ГРАМОТЫ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К СУДОПРОИЗВОДСТВУ

I. Злоупотребление, которое инквизиторы не переставали делать из тайны,

заставило огромное количество лиц обращаться с жалобами к главному

инквизитору. Последний обыкновенно представлял их в верховный совет, который

во время службы Манрике разослал различные циркуляры в провинциальные

трибуналы. Я полагаю, что следует познакомиться с главными из них. В одном

таком документе от 14 марта 1528 года сказано: если обвиняемый на общем

допросе сначала заявит, что ему нечего сказать ни о себе, ни о других, а

затем, по вопросу о частном факте, ответит, что он ему известен, то (в

случае если инквизиторы сочтут уместным составить акт второго заявления,

чтобы воспользоваться им против третьего лица) инквизиторы обязаны поместить

в том же протоколе первый допрос, сделанный обвиняемому, а также и его

ответ, потому что они могут послужить для определения степени доверия к

заявлениям обвиняемого.

II. 16 марта 1530 года появилась новая инструкция совета. Она гласила:

если свидетели доставляли факты в защиту обвиняемого, то о них следовало

упомянуть как и о тех, которые клонились ко вреду обвиняемого. Что думать о

суде, которому надо напоминать о подобной формальности? Однако, как ни

оправдывалось появление подобной инструкции, она плохо соблюдалась: о ней

никогда не говорилось в экстракте оглашения свидетельских показаний,

сообщаемом обвиняемому и его защитнику. Следовательно, невозможно было

извлечь выгоду из того, что было заявлено в пользу обвиняемого, для

оспаривания улик свидетелей обвинения.

III. Другой циркуляр, от 13 мая того же года, гласил: когда лицо,

преданное суду, заявляет отвод против какого-нибудь свидетеля, последнего

следует допросить по существу процесса, а именно: имело ли место

инкриминируемое событие, так как у свидетеля, вероятно, имелись факты для

показаний против обвиняемого. Какая жестокость!

IV. 16 июня 1531 года совет написал трибуналам: если обвиняемый отводит

различных людей в предположении, что они показали против него, то свидетели,

вызванные им для доказательства фактов, побуждающих его в отводу, должны

быть расспрошены о каждом из отводимых, хотя бы многие ничего не показали, -

чтобы в момент опубликования показаний обвиняемый не сделал вывода из

пропуска в показаниях (если он был), что одни дали показания, а другие не

были вызваны или ничего не показали против него.

V. Новая инструкция 13 мая 1532 года гласила: родственники обвиняемого

не должны быть допущены в качестве свидетелей в доказательство отвода.

Возмутительная несправедливость! Принимают для показаний против него

клятвопреступников и отбросы общества и в то же время отказываются выслушать

честных людей, если они хотят говорить в его защиту!

VI. Другим постановлением совета, от 5 марта 1535 года, было приказано

спрашивать у свидетелей, не было ли неприязни между ними и обвиняемым.

Чистое лицемерие! Разве свидетели могли удержаться от отрицательного ответа,

если бы они были даже смертельными врагами заключенного?

VII. 20 июля совет обязал трибуналы инквизиции помещать в экстракт

оглашения свидетельских показаний месяц, день и час, когда каждый свидетель

дал свое показание. Эта мера давала большое преимущество подсудимому. Она

помогала ему вспомнить обстоятельства мест и лиц. К сожалению, я никогда не

видал, чтобы эта формальность исполнялась. Легко понять, что достаточно было

ей быть полезной обвиняемому, чтобы она не соблюдалась.

VIII. В марте 1525 года было постановлено, что при вручении обвиняемому

экстракта оглашения свидетельских показаний следовало оставлять его в

неведении, показал ли какой-нибудь свидетель, что объявляемый факт известен

другим лицам, потому что, если они ничего не показали, об этом не стоило

оповещать обвиняемого. Он понял бы отсюда, что кто-то говорил в его пользу

наперекор факту, выдвигаемому против него, или, по крайней мере, заявил, что

он ничего не знает. Что же! Разве это знание не было необходимо для

уничтожения действия заявлений лжесвидетеля или того, кто плохо понял

несчастного или дурно истолковал его действия и слова?

IX. 14 марта 1528 года совет приказал помещать в экстракте оглашения

свидетельских показаний отрицательные ответы на общие вопросы, если затем

был дан положительный ответ на частный вопрос о тех же фактах или речах.

X. Другое распоряжение, от 8 апреля 1533 года, запрещало инквизиторам

сообщать обвиняемому экстракт оглашения свидетельских показаний до

утверждения их. Я цитировал обстоятельства, доказывающие медлительность, с

какой иногда судили обвиняемых ради исполнения этой формальности, когда

свидетели предварительного следствия были в отлучке из королевства.

XI. Совет счел нужным постановить 22 декабря 1536 года: если речь шла о

факте, происшедшем в доме умершего в то время, как был еще у всех на виду

труп, а его положение, внешность и другие обстоятельства могли помочь

открытию, умер ли он еретиком или нет, - то следовало осведомить об имени

умершего, его доме и других подробностях свидетелей, чтобы они вспомнили о

событии и сумели лучше дать свои показания. Эта политика не удивительна со

стороны инквизиторов. Когда идет речь о благоприятствовании открытию

преступления несчастного, то нисколько не считаются с тайной. Наоборот,

когда сообщение ее в интересах обвиняемого, чтобы дать ему возможность

доказать свою невиновность, тогда исповедуют другие принципы и следуют

совершенно иным законам.

XII. 30 августа 1537 года совет постановил: место и время событий

должны помещаться в экстракте оглашения свидетельских показаний, потому что

эта мера имеет важное последствие в интересах обвиняемого; она должна

применяться, даже при предположении, что следует опасаться, как бы через нее

не было достигнуто распознание свидетелей. Это распоряжение было слишком

противоположно инквизиционной системе, чтобы отказаться от поисков его

происхождения и причины. Я нахожу эту причину в плохом мнении об инквизиции,

которое возникло со времени процесса Альфонсо Вируеса и заставило Карла V

лишить его королевской юрисдикции. Но хотя совет зарегистрировал 15 декабря

1537 года указ государя, тем не менее он же постановил 22 февраля 1538 года,

что экстракт не должен содержать ни одной статьи, которая способствовала бы

отгадке имен свидетелей. Это очевидно противоречило правилу, возложенному им

на себя в прошлом году. В последние годы инквизиции в акте оглашения

свидетельских показаний не обозначали ни времени, ни места.

XIII. 13 июня 1537 года совет, запрошенный толедской инквизицией,

приказал всем трибуналам в виде общей меры: 1) строго наказывать всякого,

кто произнесет в спокойном состоянии богохульства: "Я отрицаю Бога, я

отрекаюсь от Бога", ввиду того, что эти слова выявляют внутреннее

отступничество; но не преследовать судом, если они вырвались в раздражении,

так как можно предполагать, что они непроизвольны и что размышление в них не

участвовало; 2) карать всякого христианина, обвиняемого в двоеженстве, если

виновный полагал, что оно дозволено; в противном случае ничего не

предпринимать против него; 3) если встретится обвинение в колдовстве,

удостовериться, был ли договор с демоном [633] если договор существовал,

инквизиция должна судить обвиняемого; в противном случае она должна

предоставить дело светскому суду, как и предшествующее. Вторая и третья

резолюции противоречат системе святого трибунала. Это приводит меня к мысли,

что мгновенная опала и ссылка главного инквизитора Манрике много

способствовали принятию этих резолюций советом в эпоху, когда он был лишен

опоры. Эта умеренность не могла быть продолжительной. Под предлогом

исследования, не возбуждает ли какое-нибудь обстоятельство подозрения в

ереси в двух случаях, упомянутых выше, инквизиторы постоянно привлекали к

суду виновников этих преступлений и приказывали их арестовывать. Тот же дух

находим в другом распоряжении, от 19 февраля 1533 года. Оно обязывает

инквизиторов принимать все бумаги, которые захотят им сообщить родственники

обвиняемого. Совет обосновал эту меру тем соображением, что эти бумаги (хотя

и бесполезные по существу процесса) смогут тем не менее несколько помочь

открытию истины для пользы или осуждения обвиняемого.

XIV. 10 мая 1531 года совет постановил, что в случае представления в

инквизицию булл, освобождающих от употребления санбенито, тюрьмы и других

епитимий, прокурор-фискал должен потребовать от трибунала их упразднения,

равно как и булл, полученных детьми и внуками осужденных и объявленных

инквизицией опозоренными. Совет подкреплял свою резолюцию относительно

последнего случая ссылкою на известные всем из жизни факты, что дети и внуки

всегда следуют примеру своих еретических отцов и дедов. Он прибавлял, что

стыдно видеть, как они занимают почетные места, а некоторые из них,

становясь судьями, несправедливо осуждают людей, причисляемых ими к своим

врагам; что множество их, взявшись за профессию врачей, хирургов и

аптекарей, уморили несколько старинных христиан отравленными лекарствами.

Таким образом, совет воспрепятствовал действию булл, благоприятных для

семейств осужденных. Но если мотивы, на которые он ссылался, были законны,

то почему же главный инквизитор и верховный совет так часто даровали

избавления и реабилитации?

XV. 22 марта 1531 года совет писал провинциальным трибуналам, как

заметил в одном процессе, будто некоторые бумаги были редактированы не в тех

местах, где произошли события, из чего он заключал, что эти формальности

были исполнены не в надлежащее время, но в момент приступа к

судопроизводству. Он рекомендовал им избегать этого злоупотребления как

противного инструкциям. Но указы совета не исполнялись, и мы видели, что та

же неправильность возобновлялась и производила другую, более опасную,

имевшую в мое время крайне важные последствия. Для дополнения того, что

могло быть опущено в течение судопроизводства, решили писать каждый акт,

заявление, показание или уведомление на отдельных листах бумаги. Так как в

трибуналах инквизиции не употреблялась гербовая бумага и пагинация не

соблюдалась на судебных документах, то бывало, что или уничтожали, или

меняли те листы, которые хотели скрыть от ведения епархиального епископа,

верховного совета и всякой другой заинтересованной стороны. В деле

толедского архиепископа Каррансы [634] этот маневр был употреблен

инквизиторами, и я сам видел, как были изменены некоторые удостоверения

секретаря, потому что их требовали мадридские инквизиторы. Они не

воспользовались этим приемом против обвиняемого, но природа злоупотребления

позволяла это делать.

XVI. Циркуляр 11 июля 1531 года более замечателен, и он имел больше

успеха, чем предыдущие. Предписано было провинциальным инквизиторам

направлять в верховный совет для испрошения указаний все приговоры,

произнесенные без единомыслия инквизиторов, епископа и юрисконсультов, даже

при отсутствии одного голоса. Впоследствии было приказано инквизиторам

запрашивать совет о всех приговорах, которые надлежало вынести. Я должен

признать к чести совета, что эта мера была чрезвычайно полезна, потому что в

общем его решения были справедливее решений провинциальных трибуналов. При

разногласии трибунал верховного совета составлялся из очень большого числа

просвещеннейших судей, не имевших отношения к обвиняемым, их родственникам и

друзьям. Несколько раз совет, увлекаемый, так сказать, злым духом,

направлявшим его политику, принимал общие меры, противные благу. Но в

частных случаях его поведение было различно, и его принципы в некотором роде

ограничивались и смягчались при надобности в произнесении приговора.

XVII. Совет доказал ту же любовь к справедливости, приказав 4 марта

1536 года наказывать денежными пенями, а не сожжением, осужденных,

пользовавшихся для собственного употребления золотом, серебром, шелком,

изящными одеждами и драгоценными камнями, хотя это им было запрещено под

страхом выдачи светской власти.

XVIII. Одним из общих декретов, наиболее противоречащих духу мудрости,

который должен был бы одушевлять совет, был декрет 7 декабря 1532 года,

которым было приказано каждой провинциальной инквизиции констатировать число

и звание лиц, присужденных к различным карам в ее инстанции со времени ее

основания, и выставить в церквах санбенито, которых еще там не было, не

исключая и принадлежавших лицам, признавшимся и отбывшим свою епитимью в

льготный срок. Это распоряжение было исполнено с суровостью, достойной

инквизиции. В Толедо инквизиторы велели заменить новыми санбенито

обветшавшие от времени и висевшие в средине собора. Их распределили по

епархиальным приходам, откуда родом были осужденные. Действие этой меры

вызвало разорение и исчезновение многих семейств, дети которых не могли

устроиться соответственно тому уважению, которым они пользовались на родине,

пока там не знали, что их предки были осуждены инквизицией и отбыли епитимьи

в льготный срок или понесли кару публичных аутодафе. Эта неразумная мера

могла быть продиктована только ошибочным принципом, что инквизиции полезно

показать, как действенно ее усердие, выставив перед глазами народа

доказательства такого большого числа приговоров и епитимий. Думали ли

принести пользу религии этим возобновлением суровости? Можно ли насчитать

много евреев, мавров и лютеран, обращенных инквизицией? Я не думаю, чтобы

нашелся хотя бы один. Обращавшиеся перед смертной казнью делали это

неискренне или были принуждены к этому только страхом. Видели ли

когда-нибудь обращения, произведенные силою убеждения? Может быть,

инквизиторы скажут, что цель их учреждения не проповедь для обращения людей

путем рассуждения, а наказание виновных? Если таково их намерение, то зачем

они соединяют средства светского суда с внутренними средствами суда совести,

чтобы выпытать душевные тайны кающегося, заставляя его надеяться на

милосердие, если он исповедует и свои и чужие грехи? Почему они не следуют

обыкновенным законам и практике других уголовных судей, которые применяют

лишь методы, установленные законами для констатирования преступлений? Какая

это чудовищная система, принимающая как годные все средства, способные

скомпрометировать участь обвиняемых, и не допускающая ни одного из тех,

которые могли бы пристыдить клевету или невежество, имеющие часто

пособниками фанатизм и суеверие! Совет инквизиции признал сам, хотя немного

поздно, несправедливость санбенито по отношению к тем, кто подвергся

епитимьям, добровольно отрекшись во время льготного срока, совет сам отменил

свой собственный закон семь лет спустя, 13 ноября 1539 года. Но произошло

страшное зло из-за любопытства, побудившего множество людей читать и

копировать надписи на санбенито в церквах.

XIX. Я не буду останавливаться на истории распрей и пререканий, которые

при Манрике поселяли несогласие между инквизицией и гражданскими властями,

несмотря на законы, указы и другие средства, употребленные для того, чтобы

предупредить их. Я уже говорил, что они не прекращались в течение трех

столетий с лишком, пока существовала инквизиция. Но я не могу, однако,

опустить здесь скандальное предприятие верховного совета, который осмелился

в 1531 году присудить председателя королевского апелляционного суда на

Майорке [635] к испрошению прощения у святого трибунала, к присутствию (в

качестве епитимьи) на мессе со свечой в руке и к получению отпущения цензур

за защиту юрисдикции уголовного суда в деле нескольких обвиняемых, в числе

коих находился некий Габриэль Невель, слуга пристава инквизиции. Как Карл V

потерпел этот позор?

XX. Я не удивляюсь, что папа не принимал никаких мер против

инквизиторов за презрение, с каким они относились к его буллам, потому что

римская курия уже получила деньги за их отправку и не была склонна

тревожиться из-за того, что могло компрометировать ее достоинство. Впрочем,

другие интересы примешивались к тем, о которых я говорю, и одни

компенсировались другими. Климент VII был недоволен тем, что сарагосские

инквизиторы завладели расследованием процесса о наследовании имущества

архиепископа дома Хуана Арагонского в ущерб сборщику святого престола, под

предлогом, что инквизитор Тристан Калбете был наследником его в силу

фидеикомисса. Папа 18 февраля 1531 года предписал кардиналу Манрике

распорядиться без проволочки о возмещении этого ущерба. Папа напоминал ему о

правах на подчинение инквизиторов, которые он приобрел своей готовностью

даровать им все, что они ни попросят.

XXI. Происшествие 28 января 1533 года еще своеобразнее. Папа писал тому

же великому инквизитору Манрике, что узнал, будто Клавдио Дей, негоциант,

его соотечественник, задержан в секретной тюрьме инквизиции на Канарских

островах; он был крайне изумлен этим, потому что никогда не было еретиков во

Флоренции; [636] он надеется, что Манрике велит переправить подсудимого в

Испанию для того, чтобы важной услугой. Здесь, по крайней папа называл себя

общим отцом.

Глава XV

Поиск по сайту: