ЭКСТРЕМИЗМ КАК МЕДИАКАТЕГОРИЯ

Сальников Е.В.,

Орловский юридический институт МВД России, Орел

Проблема экстремизма является на сегодняшний день одной из наиболее актуальных для российского и мирового сообщества в целом. О необходимости принципиальной борьбы с экстремизмом заявляли и продолжают заявлять политики самых различных рангов, упуская при этом из виду то обстоятельство, что общепринятое понимание экстремизма отсутствует. Существующее юридическое определения экстремизма, которое приводится в Федеральном законе «О противодействии экстремистской деятельности» 2002 г., подвергается резкой критике, нет единства ни в психологической, ни в социологической, ни в политологической трактовках этого феномена.

Пять лет назад в пылу дебатов по вопросу принятия закона «О противодействии экстремистской деятельности» профессор С.А.Боголюбов высказал достаточно интересную мысль о том, что «…все или почти все поступки (имеется в виду подпадающие под формулировку экстремизма – Е.С.) предусмотрены в Кодексе об административных правонарушениях, а опасные деяния – в УК РФ. Какие еще деяния должны быть в нем? Экстремистские? Но такого преступления не было и нет ни в российском, ни зарубежном праве; это политологический и публицистический термин, обобщающий все нежелательные и опасные для государства действия» (Боголюбов С.А. Нужен ли закон о противодействии политическому экстремизму? // Адвокат. 2001. № 11. С.97). В этой связи на фоне отсутствия единой политологической трактовки феномена экстремизма, следует проанализировать потенциал его публицистического определения.

Идея экстремизма как медиакатегории не должна вызывать удивления. Экстремизм есть феномен наших дней, эпохи, когда господствуют средства массовой информации. В этой ситуации легко могло сложиться его устойчивое употребление в одном определенном смысле, что давало бы возможность для его однозначного определения. Можно было бы предположить, что до становления научного определения этого феномена, произошло его утверждение в медиа-мире, во всяком случае, принципиальных препятствий на этом пути не наблюдается.

Однако же реалии эмпирического анализа печатных СМИ демонстрируют обратное. Если обобщить полученные нами результаты, то картина получается достаточно уникальная. Экстремизм – это не терроризм, не сепаратизм, не национализм, не радикализм, а что-то между, но никак не родовая категория, ибо все эти понятия чаще трактуются как равнозначные. Значимой составляющей экстремизма признается идеология, причем именно правого толка, но ясности в соотношении экстремизма и идеологии нет. Если «экстремистские идеологии оправдывают террор», то что такое «идеологии экстремизма»? Если экстремизм это явление идеологическое, то почему экстремисты осуществляют совершенно чуждую им деятельность?

Фигура экстремиста ужасает. Это бесполый, безвозрастный боевик, исповедующий ваххабизм и перемежающий в своих действиях тяжкие преступления с пропагандистской деятельностью. При этом практически невозможно найти общий характер в его действиях, уж слишком они получаются разнообразны. Конечно, можно признать, что в доброй трети случаев этим общим положением оказывается приверженность к исламу, чем весь экстремизм сводится к религиозному исламскому экстремизму.

При этом следует отметить, что экстремизм как медиа-феномен отсутствует на уровне отдельных регионов и областей и наличествует лишь в масштабе национального и международного медиа-пространства. Обнаруженные же различия в трактовке экстремизма в анализируемых общенациональных печатных изданиях не носят качественного характера. Ни в одной из газет облик экстремиста не имел реальных черт. По своему медиа-содержанию экстремизм является гротеском и фантомом, который не имеет да и не может иметь аналогов в реальности. Специфика создания подобного пугала диктуется ориентацией издания и была бы вероятно тем сильнее, чем более оппозиционным было бы издание, если бы представить, что современная медиакратия позволила бы стать подлинно оппозиционному медиа-миру.

Медиакатегория экстремизма должна быть рассмотрена не как попытка средств массовой информации осмыслить новый феномен политического бытия, а как пример создания «пугала», «страшилки». Это «чудовище» по своим масштабам превышает уровень регионов и потому отсутствует в региональной печати. Экстремизм как феномен масс-медиа есть мифологема врага власти, коварного и многоликого, бесформенного ровно настолько, насколько это необходимо медиакратии, чтобы навешивать ярлыки, создавать нужное восприятие событий. Нет сомнений в том, что пугающий облик экстремиста может с легкостью трансформироваться, включая в себя «нужные» черты или освобождаясь от каких-либо характеристик. Подобный фантом не единственный в масштабах современной медиакратии, но он очень наглядно демонстрирует специфику ее ресурсной базы.

В этом смысле публицистическая трактовка экстремизма не дает нам ничего принципиально нового. Экстремизм оказывается феноменом, который политическая власть демократических стран расценивает как опасность. Это противник политической власти, причем его «злотворная» деятельность связана с насилием, но связана неким иным способом, чем политическое насилие власти.

Здесь то и коренится пресловутая проблема двойных стандартов в отношении экстремизма, о которой столь много говорится в последнее время. Экстремизм – это пестрый набор деяний, которые то являются экстремизмом, то нет. Тот таинственный способ, каким нечто, то трактуется как экстремизм, то именуется совсем иным термином, то представляется с положительной, то с отрицательной стороны в плане аксиологической характеристики, демонстрирует зависимость экстремизма от политической власти. Экстремизм, власть и насилие оказываются тесно взаимосвязаны, но характер этой взаимосвязи остается неясен. Экстремизм в медиакратии это противник власти. Он – угроза государству, связанная с насилием, но его бытие во многом определено характеристиками самой власти.

В конечном итоге, экстремизм опять предстает в виде некоторого незамкнутого множества деяний, параметры образования которого все также не ясны. В публицистике мы наблюдаем все ту же попытку, осмыслить экстремизм через его отдельные проявления, дать ему казуалистическое определение, проникнуть в его суть индуктивно. И снова мы должны констатировать неудачу, что постигла позитивное знание. Дальше объективации все тех же характеристик – насилие и власть мы не продвигаемся.

Поиск по сайту: