ПРОЦЕССЫ, РЕШЕННЫЕ ИНКВИЗИЦИЕЙ В ТЕЧЕНИЕ ПЕРВЫХ ЛЕТ СЛУЖБЫ ВАЛЬДЕСА

I. Дом Фернандо Вальдес был преемником кардинала Лоайсы в должности

архиепископа Севильи и главного инквизитора. В момент своего нового

назначения он был епископом Сигенсы и председателем королевского совета

Кастилии, раньше пробыв последовательно членом большой коллегии св.

Варфоломея в Саламанке, административного совета архиепископии Толедо вместо

кардинала Хименеса де Сиснероса, инспектором инквизиции [731] в Куэнсе и

членом королевского совета Наварры, каноником митрополичьей церкви Сант-Яго

в Галисии, членом верховного совета инквизиции, членом государственного

совета, епископом Эльны, Оренсе, Овьедо и Леона и председателем королевского

апелляционного суда в Вальядолиде. Вальдес достиг шестидесяти четырех лет в

1547 году, пройдя все эти места и должности. Столько почестей не могли

сделать его нечувствительным к огорчению по причине того, что он не получил

кардинальской шляпы, как его предшественники, а кафедру Толедо занял дом

Бартоломео Карранса. Ощущаемая им досада была истинным мотивом жестокого

преследования, которому он подверг Каррансу. Если обратить внимание, что ему

было шестьдесят шесть лет, когда он обнаружил столько ненависти, гордости и

злобы, нельзя воздержаться от подозрения, вопреки его наружному усердию к

религии и интересам инквизиции, что он не имел горячей веры в бессмертие

души, потому что его не остановил страх близкой смерти.

II. Папа одобрил назначение Вальдеса 20 января 1547 года, и новый

главный инквизитор вступил в должность в субботу 19 февраля того же года, в

присутствии двух секретарей совета, одним из которых был знаменитый Херонимо

Сурита, точный и правдивый автор Летописи Арагона. Вальдес сильно занялся

запрещением книг и приложил величайшее старание к воспрепятствованию ввоза

тех, которые могли распространить заблуждения Лютера и его протестантских

комментаторов {См. гл. XIII этого сочинения.}.

III. Я думаю, что Вальдес был первым и истинным виновником дурного

вкуса, установившегося в церковной науке. Распространение этого дурного

вкуса было так повсеместно, что, за исключением небольшого числа умных

людей, сумевших от него уберечься, его господство было заметно в Испании со

времени царствования Филиппа II и учреждения ордена иезуитов до их изгнания.

Множество костров Вальядолида, Севильи, Толедо, Мурсии и нескольких других

городов и указы Фернандо Вальдеса устрашили умы людей и дали торжество

системе невежества, поддерживаемого инквизицией. Поэтому из немалого числа

испанских ученых, присутствовавших на Тридентском соборе [732], никто не

оставил по смерти наследника хорошего вкуса. Многие были преследуемы

инквизицией, потому что для подозрения в лютеранстве достаточно было знать

восточные языки, особенно греческий и еврейский, и утверждать, что нельзя

без их знания быть богословом, глубоко сведущим в Священном Писании,

подлинники которого написаны на этих двух языках. Разве не естественно, что

в результате системы, столь способной привести в уныние, должно было явиться

желание посвятить себя такому роду занятий, который не подвергает человека

опасности быть преследуемым?

IV. Тогда-то увидали богословов, которые добивались славы прослыть

учеными, прикрепиться к схоластическому богословию [733] и составлять (по

правилам этого презренного метода) курсы, итоги и сокращения морали,

основанием которых служили для них одни лишь папские буллы. Если некоторые

из этих горе-богословов писали по канонической дисциплине или по церковной

истории, то их труды, насыщенные ультрамонтанским [734] духом, устанавливали

верховенство папы над Вселенскими соборами, насилуя бесчисленное множество

текстов и авторитетов первых семи веков церкви, когда факты и мнения на этот

счет были совершенно иные и когда сами папы в своих трудах и в своем образе

действий признавали принципы, совершенно противоположные. Тогда-то расцвело

это множество итогов (summa), сокращений (compendium) и небольших трактатов

о морали, которые, так сказать, наводнили XVII и первую половину XVIII века,

пока события понтификата Климента XIII [735], относящиеся к государям из

дома Бурбонов, царствовавшим тогда в Испании, во Франции, в Неаполе и в

Парме [736], и изгнание иезуитов при Клименте XIV [737] не открыли глаза и

не вернули умы к истинным источникам, то есть к соборам, к творениям первых

Отцов Церкви и к таким действительно классическим авторам, как Ван-Эспен

[738] и др.

V. Главный инквизитор Фернандо Вальдес постоянно обнаруживал почти

кровожадные инстинкты во время своего управления. Они привели его к

ходатайству пред папой о позволении приговаривать лютеран к сожжению, хотя

бы они не были вторично впавшими в ересь и просили о примирении с Церковью.

Если бы он предпочел метод точной критики, он не дерзнул бы считать

еретическими такие предположения, которые формально не противоречили

определенным членам веры. Правоверные богословы этого века, углубивши

догматическую теологию при помощи восточных языков, распространили бы вкус к

хорошим исследованиям и дали бы торжествовать естественному богословию,

принципы которого суть правила здравого смысла и которое служит в настоящее

время основанием трактатов и решений каждого богослова и канониста,

наделенного рассудительностью и одаренного здравой критикой.

VI. Презрение этих правил заставило течь потоки крови и привело в ужас

Испанию во время управления Вальдеса; о характере его управления достаточно

говорят число и достоинство жертв. Я приведу только самые знаменитые,

сожженные до времени отречения Карла V от престола, потому что считаю нужным

написать отдельную статью о событиях этого рода, принадлежащих к эпохе

царствования Филиппа II, государя, которого божественное Провидение избрало

бичом человечества под названием, столь недостойно узурпированным,

неутомимого защитника католической религии.

VII. История считает 8 марта 1550 года днем смерти св. Иоанна Божия

[739], основателя в Гранаде ордена братьев милосердия, члены которого должны

были посвящать себя заботе и призрению бедных больных. До сих пор в Европе

была еще неизвестна система управления общественным попечением в пользу

разных классов неимущих, которая с того времени принята правительствами. Св.

Иоанн Божий решил основать общину монахов, сведущих в медицине, хирургии и

приготовлении лекарств и способных взять на себя это почтенное служение.

Духовным руководителем св. Иоанна Божия долгое время был достопочтенный Хуан

д'Авила {См. гл. XIV этого сочинения.}, которого мы видели заключенным в

тюрьму инквизиции. Ученик, будучи арестован в Фуэнта-Овехуне, готовился быть

заключенным в тюрьму святого трибунала в Кордове как подозреваемый в магии и

некромантии, когда его невиновность была доказана {Болланд. Деяния святых

(Acta sanctorum). Т. I, под 8-м числом марта.}.

VIII. Среди осужденных, появившихся на аутодафе Севильи в 1552 году,

находился Хуан Хилъ, уроженец Ольверы в Арагоне, каноник-учитель

митрополичьей церкви того же города. Он более известен под именем доктора

Эгидия [740]. Сначала он был приговорен как сильно заподозренный к отречению

от лютеранской ереси и к епитимье. Четыре года спустя после его смерти,

происшедшей в 1556 году, он был предан суду по обвинению в рецидиве; его

труп был вырыт и сожжен вместе с изображением в 1560 году. Его память

объявили лишенною чести и имущество конфискованным за то, что он умер в

чувствах лютеранина. Товарищем по несчастью в его тюремном заключении был

Райнальдо Гонсалес де Монтес, которому удалось бежать, и он был сожжен

фигурально как лютеранин и заочно осужденный. Под именем Регинальда

Гонсалъвия Монтануса он опубликовал в Гейдельберге в 1567 году труд об

испанской инквизиции, поместив там несколько деталей о докторе Хуане Хиле.

Он захвачен лютеранскими мнениями в такой же степени, как и большинство

католических богословов университетов и школ своими собственными системами,

когда ими овладевает предубеждение и дух партийности. Он передает нам, что

Эгидий учился богословию в Алькала-де-Энаресе [741] и получил там степень

доктора. Он приобрел столь блестящую репутацию, что его сравнивали с Пьером

Ломбаром [742], св. Фомой Аквинатом [743], Иоанном Скоттом [744] и другими

заслуженными богословами. Его таланты побудили севильский капитул предложить

ему в 1537 году единогласно и без предварительного конкурса место каноника

по кафедре соборного проповедника, вакантной по смерти доктора Александра.

Эгидий очень мало был способен к тому, чтобы стать хорошим проповедником: он

надоел слушателям, и каноники раскаивались в его назначении.

IX. Родриго де Валеро (о котором я скажу впоследствии) сказал Эгидию,

что книги, в которых он почерпнул свои no-знания, ничего не стоят, принципы,

излагаемые им с кафедры, не доставят удовольствия и он не станет

действительно просвещенным и сильным в учении, если не будет день и ночь

изучать Библию. Эгидий последовал совету Родриго и обрадовался избранию

своего нового метода, подружившись с доктором Константином Пенсе де ла

Фуэнте и учителем Варгасом, о которых будет речь в другом месте этой истории

как о личностях, очень известных среди лютеран. Со временем Эгидий нашел

особый прием проповеди, который был настолько приятен народу и образованным

людям, что вскоре забыли о той скуке, которую раньше причиняли его

проповеди, и слушатели удивлялись блестящим качествам, которые не только

были приобретены Эгидием, но, казалось, увеличивались со дня на день. Успехи

и знаки одобрения, награждавшие его заслуги, доставили ему тем более опасных

врагов, что его поведение не давало никакого повода к жалобам и ропоту.

X. Император Карл V назначил его епископом Тортосы в 1550 году. Это

усилило ненависть завистников, которые донесли на него севильской инквизиции

как на еретика-лютеранина за некоторые мысли, высказанные в его проповедях и

выделенные завистниками из других частей текста, чтобы придать словам смысл,

которого они на самом деле не имели. Мысли эти касались сущности оправдания,

чистилища, глухой исповеди [745], почитания икон и мощей и призывания

святых. Его противники использовали (с целью ему повредить) благожелательный

прием, который он выказал в 1540 году по отношению к Родриго де Валеро во

время его "процесса, а также и некоторые другие обстоятельства.

XI. Эгидий был заключен в 1550 году в секретную тюрьму святого

трибунала. Он употребил это время на пользу, составляя свою апологию,

которая усилила угрозу, навлеченную врагами на его голову. Прямота души

привела его к установлению в апологии как достоверных принципов некоторых

предположений, считаемых схоластическими богословами за ошибочные и ведущие

к ереси. Образ действия и поведение каноника были так чисты, что сам

император, приняв на себя его защиту, написал в его пользу. Севильский

капитул последовал этому примеру, и (может быть, это еще больше достойно

замечания) лиценциат Корреа, декан инквизиторов, был тронут его

невиновностью и взялся его защищать против своего собственного коллеги Педро

Диаса, проникшегося глубокой ненавистью к обвиняемому. Это расположение духа

причинило тем более горя Эгидию, что его враг некогда исповедовал те же

убеждения, почерпнув их, как и Эгидий, в школе Родриго Валеро.

XII. Проявившееся со всех сторон старание отклонить удары, готовые

упасть на Эгидия, заставило принять сделанное им предложение коллоквиума

[746] между ним и самым искусным богословом. Эта мера доказывает, что еще не

был установлен обычай призывать в суд богословов для квалифицирования по

обязанностям службы сомнительных предположений, касающихся вопросов,

недостаточно изученных судьями-канонистами. Пригласили брата Гарсию де

Ариаса, иеронимита из монастыря Св. Исидора в Севилье. Его мнение не было

признано удовлетворительным, и Хуан Хиль потребовал и добился приглашения

для собеседования доминиканца, брата Доминго Сото, профессора Саламанки.

Этот инцидент сильно замедлил заключение процесса; наконец Сото прибыл в

Севилью.

XIII. Согласно Гонсалесу де Монтесу, этот богослов мыслил подобно

избранному епископу Тортосы насчет предположений, которые были склонны

осудить; чтобы отклонить подозрение в возможности возникновения этих

обстоятельств, Сото убедил Эгидия, что было бы удобно составить и

опубликовать род исповедания веры или изложение их понятий о предметах, о

которых идет речь. Было условлено, что каждый напишет свое и что они сообщат

свои исповедания взаимно друг другу, чтобы установить между ними самое

точное однообразие; затем они опубликуют их для того, чтобы каждый признал

тожество их учения и вернул Эгидию все доверие, которым он некогда

пользовался. Автор, передающий этот факт, прибавляет, что они написали,

каждый отдельно, свое исповедание веры; что они были сравнены и признаны

вполне согласными.

XIV. Инквизиторы, узнав об этом, объявили: так как речь идет о деле,

затрагивающем особенно репутацию епископа, то им кажется наиболее приличным

созвать публичное и торжественное собрание в митрополичьей церкви, где брат

Доминго Сото изложит в проповеди мотив и цель созыва; он подробно побеседует

об этом с верными и прочтет свое исповедание католической веры, а затем

доктор Эгидий прочтет свое, чтобы вся аудитория могла судить о единообразии

их мнений. Инквизиторы велели приготовить для этого две кафедры; но - или

было дано секретное распоряжение, или это было делом случая - кафедры

находились в таком отдалении друг от друга, что Хиль не слыхал того, что

говорил Сото. Это, казалось, впрочем, неизбежным вследствие огромного

стечения лиц, наполнявших церковь и привлеченных ожиданием совершенно нового

для всех зрелища, задолго анонсированного на этот праздничный день.

XV. Сото (продолжает Гонсалес де Монтес) прочел изложение принципов,

совершенно противоположных тем, о которых условились на частных

собеседованиях. Так как доктор Эгидий не слыхал этого и думал, что Сото

верно прочел буквальный текст, который был намечен, то сделал знак головой и

рукой, что он одобряет эти мысли, чтобы все присутствующие были свидетелями

одобрения их и были удовлетворены его образом мыслей, когда услышат его

исповедание веры. Когда Сото окончил чтение своего изложения, Эгидий стал

читать свое. Но знавшие сущность этих вопросов заметили, что не только не

было ни малейшего соответствия между двумя исповеданиями веры, но что

исповедание Эгидия содержало несколько членов, противоположных положениям,

прочитанным братом Доминго Сото и признанным за догматические трибуналом

веры. Это явилось причиной того, что благоприятное впечатление, достигнутое

жестами Хиля, сменилось совершенно другим настроением. Инквизиторы

присоединили два эти документа к процессу и произнесли, по заключению Сото,

приговор канонику Эгидию. Он был объявлен в сильном подозрении в лютеранской

ереси и присужден на три года к тюремному заключению. Ему запретили в

продолжение десяти лет проповедовать, писать и толковать богословие и

когда-либо выезжать из пределов королевства под страхом быть признанным и

наказанным в качестве формального еретика и рецидивиста. Эгидий оставался в

тюрьме до 1555 года, вначале с удивлением видя себя в положении, мотива

которого он не мог угадать, так как он совершенно точно выполнил все

требования по соглашению, которое подписал с доминиканцем относительно

пунктов учения. Он перестал заблуждаться только тогда, когда некоторые из

его товарищей по несчастию обратили его внимание на различие членов

исповедания Сото с его исповеданием и на подлог этого монаха.

XVI. Эгидий воспользовался кратким промежутком свободы, последовавшим

за тюрьмой, чтобы проехать в Вальядолид, где он переговорил с доктором

Касальей и другими лютеранами этого города. По возвращении в Севилью он

опасно расхворался и умер в 1556 году. Трибунал, осведомившись о сношении,

которое он имел с еретиками, и о согласии его мнений с мнениями лютеран,

возбудил против него новый процесс и постановил, что он умер еретиком.

Трибунал приказал вырыть его труп и сжечь вместе с изображением на публичном

и торжественном аутодафе; он объявил также его память лишенною чести и

имущество конфискованным. Этот приговор был исполнен 22 декабря 1560 года.

XVII. Гонсалес де Монтес говорит, что, будучи заключен в одну тюрьму с

Эгидием, он сообщил Эгидию об измене брата Доминго Сото и обо всем

происшедшем. Он прибавляет, что Эгидий написал комментарии на Книгу Бытия,

на Послание св. Павла к Колоссянам, на некоторые псалмы и на Песнь Песней;

хотя большая часть этих трудов была составлена в тюрьме, они были исполнены

знания и дышали евангельским благочестием.

XVIII. Относительно квалификации, сделанной Доминго Сото, полезно

привести письмо, которое архиепископ Толедо дом Бартоломее Карранса написал

из Толедо 10 сентября 1558 года брату Луису де ла Крусу, доминиканскому

монаху, своему ученику. Архиепископ припоминал в этом письме как дело,

хорошо известное, что, когда его катехизис был передан в святой трибунал,

его поручили просмотреть брату Мельхиору Кано и брату Доминго Сото, его

прежним собратьям, и они отнеслись недоброжелательно к его труду. Он горячо

жаловался на такое поведение Сото и на признание вредными двухсот его

предположений. Он не мог объяснить такой щепетильности со стороны человека,

который, по его словам, был так снисходителен относительно доктора Эгидия из

Севильи, считавшегося еретиком, и который хорошо знает, что автор

катехизиса, наоборот, определенно боролся с еретиками Англии и Фландрии.

Сото не менее благожелательно был расположен к книге францисканского монаха,

тогда как он отнесся без уважения к труду архиепископа, которого должен был

уважать в силу его сана и чистоты намерений. Цензура рассмотрела положения,

как они лежат (prout jacent), то есть вырванные из текста и рассмотренные

независимо от предшествующих и последующих мыслей, - а эта манера способна

сделать подозрительными творения Отцов Церкви и даже св. Павла и св. Иоанна

Евангелиста. Не так были осуждены мнения Ария [747] и Магомета. Вследствие

чего он написал в Рим и во Фландрию, где, как он надеялся, будут судить его

предположения иначе, чем в Вальядолиде. Но во всяком случае брат Педро де

Сото, духовник императора, напишет своему брату Доминго, и он надеется, что

Бог укротит бурю, если это полезно для его славы.

XIX. Брат Педро, действительно, написал своему брату Доминго де Сото, и

отсюда возникла переписка между последним и архиепископом Каррансой насчет

цензур катехизиса и некоторых других трудов. Она была найдена среди бумаг

архиепископа, когда тот был арестован по указу инквизиции. Одно из писем, из

Саламанки, датировано 30 октября, три писаны из Вальядолида 8 и 20 ноября и

14 декабря 1558 года, одно из Медины-дель-Кампо 23 июля 1559 года. Все эти

письма доказывают, что брат Доминго Сото был виновен в коллюзии [748] по

отношению к двум сторонам, которые он обманывал, то одну, то другую, а то и

обе вместе.

XX. Эта политика не могла избавить его от преследования вальядолидской

инквизиции, которая велела арестовать его за только что упомянутые письма.

Они доставили доказательство, что Сото нарушил тайну, в которой был обязан

присягой перед инквизицией, и в них нашли некоторые особенные указания на

произведенное над ним насилие для того, чтобы катехизис Каррансы был

осужден. Он предлагал несколько способов предупредить это последствие и

затем представил благоприятный отзыв о труде, не упомянув о первом. Нельзя

удержаться от удовлетворения невзгодой, которую провидение предназначило

брату Доминго Сото, чтобы она послужила уроком для людей его характера.

XXI. Теперь, если сопоставить этот эпизод с историей доктора Эгидия,

окажется согласно письму архиепископа, что цензура брата Доминго Сото была

мягка и примирительна, что не согласуется с подстановкой ложного изложения

принципов Эгидия насчет веры, которая, по словам Гонсалеса де Монтеса, была

совершена тем же Сото. Впрочем, я должен заметить, что Гонсалес де Монтес

пишет в ослеплении ненавистью к своим врагам, которых он называет папистами,

лицемерами, идолопоклонниками и суеверами. Он доводит свой фанатизм до того,

что смотрит как на особенное действие божественной справедливости на смерть

трех судей Эгидия при его жизни, то есть инквизитора Педро Диаса, духовника

Эсбаройи, доминиканского монаха, и Педро Мехни, от которого осталось

несколько ценных литературных трудов, - как будто не было бы более

справедливо в людских глазах, чтобы Провидение привело к смерти брата

Доминго Сото, измена которого, по мнению Гонсалеса, причинила несчастия

епископу Тортосы. Этот автор считает себя настолько уверенным в лютеранстве

Эгидия, что этот довод заставляет Гонсалеса видеть его уже на Небе среди

древних мучеников, сидящих одесную Бога Отца, в то время как его гонители

со-жигают его смертную оболочку и обрекают имя на бесчестие.

XXII. Так как дело Хуана Хиля имеет некоторую связь с делом Родриго де

Валеро, я помещаю здесь историю последнего. Он родился в Лебрихе и

происходил из зажиточной семьи. Его юность была крайне разнузданна и бурна.

Но внезапно его поведение изменилось, он покинул свет, чтобы посвятить все

часы дня и часть ночи чтению и размышлению о Священном Писании с таким

рвением и старанием, что его разговоры, неопрятность одежды и пренебрежение

к хорошей пище сделали его помешанным в глазах многих. Он принялся

отыскивать священников и монахов, чтобы убедить их, что римская Церковь

удалилась от чистого учения Евангелия, и стал наконец одним из апостолов

учения Лютера и других реформаторов. Его приверженность к новой секте была

так жива, что на чей-то вопрос, кем он послан, он ответил, что послан самим

Богом по внушению Святого Духа, который не взирает на то, будет ли посланный

в качестве миссионера священником или монахом.

XXIII. На этого фанатика донесли святому трибуналу, который не придал

значения доносу, считая Родриго помешанным. Но так как он продолжал

проповедовать на улицах, в публичных местах и среди частных кружков в пользу

лютеранства, так как ничто не обнаруживало, что он одержим действительным

безумием, и его поведение было строгое и сообразное с его принципами, а

доносы умножились, то он был арестован по приказу инквизиторов. Они осудили

бы его на выдачу светскому правосудию, если бы они не упорствовали в

признании его умалишенным и если бы он не имел защитником Эгидия, своего

ученика, чьи принципы были еще неизвестны и который пользовался репутацией

ученого и доброго человека. Однако Родриго был приговорен в 1540 году как

еретик-лютеранин, отступник и лжеапостол. Он был допущен к примирению с

Церковью, лишен своего имущества, осужден на санбенито, вечное тюремное

заключение и на присутствие во все воскресные дни с другими примиренными за

торжественной мессой в церкви Спасителя в Севилье.

XXIV. Несколько раз, слыша, как проповедник выдвигает предположения,

противные его мнению, Родриго возвышал голос и горячо упрекал проповедника

за его учение. Такая смелость утвердила инквизиторов в мнении, что он

потерял рассудок. Они заключили его в монастырь города

Сан-Лукар-де-Баррамеда [749], где он умер пятидесяти лет от роду. Райнальдо

Гонсалес де Монтес считает его в числе людей, чудесно посланных Богом в мир

для возвещения истины. Он прибавляет, что его санбенито висело в

митрополичьей церкви Севильи и возбуждало любопытство многих лиц,

приходивших лишь для чтения надписи на нем, потому что оно принадлежало

человеку, впервые осужденному как лжеапостол.

XXV. Хотя в эпоху, о которой я рассказываю, процессы по делу об

иудаизме были менее многочисленны, их представлялось, однако, гораздо

больше, чем можно было думать. К этому числу принадлежал процесс Марии

Бургонской, заслуживающий быть упомянутым. Эта женщина родилась в Сарагосе

от французского отца, бургундца, еврейской расы. Раб, новохристианин (он

отрекся от религии Моисея, чтобы стать свободным; вернувшись впоследствии к

иудаизму, он был осужден на сожжение), донес в 1552 году на Марию

Бургонскую, жившую в городе Мурсии и достигшую восьмидесятилетнего возраста.

Он показал, что до своего обращения на чей-то вопрос, христианин ли он,

ответил, что еврей, и что тогда Мария сказала: "Ты прав, потому что у

христиан нет ни веры, ни закона". Это покажется, несомненно, невероятным; но

процесс доказывает, что в 1557 году она была еще в тюрьме, в ожидании

получения достаточного числа обвинений для осуждения. Тщетно прождавши улик,

инквизиторы назначили пытку для Марии, которой было тогда девяносто лет и

которую даже законы инквизиции охраняли от этой меры, потому что совет в

подобном случае разрешал не пытку, а только угрозу ею в уважение преклонного

возраста лиц, которых приводили в камеру пыток, и приготовляли все для пытки

в их присутствии, чтобы напугать их. Известно также, что инквизитор Кано

говорит, что Мария подверглась умеренной пытке и выдержала ее, несмотря на

преклонный возраст. Но таковы были последствия пытки, столь кротко

примененной, по выражению инквизитора, что несчастная Мария перестала жить и

страдать несколько дней спустя в своей тюрьме.

XXVI. Инквизиция, всегда слепая в своем мнимом усердии к вере,

воспользовалась несколькими словами, вырвавшимися у Марии Бургонской во

время пытки, чтобы покончить с мучениями, и затем подтвержденными ею, для

продолжения процесса против ее памяти, ее трупа и имущества, которое было

довольно значительно. Трибунал укрепился в этом решении после сообщений

некоторых лиц и постановил 8 сентября 1560 года аутодафе Марии; он объявил

ее еретичкой иудействующей, умершей в уклонении от суда, и приговорил ее

память, ее детей и потомков по мужской линии к бесчестию, ее кости и

изображение к сожжению, а имущество к конфискации в пользу государственной

казны. Я спрашиваю у сторонников инквизиции, можно ли сравнить ярость тигров

с яростью инквизиторов Мурсии?

XXVII. Верховный совет дал доказательство некоторой умеренности в

другом деле, бывшем на рассмотрении толедской инквизиции. Мигель Санчес,

обвиняемый, умер в тюрьме, будучи приговорен к примирению с Церковью и к

уплате денежного штрафа; но ему не успели объявить приговор. Инквизиторы,

неуверенные в том, должен ли падать этот штраф на имущество Санчеса,

запросили совет, который ответил отрицательно. Они подчинились этому решению

с тем большим огорчением, что все трибуналы налагали денежные штрафы вопреки

духу апостольских булл, уставов святого трибунала, королевских указов и даже

указов верховного совета. Система провинциальных трибуналов постоянно

клонилась к независимости и деспотизму во всех процессах, которые надеялись

скрыть от ведения совета. Это обстоятельство побуждало совет возобновлять

несколько раз то одному, то другому трибуналу запрещение приказывать

задержание какого-либо монаха (без разрешения совета) в силу важных

последствий, которые могли отсюда возникнуть для чести учреждения, членом

которого он был. Этот принцип должен был бы заставить совет принять эту меру

и для всех других лиц, которые имеют не меньше интереса в защите своей чести

и чести семьи. Позже эта истина была осознана, и из нее сделали общее

правило.

XXVIII. Среди еретиков, которых преследовал трибунал инквизиции, я не

нахожу в истории этой эпохи тех, о которых упоминается в булле Павла IV от 7

августа 1555 года. Булла упоминала о тех, которые отрицали троичность лиц в

Боге, божественную природу Иисуса Христа, его смерть на кресте для

искупления человеческого рода, приснодевство Марии и некоторые другие члены

веры, заключающиеся в этих тайнах [750]. Папа поручал испанским инквизиторам

издать указ против еретиков, дать им три месяца льготы для покаяния и

добровольного самообвинения, разрешить их и допустить к примирению с

Церковью без другого наказания, кроме тайной епитимьи, но преследовать тех,

которые не отдались бы в распоряжение трибунала, как других еретиков, вплоть

до осуждения на смертную казнь. Давно уже этот вид ереси был известен в

Риме, потому что мы видели, что доктор Эухенио Торальба слышал проповедь о

ней от своих учителей {См. гл. XV этого сочинения.}. Это часть учения

философов- деистов [751] нашего века.

XXIX. Я оканчиваю здесь картину главных событий и знаменитейших

процессов инквизиции в царствование Карла V. После сорокалетнего

царствования этот государь 16 января 1556 года отрекся от престола в пользу

своего сына Филиппа II, находясь еще во Фландрском государстве. Недолго

прожил он после отречения- ставши товарищем монахов-иеронимитов Юста в

провинции Эстремадура 24 февраля 1557 года, он умер среди них 21 сентября

1558 года, пятидесяти семи лет и двадцати одного дня от роду. Он составил

духовное завещание в Брюсселе 16 июня 1554 года и приписку к нему в

монастыре Югта 9 сентября 1558 года, то есть за двенадцать дней до смерти.

Статья вторая

Поиск по сайту: