Противоречия исторической необходимости

Движение абстракции, которое ведет от первоначальной истории к философии ис­тории, переворачивает в своем конечном пункте значение исходного пункта. Исход­ным пунктом является свободное и созна­тельное действие человека в истории, а ко­нечным — утверждение исторической раци­ональности и необходимости. Если же история становится понятной и значащей

' Hegel G. W. F. Lemons sur la Philosophie de l'histoire. 1822—1828. P. 14. Ср.: "Сражение, вели­кая победа, осада перестают быть самими собой, но резюмируются в простых определениях" (Ге­гель Г. В. Ф. Соч. Т. VIII. С. 7). — Примеч. пер.

² Hegel G. W. F. Lemons sur la philosophic de l'histoire. 1822—1828. P. 14.

³Ibid. 1830. A. P. 29.

как рациональная целостность, то она должна представить свободные действия как необходимые, что является очевидным противоречием.

а) Необходимость и случайность

Свободное действие выступает в гра­ницах исторического объяснения как де­терминированное. Конечно, в текущей ис­тории, какую каждый может проживать день ото дня, индетерминация и непред­виденность кажутся правилом. Никто не может знать, что будет завтра. Но мы знаем, что было сделано вчера, и то, что могло быть непредвиденным, отныне зафиксировано в реальности. А ретро­спективный исторический анализ приме­няется как раз к совокупности того, что было сделано, то есть к установившимся и полностью связанным между собой де­терминациям. Ретроспективный анализ ис­пользует в объяснении явлений принципы разума и, следовательно, осмысливает детерминацию индивидов совокупностью обстоятельств, в которых они действо­вали.

Появление великих людей часто пыта­ются истолковывать как нечто абсолютно случайное и приписать единственно их де­ятельности непредвиденный ход событий. Так, говорят, что без Ленина революция 1917 г. и ее огромные последствия не имели бы места в России. И наоборот, когда бед­ствие обрушивается на нацию, непреодоли­мо хочется думать, что его можно было избегнуть, если бы был более энергичный государственный деятель или более толко­вый генерал, которого, к несчастью, в стра­не не оказалось. Но рассмотрение прошлой истории показывает, что само появление великих людей зависит от ряда обстоя­тельств, которые им благоприятствуют, и что каждый момент истории имеет тех государственных деятелей, каких он заслу­живает:

При философском рассмотрении истории должно воздерживаться от таких выраже­ний, как: "Государство не устремилось бы к своей гибели, если бы в нем имелся человек, который..." и т. д. Индивиды сту­шевываются перед субстанциальностью целого, которое формирует для себя своих

собственных индивидов, тех, кто ему не­обходим для его собственных целей. Но индивиды не мешают происходить тому, что должно произойти¹.

Но если появление великих людей обу­словлено общими обстоятельствами, то в своем способе действия они еще более обусловлены всей совокупностью внут­ренних и внешних детерминаций. Они могут действовать только благодаря ис­ключительной твердости своего характера. Но характер представляет естественную детерминацию, так что свобода великих людей является тем более действенной, чем более жестко она детерминирована в качестве характера. Предположение, что Наполеон мог бы и не напасть на Россию или не покинуть остров Эльбу, является лишь умственной забавой. В пер­вом случае логика его завоеваний, во втором — логика его ситуации и ха­рактера сделали его действия неизбеж­ными.

Свободная деятельность великих лю­дей, будучи зависимой от обстоятельств и от их характера, оказывается детер­минированной. Но ход событий, поскольку он осуществляется благодаря непредвиден­ному пересечению бесконечного числа де­терминированных действий, оказывается случайным. Битва, мятеж, а также годы более мирной и почти неощутимой эволю­ции наций показывают, как взаимопересе-каются и переплетаются наугад в неоп­ределенной мешанине тысячи судеб, каж­дая из которых имеет свой ход и свои собственные детерминации. Самые нич­тожные обстоятельства влияют случайным образом:

Если бы нос Клеопатры был покороче, лик земли был бы иным².

Если, таким образом, свобода каждого не­обходима, то взаимопересечение этих необ-ходимостей, в свою очередь, случайно:

Случайность является тем же самым, что и внешняя необходимость, то есть она является необходимостью, которая восхо-

¹ Hegel G. W. F. Le9ons sur la philosophie de l'histoire. 1830. A. P. 60.

²Паскаль Б. Мысли. 413 (162). M., 1995. С. 184.

дит к причинам, являющимся не чем иным, как простыми внешними обстоя­тельствами³.

Необходимость, до которой поднимается объективное историческое объяснение, при­меняя к объяснению фактов принцип детер­минизма, оказывается тем же, что и случай- ность.

Ь) Законы истории

С этой точки зрения история есть после­довательность отличающихся друг от дру­га событий, осуществляющаяся среди не­прерывных вариаций, связанных с постоян­ным различием обстоятельств, людей и ситуаций. Именно в этом смысле говорят, что история никогда не повторяется, и справедливо настаивают на особой труд­ности исторической науки, где всякое собы­тие объясняется бесконечностью причин всякого рода и где нужно столько труда, чтобы различить те из них, влияние кото­рых могло быть преобладающим:

Формальный рассудок при рассмотрении какого-либо богатого обстоятельствами события (например, французской револю­ции) может совершать выбор между бес­численным их множеством и решить, на какое именно он возлагает вину за случив­шееся⁴.

История проявляется, таким образом, как бессвязная последовательность множества событий, одновременно абсолютно случай­ных и абсолютно оригинальных. Общим местом является мнение, что в непрерыв­ной изменчивости исторических обстоя­тельств разум не может выявить никакого закона.

Однако сказанное — полуправда, ведь в истории можно найти и примеры повто­рений, в которых не было ничего случай­ного. Например, смерть Людовика XVI на эшафоте повторяет смерть Карла I в Анг­лии, а поражение гитлеровских армий пе­ред лицом российской необъятности повто­ряет поражение Наполеона и шведского ко-роля Карла XII. В том, что касается

³ Hegel G. W. F. Le9ons sur la philosophie de l'histoire. 1830. P. 29.

"Гегель Г. В. Ф. Философия права. § 115. Μ., 1990. С. 161.

примера с Гитлером, можно считать, что его поражение не было случайным, ибо еще Клаузевиц, анализируя походы Карла XII и Наполеона, писал, что "Россия не такая страна, которую можно действительно за­воевать, то есть оккупировать; по крайней мере этого нельзя сделать... силами со­временных европейских государств"¹. Дей­ствительно, это страна огромных разме­ров, относительно мало организованная и где центры национальной жизни отделе­ны друг от друга огромными расстояни­ями, так что завоевание значительной части национальной территории и даже Москвы, как это было в кампанию На­полеона, не дает завоевателю решающего преимущества:

Россия своей кампанией 1812 г. засвиде­тельствовала, во-первых, что государство с большой территорией не может быть завоевано (что, впрочем, можно было бы знать и заранее) и, во-вторых, что вероят­ность конечного успеха не во всех случаях уменьшается в соответствии с числом про­игранных сражений и потерянных столиц и провинций (раньше это представлялось дипломатам... неопровержимым принци­пом)².

Военные кампании в России, по существу, показали, что "часто именно в сердце своей страны обороняющийся может оказаться всего сильнее"³.

Эта парадоксальная истина объясняется тем фактом, что нападающий должен по мере своего наступления наращивать изну­ряющие усилия, удлинять линии коммуни­каций, отвлекать все большую часть своих войск для охраны своих тылов на все более протяженном пространстве. Напротив, у обороняющегося линии коммуникаций сокращаются, он сражается на своей земле, которую хорошо знает, и он обретает удво­енную моральную энергию в борьбе за свою собственную родину, между тем как моральная энергия нападающего истоща­ется, а его силы расходуются в атаке⁴. На­падающий, таким образом, рискует то ли в силу потерь, которые он несет "от меча обороняющегося", то ли в силу истощения

¹ Клаузевиц К. О войне. В 2 т. М., 1936. Т. II. Ч. VIII. Гл. 9. С. 44.

²Там же. Т. I. Ч. III. Гл. 17. С. 246.

'Там же.

⁴ См. там же. Т. II. Ч. VI. Гл. 1—3. С. 6—19.

в результате "собственного напряжения сил"⁵. Вот почему существует стратегия — стратегия всех выжидающих, с тех пор как Фабий победил Ганнибала, — которая состоит просто в том, чтобы заставить про­тивника самого истощить свои силы в на­падении.

Таким образом, на войне существует сложное отношение нападения и обороны. С одной стороны, "оборона... легче, чем наступление"⁶. С другой стороны, "оборона преследует негативную цель, удержание, а наступление — цель позитивную, завоева­ние"⁷. А при завоевании нападающий "уве­личивает наши средства вести войну"⁸, чего не позволяет оборона. Можно, следова­тельно, сказать, что "оборонительная фор­ма ведения войны сама по себе сильнее, чем наступательная"⁹, но исход все же зависит от того, чего нападающий смог достичь до "кульминационного пункта наступления"¹⁰. Так можно назвать тот момент, когда на­ступление захлебывается, потому что исто­щение, причиненное обороной противника и вызванное собственными усилиями, не позволяет ему более продолжаться. Если к этому времени ничего решающего не до­стигнуто, оборона может проявить на деле превосходство, каким она обладает сама по себе, и пересилить атакующего, разверты­вая контрнаступление, так что "естествен­ный ход войны и сводится к тому, чтобы начинать ее с обороны и заканчивать на­ ступлением"¹¹.

Ценность таких анализов покоится прежде всего "на опыте", то есть на ис­тории, из которой извлекают уроки, взяв на рассмотрение факты и исходя из принципа, что реальное возможно и может, следова­тельно, воспроизводиться в будущем:

Раз мы должны учиться у истории, то надо смотреть на явления, имевшие место в действительности, как на возможные и в будущем. Что ряд великих событий, которые последовали за походом на Мос­кву, являлся не рядом случайностей,

⁵ Там же. Ч. VI. Гл. 8. С. 44.

⁶ Там же. Ч. VI. Гл. 1.§2. С. 6. 'Там же. С. 7. "Там же. ⁹ Там же.

¹⁰Там же. Ч. VII. Гл. 5. С. 272. ¹¹ Там же. Ч. VI. Гл. 1.§2. С. 7.

с этим согласится всякий, кто может пре­тендовать на право судить в таких воп­росах¹.

Не случайно, что наступление Ганнибала захлебнулось у дверей Рима, а наступление Наполеона закончилось в Москве, скорее, это следствие закона войны, который го­ворит о превосходстве обороны над на­ступлением. И эта же неумолимая необ­ходимость объясняет, почему танки гитле­ровской армии остановились на подступах к Москве без решающей фактической при­чины.

И действительно, превосходство оборо­ны над наступлением не является очевид­ной истиной на уровне фактов. Переплете­ние обстоятельств таково, что всегда мож­но дать другое объяснение. Так, один из сподвижников Ганнибала счел своего вож­дя неспособным использовать свои победы, тогда как карфагенская армия, пройдя Ис­панию, юг Галлии, север Италии, перейдя Пиренеи и Альпы и истощившись в много­численных схватках, была просто не в сос­тоянии преодолеть отчаянное сопротивле­ние римлян, сражавшихся за свои алтари и очаги. Но если превосходство обороны перед наступлением может скрываться за сложностью фактов, нужно его установить иным путем — на уровне всеобщности, где оно не затерялось бы за противоречивос­тью явлений. Если посмотреть, что пред­ставляет собой война, то видно, что воен­ная оккупация, не встретившая сопротивле­ния, является вооруженной аннексией страны, а не войной. Война начинается только вместе с обороной, и поскольку пос­ледняя выражает сущность войны, она и со­держит ее главную силу:

Вполне естественно, что если оборона пер­вая вводит в действие стихию войны, и лишь с ее нарождением образуется деле­ние на две стороны, то оборона же первая устанавливает и законы войны².

Но речь здесь идет об абстракции, ис­пользованной "теорией для определения своего пути"³. Не история, взятая в еди­ничности ее фактов, дает мысли ее ос-

¹ Клаузевиц К. О войне. Т. II. Ч. VIII. Гл. 8. С. 396.

² Там же. Ч. VI. Гл. 8. С. 34.

³ Там же.

нование, а само "понятие войны", взятое как "точка опоры"⁴.

Таким образом, можно признать, что историческое действие включает законы, от которых зависит то или иное его протека­ние, и что повторения и поразительные ана­логии, обнаруживаемые в истории, не слу­чайны. Но если эти законы скрываются за сложностью или противоречивой видимос­тью фактов, — так, некоторые удачные кампании могут послужить примером для отстаивания идеи о превосходстве наступ­ления перед обороной, — то нельзя считать, что эти законы выражают историческую реальность как таковую. Представляясь не­обходимыми следствиями вневременного понятия, они помещаются скорее по ту сто­рону исторической реальности, которая связана с эволюцией во времени. Хотя фак­тически принцип превосходства обороны перед наступлением и может прояснить не­которые исторические события, все же он не является законом истории. Это собственно закон войны, и его необходимость вытекает из вечной сущности войны. Недаром он заставил склониться под своей тяжестью, несмотря на различие эпох и обстоятельств, как Наполеона перед Кутузовым, так и Ган­нибала перед Фабием.

с) Необходимое зло

Нет, стало быть, законов истории, а есть вообще законы социального бытия. Их примером или частным случаем и являются законы войны, но они включают также эко­номические, политические, географические и другие законы. Но тогда обнаруживается новая форма превращения человеческой свободы в историческую необходимость. Человеческое действие вполне может сво­бодно ставить себе свои цели, однако воз­действовать на социальную реальность оно может только так же, как оно воздействует на природу, то есть соблюдая законы дете­рминизма. Таким образом, свобода вольна делать лишь то, что ей позволяют необ­ходимые законы природного и социального бытия человека. То есть свобода, на самом деле действующая в истории, — это такая

"Там же. С. 33, 34.

свобода, которая ведет себя как орудие не­обходимости.

Однако правила социальной необходи­мости, это не правила морали. Война означает кровавое столкновение и стрем­ление к физическому уничтожению против­ника, политика требует завоевания и удер­жания власти с помощью соответствующих методов, экономическая жизнь связана с са­мыми корыстными интересами и эксплуа­тацией чужого труда посредством самых циничных средств. Принятие некоей исто­рической роли, по-видимому, включает так­же принятие средств, которые представля­ются необходимыми для достижения по­ставленных целей. Таким образом, здесь проявляется новая форма исторической не­обходимости — та, которая требует выбора внутренне дурных средств для достижения целей, даже если цели сами по себе хороши.

Конечный характер человеческого дейст­вия имеет то следствие, что не все воз­можно в одно и то же время. В условиях недостаточного экономического развития невозможно обеспечить всем полное удов­летворение их потребностей, и всесторон­нее развитие одних может иметь условием только предельное рабство других. А эко­номическое развитие не может осущест­вляться без усиленной эксплуатации труда и без жертв, которые приносят настоящие поколения ради счастья будущих. Что каса­ется войны, то можно, конечно, отвергать применение силы. Но "овцы созданы, что­бы быть съеденными волками"¹. Нужно, стало быть, защищаться, и тот, кто хочет мира, должен не молить богов о спасении, а стремиться стать таким, чтобы победить в бою². Средством победить является сила, и, так как она используется с обеих сторон, из этого вытекает такое взаимное ожесто­чение, которое в современных войнах ведет к безграничному насилию, использующему "изобретения искусств и открытия наук" в борьбе, где разгул дикости наталкивается лишь на "едва достойные упоминания ог­раничения"³.

В силу того факта, что не все одновре­менно возможно в истории, достижению

¹ Platin. Enneades.

² Ibidem.

³ Клаузевиц К. О войне. Т. I. Ч. I. Гл. 2 С. 34.

благой цели нередко могут служить в качес­тве средства дурные поступки. Таково оп­равдание зла в Лейбницевой метафизике: план Бога в отношении мира включает са­мый строгий подсчет различных возмож­ностей, так что зло, реально констатиру­емое в истории, наверняка компенсируется в другом месте большим добром. Между тем никакого реального доказательства та­кой компенсации не дано: зло можно непо­средственно констатировать в границах че­ловеческого опыта, но подсчет добра, кото­рое должно бы его компенсировать, возможен только в бесконечном разуме. Следовательно, лишь только вера может утешаться тем, что добром где-то возна­граждают за зло, непосредственно конста­тируемое и испытанное.

Впрочем, необходимость веры присуща не только теологической перспективе. Ате­истический социально-политический режим тоже может требовать от живущих ныне поколений жертв ради счастья потомства. Но это счастье не есть ощутимая реаль­ность, оно относится к сфере возможного. Нужно, стало быть, верить, что ход исто­рии будет таким, как предсказывают руко­водители, принять, что они абсолютно пра­вы и что никакая непредвидимая причина не собьет историю с пути, который они предвидели и по которому они стремятся ее вести. Но никакого достоверного доказа­тельства будущего представить нельзя. Как показывает прошлая история, в ней всегда существовало непредвиденное и оно остает­ся возможным и сегодня. Конечно, можно верить, что в будущем должен, например, осуществиться всеобщий социализм. Но есть также серьезные основания считать, что социализм не сможет предложить эко­номическую модель, превосходящую мо­дель капитализма, или же что вся цивили­зация будет уничтожена в термоядерной войне. В этом случае окажутся напрасными жертвы во имя строительства социализма, жертвы сталинских репрессий и судебного произвола, противостоявшего требованиям морального сознания, во время процессов в Москве или в Будапеште. Зло — это непосредственная реальность в страданиях, рабстве и смерти. И очень сомнителен те­зис о том, что зло, непосредственно реаль­ное и достоверное в рамках истории, явля-

ется средством благой цели. Ради какого такого благого дела можно причинять му­чения невинному ребенку? Моральное со­знание может по праву отказаться оплачи­вать такой ценой спасение мира'.

Поиск по сайту: