутри механистической па­радигмы, приведшим впоследствии к смене типа рациональнос­ти, способствовали труды Максвелла и Л. Больцмана. Эти ученые, будучи официально сторонниками механического редукциониз­ма, тем не менее способствовали его разрушению. Дело в том, что оба проявляли большой интерес к философским и методоло­гическим основаниям науки и сформулировали ряд эпистемоло­гических идей, подрывающих незыблемость жесткости принципа тождества мышления, и бытия. Каковы эти идеи? Философ науки Т.Б. Романовская обнаружила, что, во-первых, и Больцман, и Мак­свелл признавали принципиальную допустимость множества воз­можных теоретических интерпретаций в физике. Примером такой возможности может служить одновременное существование двух альтернативных теорий света: волновой и корпускулярной. Во-вто­рых, оба выражали сомнение в незыблемости законов мышления, что означало признание их историчности. Если в период первой научной революции господствовало убеждение, что природа рас­членена соответственно категориям нашего мышления, то в пери­од второй научной революции появилась озабоченность пробле­мой: как избежать того, чтобы образ теории «не начал казаться собственно бытием?» (Больцман).

Далее, введя в научную методологию термин «научная мета­фора», Больцман и Максвелл поставили под вопрос признавае-

мую классическим научным рационализмом возможность слов адекватно и однозначно выражать содержание мышления и изу чаемой им действительности. Внутри самой классической физики уже зрели ростки нового понимания идеалов и норм научности. Но в целом «первая и вторая научные революции в естествознании протекали как формирование и развитие классической науки и ее стиля мышления» (Т.Б. Романовская).

Третья научная революция и формирование нового типа рациональ­ности.

Третья научная революция охватывает период с конца XIX до се­редины XX века. Она характеризуется появлением неклассическо­го естествознания и соответствующего ему типа рациональности. Революционные преобразования произошли сразу во многих на­уках: в физике были разработаны релятивистская и квантовая те­ории, в биологии - генетика, в химии - квантовая химия и т.д. В центр исследовательских программ выдвигается изучение объек­тов микромира. Специфика этих объектов потребовала переосмыс­ления прежних классических норм и идеалов научного познания. Уже само название «неклассический» указывает на принципиаль­ное отличие этого этапа науки от предыдущего. Особенности изу­чения микромира способствовали дальнейшей трансформации принципа тождества мышления и бытия, который является базо­вым для любого типа рациональности. Произошли изменения в понимании идеалов и норм научного знания.

Во-первых, ученые утвердились во мнении, что мышлению объект дан не в его «природно-девственном» состоянии: оно изу­чает не объект, как он есть сам по себе, а то, как явилось наблю­дателю взаимодействие объекта с прибором. Эту позицию со­ветские ученые и философы науки критиковали, называя ее «приборным идеализмом», хотя в дальнейшем, во второй полови­не XX века, она была признана. Стало ясно, что в классической физике эффектом взаимодействия прибора и объекта можно было пренебречь в силу слабости этого взаимодействия. Так, измеряя линейкой длину предмета, мы деформируем измеряемую поверх­ность, но эта деформация исчезающе мала и потому ее можно было

не учитывать. Но когда производят «замеры» местоположения и величины электрона, то «возмущение», вносимое в пространство его бытия электромагнитным излучением, являющимся средством наблюдения, столь велико, что не учитывать его невозможно. По­этому в качестве необходимого условия объективности объясне­ния и описания в квантовой физике стало выдвигаться требова­ние учитывать и фиксировать взаимодействие объекта с прибором, связь между знаниями об объекте и характером средств и опера­ций деятельности ученого. Осмысливается корреляция между онтологическими постулатами науки и спецификой метода, посред­ством которого осваивается объект. С помощью приборов, матема­тических моделей и т. д. исследователь задает природе «вопросы», на которые она и «отвечает». В связи с этим в процедуры объясне­ния и описания вводятся ссылки на средства и операции познава­тельной деятельности.

Во-вторых, актуализировалось представление об активности субъекта познания. Кант обосновал идею о том, что научное зна­ние характеризует не действительность, как она есть сама по себе, а некую сконструированную чувствами и рассудком реальность. В XX веке известный немецкий философ М. Хайдеггер проком­ментировал эту познавательную ситуацию следующим образом: «Бытие сущего стало субъективностью», «теперь горизонт уже не светится сам собой. Теперь он лишь точка зрения» человека, отка­завшегося от всякой метафизики. Жесткая оппозиция субъект-объект, присущая классическому естествознанию, показала свою ограниченность. Осознание невозможности провести резкую грань между объективным и субъективным началось еще в квантовой ме­ханике. Так, Э. Шредингер писал, что «субъект и объект едины. Нельзя сказать, что барьер между ними разрушен в результате до­стижений физических наук, поскольку этого барьера не существу­ет». Луи де Бройль, размышляя над тем, что некоторые ученые проинтерпретировали «пси-функцию» не как результат «измере­ния таинственного взаимодействия между прибором и объектом», а лишь «как сознание своего Я», писал: «...Фраза «мое Я, которое отделяет себя от волновой функции», мне кажется гораздо более

таинственной, чем какое бы то ни было взаимодействие между объектом и измерительным прибором... Теория волны «пси» ста­новится психологической». Философы науки и ученые согласи­лись с тем, что каждая наука конструирует свою реальность и ее изучает. Физика изучает «физическую» реальность, химия - «хи­мическую» и т.д.

В-третьих, ученые и философы поставили вопрос о «непроз­рачности» бытия, что блокировало возможности субъекта позна­ния реализовывать идеальные модели и проекты, вырабатываемые рациональным сознанием. Принцип тождества мышления и бы­тия продолжал «размываться».

В-четвертых, в противовес идеалу единственно научной теории, «фотографирующей» исследуемые объекты, стала допускаться ис­тинность нескольких отличающихся друг от друга теоретических описаний одного и того же объекта. Исследователи столкнулись с необходимостью признать относительную истинность теорий и картины природы, выработанной на том или ином этапе разви­тия естествознания. Закончился период ориентации на номоте-тику (греч. nomos — закон) и догматического провозглашения «вечных законов природы», который, как считает П. Фейерабенд, начался с «рационализма» досократиков и достиг кульминации в конце XIX века».

Четвертая научная революция: тенденции возвращения к антич­ной рациональности.

Четвертая научная революция совершилась в последнюю треть XX столетия. Она связана с тем, что объектами изучения науки становятся исторически развивающиеся системы (Земля как сис­тема взаимодействия геологических, биологических и техноген­ных процессов; Вселенная как система взаимодействия микро-, макро- и мегамира и др.). Рождается постнеклассическая наука и формируется рациональность постнеклассического типа. Ее основ­ные характеристики состоят в следующем.

Во-первых, если в неклассической науке историческая реконст­рукция использовалась преимущественно в гуманитарных науках (истории, археологии, языкознании и т.д.), а также в ряде естествен­ных дисциплин, таких как геология, биология, то в постнекласси-

ческой науке историческая реконструкция как тип теоретического знания стала применяться в космологии, астрофизике и даже в физике элементарных частиц, что привело к изменению картины мира.

Во-вторых, в ходе разработки идей термодинамики неравно­весных процессов возникло новое направление в научных дис­циплинах — синергетика, которая (а) способствовала формиро­ванию новой картины мира, (б) стала ведущей методологической концепцией в понимании процессов развития нестабильных си­стем, (в) способствовала дальнейшему углублению представлений об активности субъекта познания, формированию вывода о том, что субъект познания видоизменяет каждый раз своим познава­тельным действием поле возможных состояний неравновесных систем, т. е. становится главным участником протекающих в них событий. В этой познавательной ситуации действия субъекта дол­жны отличаться повышенной осторожностью, так как могут стать тем «небольшим случайным воздействием», которое обусловит необратимый (и нежелательный для исследователя) переход сис­темы с одного уровня организации на другой. (Подробно о синер­гетике см. раздел I, гл.7.)

В-третьих, стало очевидно, что при изучении неравновесных систем, включающих человека с его познавательной активностью, классический идеал ценностно-нейтрального научного познания оказывался неприемлемым. Взамен бесстрастного ценностно ней­трального логико-понятийного изучения законов природы в па­радигму естественных наук вводятся ценностные ориентации как некие гуманитарные идеалы. Знания и ценности не должны про­тивостоять друг другу. Кантовский постулат «знание выше мора­ли», соответствующий классическому и неклассическому рацио­нализму, подлежит пересмотру: сформировавшийся за время существования науки статус ее самодостаточности и самоценнос­ти требует переоценки в пользу признания большей самодостаточ­ности морально-этического и ценностного контекстов. В постнек-лассическом типе рациональности учитывается, как считает современный философ науки B.C. Степин, «соотнесенность харак-

теристик получаемых знаний об объекте не только с особеннос­тью средств и операций деятельности, но и с ее ценностно-целе­выми структурами».

В-четвертых, специфика объектов постнеклассической науки требует включения во внутринаучные исследовательские цели и программы вненаучных, дорациональньгх и внерациональных по­знавательных форм. В научную картину мира «впускаются» знания, сформировавшиеся в традиционных культурах и подчиняющиеся мифо-космическому и религиозно-этическому мировоззрению. Научная рациональность теряет абсолютные права на обоснова­ние всех мировоззренческих идей — социальных, этических, ре­лигиозных т.д., что в итоге «работает» против европоцентризма. Ослабевает оппозиция западной техногенной цивилизации куль­туре традиционных обществ, которые теперь ставят под вопрос необходимость трансплантации европейской науки на свою тра­диционную почву, а также необходимость следовать стратегии «до­гоняющей» модернизации.

Важным моментом четвертой научной революции было офор­мление в последние 10—15 лет XX века космологии как научной дисциплины, предметом изучения которой стала Вселенная в це­лом (в дальнейшем воспользуемся исследованием, проведенным А. Н. Павленко). До этого времени господствовала традиционная космология, в которой от Канта — Гершеля — Лапласа до Шмидта отсутствовало понятие «Вселенная в целом», так как не ясно было, что есть это целое. Поэтому часто Вселенную отождествляли с Га­лактикой, которая неподвижна и не может эволюционировать. Отечественный математик А. Фридман еще в первой трети XX века разработал теорию эволюции Вселенной в целом, которая призна­вала качественное изменение характеристик Вселенной во време­ни. Теория эволюции Вселенной необходимо привела к постанов­ке вопросов о начале эволюции (рождении) и ее конце (смерти). Но рождение и смерть Вселенной как грандиозные космические процессы происходят без «свидетелей». В момент ее рождения (Вселенная рождается только один раз) человека-наблюдателя еще нет, в момент ее смерти человека-наблюдателя уже нет. Следова-

7. Философия науки 193

тельно, рождение и смерть Вселенной — принципиально ненаблю­даемые факты. Эволюционирующая Вселенная принципиально не-наблюдаема. Но принципиально ненаблюдаемое является по опре­делению трансцендентным, относящимся к сфере метафизики, в которой главным способом познания является чистое умозрение, зрение умом, которое признавали античные философы начиная с Парменида.

После того как физик-теоретик А. Д. Линде разработал концеп­цию инфляционной космологии, окончательно утверждается ста­тус научной космологии как дисциплины, изучающей принципи­ально ненаблюдаемые объекты.

Названные космологические теории способствовали появле­нию в постнеклассическом типе рациональности элементов, кор­релятивных античной рациональности:

1) понятие «Вселенная в целом» родственно античному поня­тию Космос (от греч. kosmos — Вселенная), правда, без прилага­тельного «Божественный»;

2) с появлением эволюционной теории Фридмана такие поня­тия классической науки, как теория, эксперимент (опыт), науч­ное знание и др., начинают приобретать иной смысл: теория стано­вится «чистой», не опосредованной экспериментом, который по отношению к Вселенной в целом в принципе невозможен. Науч­ное знание приобретает черты метафизического знания, т.е. зна­ния, полученного только с помощью ума, хотя в отличие от антич­ности, ум в космологической науке является умом исключительно человеческим и не связан с космическим Логосом. В платоновс­кой и неоплатоновской античной традиции для получения истин­ного знания признавалась необходимость опыта, но опыта «умно­го», который «ставит» душа, не обращаясь к помощи ощущений и телесных чувств. Опыт души — это только умственное рассмотре­ние. Душа и есть собственно субъект познания. Платон считал, что душа ведет рассуждение сама с собой, «сама себя спрашивая и от­вечая, утверждая и отрицая». При этом она не обращается за под­держкой к телесным ощущениям;

3) критериями истинности космологической теории становят­ся, как правило, внутринаучные критерии, которые базируются на

таких принципах разума, как целесообразность, соразмерность, гармония. Но на эти принципы опирался и античный Платон, а в начале XX века Эйнштейн предугадал нарастание умозрительности теорий в тех случаях, когда основные понятия и аксиомы теорий конструируются по отношению к принципиально ненаблюдаемым фактам. Он предупреждал об «эмпирической незащищенности» «умозрительных наук». Методологические следствия, вытекающие из современной космологии, негативно восприняты некоторыми современными философами науки. Так, Ст. Тулмин называл космо­логию «естественной религией»;

4) в античной философии человек рассматривался как неотъем­лемая часть Космоса. Платон писал так: «Космос — прекрасней­шая из возникших вещей, а его демиург - наилучшая из причин». Человеческое существо, созданное по принципу «космической гармонии», совершенно в силу совершенства Космоса. Аналогич­но в современной физике и космологии все чаще стали говорить об антропном принципе, согласно которому наша Галактика уст­роена таким образом, что допускает возможность появления челове­ка. В этом смысле он космический феномен, органический элемент Космоса. Во Вселенной действует антропный (от греч. anthropos — человек) принцип, согласно которому то, что «мы ожидаем наблю­дать, должно быть ограничено условиями, необходимыми для на­шего существования как наблюдателей. Хотя наше положение не обязательно является центральным, оно неизбежно в некотором смысле привилегированное». Существуют «слабые» и «сильные» ин­терпретации этого принципа. «Слабая» интерпретация: наше поло­жение во Вселенной с необходимостью является привилегирован­ным в том смысле, что оно должно быть совместимо с нашим существованием в качестве наблюдателей. «Сильная» интерпрета­ция: Вселенная должна быть такой, чтобы в ней на некотором этапе эволюции допускалось существование наблюдателей. Антропный принцип ставит в определенную зависимость человека и фун­даментальные мировые константы, которые определяют действия законов тяготения, электромагнетизма, сильных и слабых взаи­модействий элементарных частиц. Например, если бы константа

электромагнитного взаимодействия, численное значение которой 1/137, было иным, то не было бы атомов и молекул, а следова­тельно, не могли бы появиться ни жизнь, ни человек. Но в гаком случае человечество должно воспринимать Космос не как нечто внешнее и часто враждебное, а как «дом» своего бытия. И тогда современному человеку должен быть понятен пафос Платона, ха­рактеризовавшего Космос как прекраснейшую и совершеннейшую вещь из всех сотворенных. В такой ситуации современный чело­век должен отрешиться от прагматического отношения к миру, ко­торое сложилось и господствовало в новоевропейской культуре и науке;

5) современная космология впервые со времен греческой натур­философии сформулировала вопрос: «Почему Вселенная устроена именно так, а не иначе?» Например, почему пространство трехмер­но, а время одномерно и т. д. В традиционной космологии вопрос формулировался иначе: «Как устроена Вселенная?» Вопрос «почему?» в отношении метафизических объектов, каковым является Вселен­ная в целом, есть вопрос о первоначалах и первопричинах, постав­ленных еще античным философом Аристотелем;

6) подобие античному типу рациональности обнаруживается и в том, что начинает размываться граница между теорией элемен­тарных частиц и теорией Вселенной. Это «размывание» границ началось, когда обнаружили, что электрон ведет себя антиномич-но, т. е. подчиняется двум взаимоисключающим друг друга типам закономерностей: волновым и корпускулярным. Но уже Кант знал, что когда мы рассматриваем мир как целое, то неизбежно прихо­дим к антиномичным утверждениям: мир имеет начало во време­ни и пространстве - мир бесконечен в пространстве и времени; в мире существуют свободные причины - в мире царит необходи­мость и т.д. Электрон ведет себя также антиномично, как и неве­домый нам «мир как целое». Но антиномии, сформулированные Кантом в отношении мира как целого, относятся к сфере филосо­фии. Н. Бор одним из первых понял, что смысловая интерпрета­ция антиномичности электрона возможна не в области физики, а в области философии, что сущностные характеристики электрона

столь же умозрительны и парадоксальны, как и характеристики мира в целом. Стало формироваться убеждение, что элементарная частица в каком-то отношении столь же тотальна, как и весь мир, что она есть другой полюс Космоса. И когда космология связала воз­никновение мира с Большим взрывом, то сразу возникла проблема: с какой своей «единицы» начинался мир. Большой взрыв понимается как «создание из ничего» неопределенной бесформенной протома­терии, из которой начали формироваться элементарные частицы. Они-то и были теми «единицами», которые привели к структуриро­ванию всего мироздания. Теория элементарных частиц и космологи­ческая теория столь тесно стали сопрягаться, что критерием истин­ности теории элементарных частиц стала выступать ее проверка на «космологическую полноценность». Возникло близкое античности понимание того, что все связано со всем, «все во всем».

Итак, современная физика и космология внесли в постнеклас-сическую рациональность элементы, коррелятивные античной ра­циональности. Они впустили в пространство своих научных построений вопросы, которые в классической и неклассической науке относились к философским: почему Вселенная устроена так, а не иначе; почему во Вселенной все связано со всем и т.д. Но фи­лософские вопросы нельзя изучать, опираясь на нормы и идеалы научного познания, сложившиеся в пределах классической, не­классической и даже постнеклассической рациональности.

Литература

1. Грей Дж. Поминки по Просвещению. Политика и культура на закате современности. — М., 2003.

2. КойреА. Очерки истории философской мысли. — М., 1985.

3. Кун Т. Структура научных революций. — М., 2001.

4. Лапшин И.И. Философия изобретения и изобретение в фило­софии.-М., 1999.

5. Моисеев Н.Н. Современный рационализм. — М., 1997.

6. МудрагейН.С. Рациональное — иррациональное: взаимодей­ствие и противостояние //Рациональность на перепутье: В 2 кн. Кн.1.-М.,1999.

7. Огурцов А. П. От натурфилософии к теории науки. — М., 1995.

8. Павленко Л. Л. Космология XX века: на пути к эпистемологи­ческому сдвигу // Рациональность на перепутье: В 2 кн. Кн. 2. — М., 1999.

9. Розов М.А. О границах рациональности // Рациональность на перепутье: В 2 кн. Кн. 1. —М., 1999.

10. Романовская Т. Б. Модификация в механической картине мира и изменение принципов рациональности в физике XIX века // Рациональность на перепутье: В 2 кн. Кн. 2. — М., 1999.

11. Степин В. С. Теоретическое знание. — М., 2000.

12. Степин В. С, Горохов В. Г., Розов М. А. Философия науки и техники. Разд. 2. — М., 1996.

13. Тулмин Ст. Концептуальные революции в науке // Струк­
тура и развитие науки. Из Бостонских исследований по филосо­
фии науки. — М., 1978.

14. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. — М., 2003.

15. ХолтонДж. Тематический анализ науки. — М., 1981.

16. Швырев B.C. О понятиях «открытой» и «закрытой» рацио­нальности (Рациональность в спектре ее возможностей) // Рацио­нальность на перепутье: В 2 кн. Кн.1. — М, 1999.

Глава 7. Особенности современного этапа развития науки

Поиск по сайту: