Я благодарна судьбе

Я благодарна судьбе за то, что мне довелось 15 лет работать рядом с таким замечательным человеком, большим ученым и отзывчивым товарищем. Это лучшие годы в моей жизни. Имя Михаила Кузьмича я слышала задолго до поступления на работу. Я заранее благоговела перед ним и немного трусила: непросто быть его секретарем. В день, когда, наконец, я вошла в стены КБ, Михаил Кузьмич уходил в отпуск и на беседу со мной у него оставалось
10-15 минут, так как в 16.00 было назначено заседание парткома завода. Я очень робко вошла в кабинет. Михаил Кузьмич встал из-за стола, подошел ко мне. Посмотрел на меня тепло и приветливо, заговорил ровным мягким голосом. И вот эта простота, уважительное отношение к человеку, к женщине, сняли с меня всю робость. Умный, проницательный, галантный – таким предстал передо мной Михаил Кузьмич. Я жалела, что так быстро закончилась наша беседа. Он спешил, но так, чтобы не обидеть своего собеседника (так умел только он!). Позже я поняла, что таким он был по отношению ко всем людям, ко всем сотрудникам. Во время приема по личным вопросам он очень внимательно выслушивал каждого, и было искренним его огорчение, если он не в силах был помочь. У Михаила Кузьмича была интересная привычка – разговаривать с самим собой, думать вслух. Очень часто, принеся ему в кабинет стакан чаю, я заставала его "марширующим" по кабинету и говорящим вслух. Я ставила стакан на стол и потихонечку, чтобы не нарушать ход его мыслей, старалась выйти из кабинета. Но Михаил Кузьмич останавливал меня у дверей и говорил, что я ему не мешаю, а наоборот, ему удобнее, если есть аудитория. Он ходил и говорил долго, подходил к доске, рисовал какие-то иероглифы, обращался ко мне, как будто хотел, чтобы я подсказала ему что-то неразрешимое. И он всегда находил то, что искал, видно, разговор с самим собой вслух ему помогал. Он садился в кресло, брал карандаш и писал, писал не обращая ни на что внимания. Он не замечал, когда я выходила из кабинета. Он был поглощен своими мыслями, он был счастлив.

В последнее время болезнь сделала его раздражительным. Это его угнетало, и он просто страдал от находящего на него раздражения. Помню такой случай: в конце дня инженер К. попросил Михаила Кузьмича принять его. Михаил Кузьмич назначил встречу на следующий день на 9 часов утра. Товарищ К. пришел пораньше и ожидал в приемной. Появился Михаил Кузьмич. Лицо его сразу сделалось суровым, как только он увидел в приемной инженера К. Он сразу повысил на меня голос, даже накричал, зачем это я разрешаю терять людям время, что товарищ не должен сидеть и ждать, он должен быть на рабочем месте и т.д. Эти слова относились, конечно, к нам обоим. Товарищ К. это понял, смутился. Но Михаил Кузьмич сказал, чтобы он заходил в кабинет. Через некоторое время К. вышел из кабинета взволнованный, но довольный. Последовал звонок. Меня вызывал Михаил Кузьмич в кабинет. Мне было обидно за такой "разгон". Тогда Михаил Кузьмич начал спокойным голосом обвинять себя, что не сдержался, нехорошо себя повел перед товарищем и в заключение сказал: "Но ведь это Вы виноваты, Лидия Павловна, что заставили человека сидеть в приемной, вот Вы и извинитесь перед ним". Я была рада принять на себя вину, так как видела, как тяжело ложится болезнь на плечи этого замечательного человека.

В больнице он, несмотря на тяжелое состояние, тосковал о работе, о коллективе. В одном письме он мне написал: "Вот уже неделя, как я нахожусь в больнице, пока идет тщательное обследование и кое-какое "стандартное" лечение. Мое состояние хуже, чем я предполагал, основное – истощение нервной системы". И тут же пишет: "Если я кому-то буду очень нужен, меня можно навестить. Но накануне нужно позвонить".

Находясь потом на отдыхе в санатории, он думает о работе, ему тосклив этот отдых: "Вот и подходит к концу мое пребывание в санатории, чувствую себя хорошо, отдохнул, снизился сахар в крови, наладился сон. К сожалению, остаются еще головные боли, но надеюсь, что и с этим справятся врачи. Мне уже очень хочется работать, а это хороший признак. Передавайте привет товарищам по работе. М.К."

В свой юбилей я собрала дома друзей. Пришел меня поздравить и Михаил Кузьмич. Гостями были работники нашего КБ, а поэтому Михаил Кузьмич большинство из них знал и они его знали. Пели, танцевали, никого не стесняло присутствие такого знаменитого гостя, он был весел, прост, общительный со всеми. Потом он объявил, что споет одну сибирскую песню. Жаль, я не помню ее слов. Сел Михаил Кузьмич за стол, подпер щеку рукой и затянул протяжную сибирскую песню. И слова этой песни, и манера исполнения раскрыли широкую сибирскую натуру человека: перед нами был другой Михаил Кузьмич – мужик-сибиряк. Со своей грустью (песня была грустной), со своей широкой натурой он внес кусочек Сибири. Мы все слушали, для нас это было неожиданностью, и грустно было от пения, и интересно, что такой человек с таким большим чувством пел песни своего прошлого и, наверное, вспомнил сибирскую деревню, где прошло его детство. Я всегда восхищалась его умением держать себя просто, независимо с людьми разного положения. Ему чужды были лесть и подхалимство.

Он был всегда аккуратен, опрятен в одежде. Помню, проходила аттестация. Один инженер пришел небритым, без галстука, с небрежно расстегнутым воротником. Михаил Кузьмич попросил его выйти: он расценил эту небрежность как неуважение к окружающим, к такой церемонии, как аттестация. Он с возмущением говорил мне об этом случае.

Не терпел он малограмотных инженеров (в смысле орфографии). Найдя ошибку в начале письма, он не мог читать дальше, всегда очень ворчал по адресу "писаки" и возвращал документы для доработки.

Апрель 1974 г.

Поиск по сайту: