Язык как природный феномен

В первую очередь язык предстает как естественный способ общения и выражения.

а) Общение между животными

Те, кто считают, что язык имеет естест­венное происхождение и статус, могут со­слаться прежде всего на существование спо­собов общения между особями различных видов животных. Например, было установ­лено, что в пчелином улье² существует раз­деление труда между рабочими пчелами, и те, которые осуществляют функцию раз­ведчиц и ищут цветы, подходящие для сбо­ра пыльцы, способны показать сборщицам местонахождение этих цветов. Для этого они исполняют своеобразный танец: круго­вой, если цель близка, в виде восьмерки, если она более удалена, причем ось вось­мерки показывает направление к цветам, а меньшая или большая скорость полета означает, насколько близка или далека цель.

Значит, пчелы располагают системой дифференцированных знаков, способных передавать информацию о длине дистанции и о направлении, в котором находятся цве­ты с пыльцой. Такую систему знаков для передачи информации можно назвать язы­ком. Разумеется, подобные знаки отлича­ются от человеческого языка, поскольку со­стоят исключительно из жестов. Но другие системы коммуникации у животных имеют голосовую природу, как и у человека. На-

² Frisch К. Vie et moeurs des abeilles. Paris, 1955.

пример, у видов птиц, живущих стаями, было замечено наличие часового, способ­ного предупредить об опасности и распола­гающего набором звуков, чтобы сообщить о присутствии опасных или безразличных представителей других видов.

Из этих двух примеров видно, что язык появляется в процессе разделения труда в организованных обществах — животных или людей. Он служит средством общения или связи между особями, или индивидами, объединенными в коллективы, его можно сравнить с нервной системой, осуществля­ющей связь между различными органами животного¹. Можно даже сравнить его с элементами — носителями информации (генами, дезоксирибонуклеиновыми кисло­тами и т. д.), которые в многоклеточном организме управляют деятельностью от­дельных клеток. В этих случаях очевидно, что сравнения проводятся исключительно по аналогии. Если же говорить точнее, язык имеет нечто специфическое, что можно вы­разить в терминах поведения. Любой акт поведения можно определить как реакцию (Р) живого существа на внешний стимул (С):

А в лингвистическом поведении стимул (С), получаемый индивидом (1), вызывает лишь речевую реакцию (р), которая служит для слушающего индивида (2) речевым замеща­ющим стимулом (с), каковой вызывает практическую реакцию (Р). В этом смысле язык выступает в качестве орудия, которое "позволяет одному человеку осуществить реакцию (Р), когда другой человек имеет стимул (С)"²:

Ь) От общения между животными к человеческому языку

Вышеприведенное определение языка в терминах поведения дает возможность связать человеческий язык с его природны­ми корнями и четко определить функцию языка в общественном разделении труда. Оно резюмирует все функции языка, свя­занные исключительно с передачей сигнала, имеющего информационную или директив­ную значимость и ожидающего в ответ оп­ределенное поведение. Можно сказать, что такого рода сигналы образуют язык, когда они принадлежат к системе, в которой каж­дый из них имеет дифференцированное зна­чение по отношению к другим. В чело­веческом обществе подобная система сти­мулов предстает во многих формах: визуальных (например, в трех цветах све­тофора или в жестах регулировщика); слу­ховых (в военных командах: "вольно, смир­но, к оружию" и т. д., или соответству­ющих свистках в морском флоте). Здесь налицо системы сигналов, передаваемых жестами или голосом, которые не отли­чаются ни по значению, ни по форме от способов коммуникации, существующих в сообществах животных.

Однако сама природа подобного сопо­ставления показывает его недостаточность: оно касается лишь функций и структур язы­ка, уже существовавших внутри сообществ животных, то есть оно описывает лишь языковое общение в его самых элементар­ных формах. Исследование показывает, что системы сигналов в обществах животных и людей включают лишь очень ограничен­ное число элементов, тогда как человечес­кие языки в собственном смысле располага­ют десятками тысяч слов. Такая разница не может быть чисто количественной, по­скольку даже с точки зрения количества она настолько велика, что не может не стать также разницей и в сложности, то есть раз­ницей качества или природы.

Качественная же разница должна быть точно определена, поскольку с чисто коли­чественной точки зрения нельзя провести четкой грани между элементарными систе­мами сигналов, представляющими способы общения животных, и чрезвычайно разви­той лексикой сложных человеческих язы-

ков. Количественно все посредствующие звенья могут быть определены, поскольку еще сегодня этнологические наблюдения констатируют существование языков, включающих весьма ограниченное количес­тво слов, и можно предположить с боль­шой долей вероятности, что таким было первоначальное состояние человеческого языка. Несомненно, что последний, имея в виду конкретные языки, все время количе­ственно развивается в ходе истории. А ис­ключительно количественное различие не позволяет определить истинное отличие языка животных от языка людей.

Качественное различие вытекает скорее из известной мысли, научно развитой со­временной лингвистикой, о том, что чело­веческий язык — это язык членораздель­ный. Членораздельность означает членение на отдельные единицы, связанные между собой правилами сочетания. В наиболее об­щем смысле всякая система знаков члено­раздельна, потому что она включает четко различимые и взаимно несовместимые эле­менты. Например, сигнал светофора, регу­лирующий дорожное движение, не может быть одновременно и красным и зеленым для одного направления движения. В этом первом смысле имеется в виду, что челове­ческий язык членоразделен, потому что его можно разложить на слова, каждое из ко­торых имеет свое значение (то, что некото­рые лингвисты называют "монемами"). Но в этом аспекте человеческий язык не отли­чается радикально от языков животных. Здесь "язык" определяется лишь как "систе­ма различных знаков, связанных с различ­ными идеями"¹, или (если хотят избежать термина "идея", непригодного для пчел или ворон) с различными означаемыми.

Но человеческий язык членится и в дру­гом смысле, более четко определенном. Кроме своего разложения на значимые еди­ницы он членится и на незначимые единицы (слоги и элементы слогов, гласные и со­гласные, то, что в лингвистике называют "фонемами")². Похоже, что этот второй

¹ Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. М., 1933. С. 26.

² Martinet A. Arbitraire linguistique et double articulation // Cahiers Ferdinand de Saussure. 15. P. 108; ср.: Аристотель. Об истолковании. 4, 16 b 28—32 // Соч. Т. 2. С. 95.

вид членения не наблюдается в языках жи­вотных, которые делятся лишь на значи­мые единицы. Второй вид, таким образом, составляет способ членения, характерный для языка человека. В интересах большей точности понятий не стоит считать, что "мы заинтересованы в том, чтобы называть языком любую систему знаков"³. Простая система знаков может быть отнесена к "се­миотике"⁴, или науке о знаках, тогда как лингвистика занимается "языком" в соб­ственном смысле слова, то есть системой знаков, включающей двойное членение на значимые элементы и незначимые.

с) Значение

Подобное различение, однако, не пол­ностью удовлетворительно, поскольку при­мер военных команд показывает, что сис­тема простых знаков может представлять двойное лингвистическое членение, хотя она состоит, так же как системы коммуни­кации животных, из совокупности сигна­лов, вызывающих акты поведения. Дейст­вительно, если принимать во внимание не форму языка, а его функцию, то в челове­ческом языковом общении выделяется це­лая область, не отличающаяся от неязыко­вого общения животного или человека. "Информацией" как раз и называется лю­бая коммуникация, которая, существуя в общественном разделении видов деятель­ности, имеет функцию вызывать (или по крайней мере пытаться вызывать) в качест­ве ответа определенное поведение, порож­дая у слушателя хотя бы зачаток этого поведения — эмоцию. В этом смысле ком­муникацией является "мольба, например"⁵, или приказ, указание и вообще любой сиг­нал, разрешающий или вызывающий дей­ствие. Она может принимать неязыковые формы системы сигналов (звуковых, визу­альных, обонятельных и т. д.). Но она так­же может принимать языковую форму — форму языков с двойным членением, как это показывает выражение "министерство

³ Martinet Л.La double articulation linguistique // Travaux du cercle linguistique de Copenhague. 5 (1949). P. 32.

"Ibid. P. 33.

⁵ Аристотель. Об истолковании. 4, 17 a 4 // Соч. Т. 2. С. 95.

информации", где понятие "информация" обозначает совокупность сообщений, пред­назначенных для ориентации социального поведения в определенном направлении.

Представленное в этом аспекте исследо­вание языка относится, собственно, не к ли­нгвистике, а скорее к "искусству красноре­чия или стихотворному искусству"¹. По­скольку язык играет роль в возбуждении эмоций и провоцировании поведения, он включает в себя такие стороны, от которых лингвистика абстрагируется — это:

Вся индивидуальная окраска речи на­пряженность, темп, модуляция, интонация индивидуального говорения...²

Военная команда, как и мольба о помощи, должна иметь для достижения цели свою собственную интонацию. Это один из ас­пектов языка, "практически неотделимых"³ от предмета лингвистики, но который науч­ная теория тем не менее отбрасывает своим приемом абстрагирования, являющимся основополагающим для каждой науки.

Подобное абстрагирование, характерное для лингвистики, можно определить, ска­зав, что она отделяет "язык", ее собствен­ный предмет, от "речи", как эмпирической реальности индивидуального выражения. Но это разделение не указывает, исходя из каких критериев отбрасываются некоторые стороны "речи", которая ведь есть не что иное, как конкретная реальность языка. По­этому более четким может показаться раз­деление⁴ между практическим аспектом языка и его теоретическим аспектом. В практическом аспекте язык стремится по­будить к действию или переживанию; он может принимать лингвистическую форму, но с таким же успехом и форму сигнальной системы, и даже когда он проявляется в ли­нгвистической форме, он постоянно обра­щается к внелингвистическим элементам: ораторской жестикуляции, интонации, рит­му, мелодии и т. д. Что же касается тео­ретического аспекта, то он легко отделяет­ся от практической функции, если учесть,

'Аристотель. Об истолковании. 4, 17 а 5—6 // Соч. Т. 2. С. 95.

² Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. Гл. 3. М.; Л., 1934. С. 37.

'Там же. С. 34.

⁴ Оно предложено Пражским лингвистичес­ким кружком.

что "мольба, например, есть речь, но она не истинна и не ложна"⁵.

Истинность или ложность языкового высказывания касается его отношения к реальности, которую оно представляет: вы­сказывание истинно, если оно соответству­ет действительности, и ложно, если не со­ответствует. В этом аспекте язык рассмат­ривается как "символ" или как "знак"⁶. Следовательно, предметом лингвистики яв­ляется язык как знак, то есть как символи­ческий заменитель действительности, а не язык как сигнал, то есть как стимул, спо­собный вызывать эмоциональную или дви­гательную реакцию. Как символическое высказывание, язык в качестве ответа ожи­дает не действия, а другого высказывания, которое принимает или отрицает первое или ставит его под вопрос. Диалог, в кото­ром язык берется с точки зрения его значе­ния, представляющего определенный смысл, не может быть обнаружен в челове­ческих и животных способах коммуника­ции, относящихся лишь к сфере информа­ции. Именно в этом смысле можно сказать, что человечество началось с диалога.

Итак, являясь предметом лингвистики, язык представляет собой систему знаков, то есть репрезентативных элементов, и мо­жет, следовательно, быть отличен от прос­той системы сигналов. Это различение не совпадает с различением семиотики (общей теории знаков) и лингвистики (имеющей предметом систему языковых знаков, включающую двойное членение). В самом деле, языковой знак, относясь к членораз­дельной речи, может функционировать как сигнал в той мере, в какой он представляет собой стимул для двигательной или эмоци­ональной реакции. С другой стороны, язык может быть определен как "актуализация" "стремления рассматривать действитель­ность в символической форме"⁷. Но в этом смысле язык существует не только в "голо­совой"⁸ актуализации символической функ­ции членораздельной речи, но также везде, где знак интерпретируется не как сигнал или стимул, а по своему репрезентативно-

⁵ Аристотель. Об истолковании. 4, 17 а 4—5 // Соч. Т. 2. С. 95.

"См. там же. 1, 16 а 6. С. 93.

⁷ Sapir E. Language // Selected writings. P. 15.

⁸ Ibidem.

му отношению к тому, что он означает. С этой точки зрения можно сказать, что живопись, например, является языком, если только она образна, то есть если она что-то изображает совокупностью графических или красочных знаков.

Таким образом, центральной проблемой лингвистики является проблема "значе­ния"¹. "Означать" — указывает на деятель­ность, посредством которой что-то переда­ется при помощи знака, а "значение" — это отношение, посредством которого знак свя­зан с тем, что он обозначает или на что указывает. Но изучение отношений значе­ния не может обойти стороной проблему истинного и ложного², то есть адекватного и неадекватного в отношениях между озна­чающим и означаемым. Однако вопрос ис­тинности относится скорее к логике, чем к лингвистике. Поэтому необходимо уточ­нить, в каком аспекте лингвистика может изучать значение, абстрагируясь от соб­ственно логической проблемы истины и лжи. Исследование языка показывает, что в нем значение имеет более общий характер, чем истина. "Имя", например, есть "звуко­сочетание с условленным значением"³, но оно еще не истинно и не ложно, пока его не ввели в предложение, которое единственное может быть истинным или ложным:

Ведь и "козлоолень"⁴ что-то обозначает, но еще не истинно и не ложно, когда не прибавлен [глагол] "быть" или "не быть" — либо вообще, либо касательно времени⁵.

Поскольку язык имеет репрезентативную значимость, он может члениться на пред­ложения, способные быть истинными или ложными, такие, как "крылатые кони суще­ствуют". Эти предложения могут сами еще разлагаться на значимые члены, поскольку они отсылают к определенным означаемым

¹ "О значении" — таково, на наш взгляд, подлинное название произведения Аристотеля, которое обычно переводят как "Об истолкова­нии".

²См.: Аристотель. Об истолковании. 1, 16 а 10 // Соч. Т. 2. С. 93.

³Там же. 19.

⁴ На французский язык "козлоолень" переве­ден как "крылатый конь" (см. далее). — Примеч. ред.

⁵ Аристотель. Об истолковании. 1, 16 а 16—18 // Соч. Т. 2. С. 93.

(например, "крылатый конь" и "существу­ет"), но которые, взятые в отдельности, не истинны и не ложны.

Однако это различие не абсолютно. В са­мом деле, общепринято, что "тот, кто гово­рит о вещах в соответствии с тем, каковы они есть, говорит истину"⁶. Но если выска­зывание истинно "целиком", "части будут истинными"⁷. Если же "наименьшая часть" речи — имя, то должно быть возможным определять его истинность, то есть точ­ность или "правильность"⁸ его значения. Поскольку язык представляет что-то, его функцией является показ и описание этого:

Сократ. Коль скоро имя есть некое ору­дие, то что мы делаем, давая имена? Гермоген. Не могу сказать. Сократ. Может быть, мы учим друг друга и распределяем вещи соответственно спо­собу их существования? Гермоген. Верно⁹.

Таким образом, слово в качестве значимо­го элемента речи предстает как "некое ору­дие обучения и распределения сущнос­тей"¹⁰, или в общем смысле как "выражение вещи"¹¹. Но "лучший способ создать эти выражения" при помощи слов заключается в том, чтобы "сделать их возможно более тождественными тому, что они должны вы­разить"¹².

Будучи репрезентативным, язык кон­струирует картину действительности. А символические элементы, составляющие эту картину (слова), должны тоже иметь некоторую схожесть с представляемой ими реальностью:

Я утверждаю, что никто не смог бы сде­лать то, что мы теперь называем рисун­ком, подобным какой-либо из сущих ве­щей, если бы от природы не существовало средств, из которых складывается живо­писное изображение, подобных тем ве­щам, каким подражает живопись¹³.

Природная "правильность"¹⁴ языка долж­на, следовательно, заключаться в способ-

⁶ Платон. Кратил. 385 b // Соч. Т. 1. С. 417.

⁷ Там же.

⁸ Там же. 383 а. С. 415.

⁹ Там же. 388 Ь. С. 422.

"Там же. 388 с.

•Там же. 433 d. С. 481.

² Там же. 433 е.

³ Там же. 434 ab. С. 482. "См. там же. 383 а. С. 415.

ности его значимых элементов подра­жать"¹ действительности.

Подражательная способность слов мо­жет быть сначала обнаружена для сложных имен при исследовании их составляющих элементов. Например, "крылатый конь" (hippogriffe) — это животное, являющееся наполовину конем, наполовину грифом; или, скажем, "понятие" (concept — φρ.)

— от "схватывать вместе" (concipere

— лат.), или объединять в одном акте мысли элементы, способствующие "с-хва-тыванию" вещи. Помимо приема сложе­ния, прием "мета-форы", или "пере-несе-ния", позволяет описать что-то по суще­ственной схожести с другим. Например, "рефлексия"² означает обращение сознания к нему самому, по аналогии с возвраще­нием отраженного зеркалом луча света к своему источнику. Но, без сомнения, на­илучшим примером метафорической кон­струкции является само "слово" (parole), которое по своей этимологии означает "притчу, иносказание" (parabole), из чего следует, что язык выступает как общая метафора действительности.

Приемы сложения и метафоры преодо­левают барьер многообразия языков. Сло­жения и метафоры могут быть одинаковы в разных языках, несмотря на различие лингвистических элементов, на которых они базируются. Например, немецкое "Begriff ("понятие") составлено так же, как и французское "concept" ("понятие"); слово греческого происхождения "идея" и латинское "species" (род) выведены из одного идейного смыслового корня — "ас­пекта" вещи и, следовательно, являются эквивалентными терминами. Поэтому про­цесс установления имен можно сравнить с процессом создания любого орудия, где главное — это идея, соответствующая его функции, а не материал, который может быть различным:

Сократ. Таким образом... законодатель, о котором мы говорили, тоже должен уметь воплощать в звуках и слогах имя, причем то самое, какое в каждом случае назначено от природы. Создавая и уста-

¹ См.: Платон. Кратил. 434 b // Соч. Т. 1. С. 482.

² Reflexion (рефлексия) по-французски озна­чает также "отражение". — Примеч. ред.

навливая всякие имена, он должен также обращать внимание на то, что представля­ет собою имя, как таковое, коль скоро он собирается стать полновластным учреди­телем имен. И если не каждый законода­тель воплощает имя в одних и тех же слогах, это не должно вызывать у нас недоумение. Ведь и не всякий кузнец во­площает одно и то же орудие в одном и том же железе: он делает одно и то же орудие для одной и той же цели; и пока он воссоздает один и тот же образ, пусть в другом железе, это орудие будет пра­вильным, сделает ли его кто-то здесь или у варваров. Так? Гермоген. Разумеется. Сократ. Следовательно, ты так же судишь и о законодателе, будь он здешний или из варваров. Пока он воссоздает образ имени, подобающий каждой вещи, в каких бы то ни было слогах, то ничуть не хуже будет здешний законодатель, чем где-ни­будь еще³.

Таким образом, слоги и фонемы предстают как простой материал для сложения и про­изводства имен, так же как дерево служит материалом для челнока. И как ничто не мешает воплощать "подходящий образ челнока"⁴ в любом дереве, так ничто не должно мешать создавать правильные име­на из любого языкового материала. Этимо­логия — это как раз та лингвистическая наука, которая показывает, как значимые термины получались посредством сложе­ния, метафоры и различных способов дери­вации смысла.

Однако сложение и словопроизводство — это косвенные приемы, отсылающие от сложных терминов к простым, которые этимология метафорично называет "кор­нями" языка или "словами-родоначальни­ками":

Например, мы говорили, что имя "добро" состоит из "достойного удивления" и "быстрого". Так вот мы могли бы ска­зать, что "быстрое" состоит из других слов, те же — из третьих. Но если мы возьмем слово, которое не состоит ни из каких других слов, то мы вправе будем сказать, что подошли здесь к простейшим частицам, которые уже не следует возво­дить к другим именам⁵.

Эти простейшие частицы, с точки зрения происхождения их смысла, ставят пробле-

³ Платон. Кратил. 389 d — 390 а // Соч. Т. С. 424.

"Там же. 390 Ь.

⁵ Там же. 422 ab. С. 466.

му более трудную, чем сложные и произ­водные слова:

Во-первых, прямое словотворчество. Вот где тайна созидания языка. Умение ри­совать при помощи слов, которые, не­ведомо как и почему, таят в себе образ. Они простейшая основа всякого челове­ческого языка¹.

Если сложение и словообразование — кос­венные приемы создания значимых терми­нов, то создание корней или основополага­ющих элементов языка является "прямым" или "первоначальным". Поэтому источник их значений может быть найден лишь в них самих.

Загадка этого источника может быть прояснена на основе фундаментального принципа: значимость языка исходит из сходства или подражания. Такое подража­ние может осуществляться, например, с по­мощью жестов, воспроизводящих наиболее характерные черты описываемого объекта:

Сократ. Если бы у нас не было ни голоса, ни языка, а мы захотели бы объяснить другим окружающие предметы, не стали бы мы разве обозначать все с помощью рук, головы и вообще всего тела, как дела­ют это немые?

Гермоген. Другого способа я не вижу, Со­крат.

Сократ. Я думаю, если бы мы захотели обозначить что-то вышнее и легкое, мы подняли бы руки к небу, подражая природе этой вещи, если же что-то низкое и тяжелое, то опустили бы руки к земле. Точно так же, если бы мы захотели изобразить бегущего коня или какое-нибудь другое животное, ты ведь знаешь, мы бы всем своим телом и его положением постарались походить на них².

Такое подражание действительности при помощи жестов является источником про­исхождения языка жестов.

По аналогии вполне можно понять воз­можность голосовой имитации. Прежде всего она может относиться к звукам, вы­зываемым различными природными явле­ниями и живыми существами. Так, кукушка (coucou) получила свое имя благодаря ку­кованию, коршун (milan — φρ. от milouanous — лат.) — благодаря издава­емым им мяукающим звукам, аист (cigogne

'Гюго В. Отверженные. Кн. 7. Гл. 2. М., 1979. Т. 2. С. 310.

² Платон. Кратил. 422 d — 423 а // Соч. Т. 1. С. 467.

— фр. от kikonia — греч.) — благодаря характерному щелканию его клюва. В более же общем плане различные звуки, из которых состоит язык, обладают выразительностью, подчеркнутой названиями, под которыми они фигурируют в фонетике: плавные, шипящие, придыхательные, глухие, звонкие, взрывные и т. д. Выразительная интонация и артикуля­ция легко позволяют передать величественное течение рек (fleuves) или вкрадчивое распро­странение ароматов (effluves)³. Можно, следо­вательно, допустить, что первичные элементы языка — слоги и фонемы — схватывают "сущность вещей, чтобы ей подражать"⁴.

Поиск по сайту: