Гурина М

Г95 Философия: Учеб. пособие для выпускных классов лицеев, для поступа­
ющих в высшие школы и студентов первого цикла высш. образования:
Пер. с фр. — М.: Республика, 1998. — 540 с.: ил.
ISBN 5—250—02652—4

Учебное пособие по философии для лицеев и высших учебных заведений, написанное Мишелем Гурина, выдержало во Франции уже несколько изданий и пользуется большой популярностью.

Российскому читателю книга будет, несомненно, интересна не только оригинальной постановкой философских проблем и взглядами автора, но и тем, что она учит мыслить, учит логично рассуждать, доказывать, опровергать, показывая, как это делали великие учителя мысли — философы.

Издание предназначено в первую очередь студентам, изучающим философию в системе среднего и высшего образования, а также самим преподавателям философии и, конечно, всем, кто ею интересуется.

ББК 87.3я7

© Editions Hachette
ISBN 5-250—02652-4 © Издательство "Республика", 1998

Российскому читателю предлагается французское учебное пособие по философии, используемое в лицеях и колледжах, а также на первых курсах высших учебных заведе­ний. Как отмечает сам его автор, Мишель Гурина, это не начальный курс философии, данный учебник предполагает уже некоторое знакомство с философией и ее историей. Именно поэтому, упоминая многих великих философов и их произведения, автор не счи­тает нужным пояснять, кто они такие, в чем суть их концепций, о чем говорится в их основных работах. Да это и вообще задача другой дисциплины — истории философии. Здесь же речь идет о философии как таковой.

Но тут сразу возникает проблема: сущест­вует ли философия как таковая наряду и по­мимо тех философских концепций, которые реально имели место в ее истории? Еще не так давно ответ на этот вопрос для граждан бывшего Советского Союза был ясен и прост. Да, такая философия существует, это марк­систско-ленинская философия, то есть диа­лектический и исторический материализм; все же остальные философские концепции относятся к истории философии. Такова во всяком случае была официально принятая точка зрения, в соответствии с которой стро­илось и все преподавание философии в вузах.

Надо признать, что при всех недостатках, связанных с превращением марксистской фи­лософии в официальную партийно-государ­ственную доктрину (ее догматизация, схема­тизация, вульгаризация и т. п.), такое раз­деление на философию и историю философии имело и свои удобства: четко делились учебные дисциплины, а значит, и соответствующие кафедры в вузах, имелся четкий критерий оценки немарксистских кон­цепций и их отдельных положений — с точки зрения их соответствия или несоответствия, приближения или отдаления от марксист­ской философии.

И вот, как говорят французы, nous avons change tout cela — мы все это изменили. Нет больше официальной общепринятой фило­софии, нет единого критерия оценки, а есть философский плюрализм, — каждый волен придерживаться тех философских взглядов, какие ему более по душе. Очень хорошо! Но как быть с обучением философии? Значит ли

это, что раз нет единой общепринятой фило­софии, то остается только история филосо­фии? Значит ли это, что не нужны ни кафед­ры, ни учебные пособия по таким дисцип­линам, как теоретическая философия, социальная философия, этика, эстетика, ибо все это сведется либо к истории соответству­ющих концепций, либо к сугубо субъектив­ным взглядам какого-то одного философа? Значит ли это, наконец, что обучение фило­софии равнозначно внедрению сплошного релятивизма: можно считать так, а можно и эдак и даже совсем наоборот, коль скоро исторически существовали и сейчас сосуще­ствуют самые разные философские взгляды?

Все эти новые для нас проблемы далеко не новы для наших западных коллег. А пото­му естествен вопрос: как же они решаются "там, у них"? На этот вопрос и отвечает учебное пособие Мишеля Гурина и в этом его главный, но не единственный интерес.

Если нет единой общепризнанной фило­софии и если такую философию нельзя ис­кусственно создать путем эклектического со­единения ныне существующих концепций, то остается обратиться к истории философии и, прослеживая в ней определенные тенденции, постараться понять, что такое собственно философствование, есть ли в нем что-либо непреходящее, каково его место в культуре, нужно ли оно сегодня? Выходит, без истории философии все-таки не обойтись. И дейст­вительно, данное учебное пособие целиком построено по историческому принципу — и оба его тома, и каждая глава. Снова и снова автор обращается к великим мысли­телям Древней Греции, главным образом к Платону и Аристотелю, и от них движется к философам нового времени и современнос­ти. И тем не менее это не история филосо­фии, во всяком случае в ее традиционном понимании. Читатель здесь не найдет ни из­ложения концепций философов, ни полноты историко-философского процесса. Так, за ис­ключением Беркли, целиком отсутствует ан­глийская философская традиция в лице Бэко­на, Гоббса, Локка, Юма, а при большом внимании к таким представителям немецкой классической философии, как Кант и Гегель, не уделяется никакого внимания Фихте и Шеллингу.

Выборочный подход к философам и от­дельным сторонам их творчества имеет свое оправдание. Автор поставил перед собой за­дачу показать способ рассуждения филосо­фов, постановку и разработку ими философ­ских проблем, носящих сквозной характер в истории европейской философии. А в этом случае важна не полнота истории со всеми ее зигзагами, а последовательность логическо­го движения мысли. Здесь невольно вспоми­нается Гегель, показавший пример выявле­ния логики в истории вообще и в истории философии в частности. Правда, эта логика у Гегеля весьма специфична: это диалекти­ческая логика движения от одной категории к другой, от одной философской системы к другой, приводящая в конечном итоге к грандиозному синтезу всего предшество­вавшего знания в рамках самой гегелевской философии ("философии как таковой"!). Од­нако гегелевский синтез, претендовавший на абсолютное завершение, не устоял под уда­рами философской критики, а главным обра­зом — дальнейшего развития науки и прак­тики. Послегегелевская философия стала скромнее, она уже не претендует на абсолют­ное знание, на завершенный всеобъемлющий синтез, на особую философскую логику.

Но если, не задаваясь столь амбициозны­ми замыслами, все-таки попытаться выявить логический ход философских рассуждений, причем не только у одного философа, а в ис­тории европейской философии в целом, то как он может выглядеть? Ответ, реализован­ный в работе Мишеля Гурина, таков: это движение мысли не от одной категории к другой и не от одной системы к другой, а движение в рамках отдельных категорий, разрабатываемых то одним, то другим фи­лософом. В результате единая история фило­софии распадается на ряд параллельных ли­ний — в соответствии с количеством катего­рий, взятых для рассмотрения.

На это сразу же может последовать воз­ражение со стороны приверженцев систем­ного подхода: нельзя вырывать отдельные категории из систем, в которые они входят, ибо в разных философских системах их смысл меняется и фактически это уже не одни и те же, а разные категории. Подобные соображения высказывались и в исследова­ниях по истории науки, когда подчеркива­лось, что смена теорий, парадигм, эпистем приводит к изменению всех входящих в них научных понятий (см. работы Г. Башляра, Т. Куна, М. Фуко). Однако такой подход, в свою очередь, подвергся критике. Здесь стоит сослаться на такого авторитетного ис-

следователя, как Жорж Кангийем, который показал, что при всех изменениях смысла и содержания понятий при переходе от од­ной научной системы к другой в них со­храняется нечто, позволяющее говорить, что это все-таки те же самые понятия, коль скоро они относятся к тем же самым объ­ектам. По Кангийему, наряду с историей сменяющих друг друга систем есть и от­носительно самостоятельная история от­дельных понятий, "кочующих" из одной сис­темы в другую.

Но то, что справедливо для научных по­нятий, очевидно, справедливо и для более устойчивых философских категорий. У них тоже есть своя относительно самостоятель­ная история, а внутри этой истории — своя логика движения, приводящая к их углубле­нию, дифференциации, уточнению. Как по­казывает М. Гурина, этот процесс разработ­ки философских категорий происходит бла­годаря критике одного философа другим, критике, основанной на обнаружении проти­воречий, не решенных, а иногда и не постав­ленных проблем во взглядах своего пред­шественника. При этом разрушается система взглядов предшествующего философа. Но в ходе замены старой системы новой основ­ные категории, т. е. те "кирпичики", те базо­вые элементы, из которых строится любая философская система, сохраняются, лишь видоизменяясь и уточняясь.

Так вырисовывается то, что можно все-таки считать философией как таковой, не сводящейся ни к одной философской систе­ме, ни к синтезу систем. Системы рушатся, но категории остаются как общий понятий­ный аппарат самых различных философских концепций. Конечно, категориальный аппа­рат — бытие, сознание, необходимость, слу­чайность, свобода и т. д. — это еще не философия в полном смысле слова, которая характеризуется каждый раз своеобразным сочетанием этих и других категорий, что свя­зано и с их видоизменением. Но своеобраз­ные сочетания, образующие разные фило­софские системы, это как раз то особенное, специфическое, историко-философское, от чего приходится отвлечься, коль скоро речь идет о философии вообще, а не о конкретных философах, сменявших друг друга в истории философии.

Обоснование правомерности такого под­хода к философии требует учета еще одного обстоятельства — отличия философских ка­тегорий от научных понятий, отличия фило­софии от других форм мировоззрения, от других сфер культуры. Этому посвящен пер-

вый том учебного пособия. Нельзя не отме­тить оригинальность авторской трактовки данной проблемы. Вместо того чтобы начи­нать с вопроса "Что такое философия?", М. Гурина ставит этот вопрос лишь в четвертой главе, а первые три посвящает отношению философии к литературе, науке и религии. Казалось бы, как можно говорить об отно­шении философии к чему бы то ни было, не зная, что такое философия? Но в том-то и дело, что философия формируется как неч­то специфическое и самостоятельное в ре­зультате вычленения и размежевания — вы­членения из мировоззрения, выраженного в художественной форме (мифы, поэмы, диа­логи), размежевания с наукой и религией. В этом смысле даже столь уважаемый авто­ром Платон (не говоря уже о еще более ранних мыслителях) — не вполне философ, ибо художественная форма его произведений не адекватна их теоретическому содержанию.

Здесь опять налицо исторический подход, нацеленный на выявление тенденции разви­тия. "Философия вообще" предстает как складывающаяся постепенно, путем обрете­ния теоретической формы и уточнения ее специфического содержания, отличающего ее от науки и от религии. Автор как бы говорит нам: я не навязываю изначально никакого определения философии, — ведь таких определений давалось немало и все они были более или менее односторонними и субъективными, отражая позицию того или иного философа. Посмотрим лучше, как философия самоопределялась в своей исто­рии, это должно нам обеспечить максимум объективности.

Действительно, поскольку речь идет об учебном пособии, то субъективизма здесь должно быть как можно меньше. И надо отдать должное автору: он прилагает мак­симальные усилия в этом направлении. Как в первом томе, где говорится об общем по­нимании философии, о ее взаимодействии с другими областями культуры и размежева­нии с ними, так и во втором, где трактуются отдельные философские категории, автор старается как можно меньше говорить от себя и как можно больше предоставлять сло­во самим рассматриваемым философам. От­сюда большое количество умело подобран­ных цитат; отсюда и безличный стиль пове­ствования, где нет места мнениям, а есть объективно возникающие проблемы, поиски их решения и логическое обоснование най­денных решений.

И все же скептически настроенный чита­тель может возразить: если бы в философии

была возможна такая же объективность и такие же обоснованные выводы, как в нау­ке, то она и слилась бы с наукой. Но ведь философия трактует "вечные" проблемы, не получающие окончательного решения и, сле­довательно, допускающие субъективный подход, субъективный выбор того или иного варианта. А стало быть, и автор такого "ме-тафилософского" труда, как бы ему ни хоте­лось быть объективным, вынужден встать на ту или иную позицию и сделать выбор меж­ду монизмом и дуализмом (или даже плюра­лизмом), материализмом и идеализмом, ра­ционализмом и эмпиризмом и т. д.

В самом деле, своя позиция у автора есть. И хотя он, действительно, старается ее не навязывать, как правило, избегая всяких субъективных оценок, но она проявляется и в выборе рассматриваемых философов, и в самом акценте на логически доказатель­ные рассуждения, и в неодобрительном от­ношении к эмпирикам, позитивистам, ирра-ционалистам. Эту позицию можно охарак­теризовать как умеренный монистический рационализм в его двойном противостоянии

— эмпиризму, с одной стороны, и ирраци­онализму — с другой.

Что ж, для французского автора в этом нет ничего удивительного: рационализм

— давняя традиция Франции, получившая распространение не только в философском, но и в обыденном сознании. Правда, реакция на рационализм классической европейской философии (от Декарта до Гегеля) началась еще в XIX в., а в последнее время у после­дователей Хайдеггера и Ницше, в постструк­турализме и постмодернизме она приобрела особенно острый характер. Тем не менее это не мешает строить философское обучение и в лицеях, и в университетах прежде всего на материале классической рационалисти­ческой философии. И дело здесь не только в традиционном консерватизме системы об­разования, в ее обычном отставании от са­мых современных, самых модных течений. Ситуация здесь такая же, как и при обучении живописи или музыке: сначала надо овла­деть классическими формами, а уж потом вы сможете их преобразовывать или отрицать, ударяясь в авангардизм или неоавангар­дизм. Не пройдя хорошую школу, трудно рассчитывать на успех в самостоятельной деятельности.

Такую хорошую школу и представляет собой учебное пособие Мишеля Гурина. Ценность его в том, что оно учит мыслить, учит логично рассуждать, доказывать, опро­вергать, показывая, как это делали великие

учителя мысли — рационально мыслящие философы. Именно этим определяется вы­бор имен и тем, обстоятельность изложения одних деталей и пропуск других. И именно поэтому надо все это читать вдумчиво и вни­мательно. Ведь в данном случае не столь важно, что конкретно утверждали и доказы­вали те или иные философы (этим занимает­ся история философии), сколько то, как они доказывали то, что они утверждали.

Автор убежден, что философия — важное средство воспитания и развития человека. При этом она учит не только абстрактному мышлению, работе с философскими катего­риями, пониманию тонких ходов мысли вы­дающихся философов, но и переходам от абстрактного к конкретному, от теории к практике и обратно. Следуя примеру ряда великих мыслителей — от Платона до Марк­са, — автор ратует за такую философию, которая не замыкается в своих абстракциях, но возвращается с неба на землю, к простым людям, к их трудам и заботам. По ходу изложения он показывает связи философии с конкретными науками, с другими областя­ми культуры и с такими реалиями жизни, как, например, ремесленный и промышлен­ный труд. И в этом еще одно большое досто­инство данного учебного пособия.

Можно было бы отметить и другие его положительные стороны и оригинальные особенности. Но пусть читатель найдет их сам — не стоит лишать его этого удовольст­вия. Мы же коснемся в заключение некото­рых пунктов, могущих вызвать неудовольст­вие тех или иных читателей. Прежде всего это, по-видимому, временное и географичес­кое ограничение рассматриваемого матери­ала. Наверное, найдутся "обиженные" тем, что автор считает древнеиндийскую и древ­некитайскую философию не философией в собственном смысле слова, а лишь дофи-лософской "мудростью". Можно обидеться и за почти отсутствующих досократиков, и за отсутствующих русских мыслителей. Можно не согласиться с характеристикой апорий Зенона как "софизмов". Можно, на­конец, упрекнуть автора в пренебрежении современной философией и современными научными данными (есть кое-что о Фрейде, но очень мало или почти ничего об осталь­ных философах XX в.; есть квантовая меха-

ника, но нет неевклидовых геометрий, тео­рии относительности и др.).

Если все это недостатки, то они, можно сказать, обратная сторона достоинств дан­ного учебного пособия. Подчеркнем еще раз, что хотя здесь и говорится о многих филосо­фах, это не история философии, и историко-философская полнота здесь не только не тре­буется, но даже была бы противопоказана, ибо помешала бы сосредоточиться на глав­ном — на рациональном, логичном, доказа­тельном рассуждении, без которого нет не только философской, но и вообще никакой теории. Что же касается современных про­тивников рационализма, то нетрудно было бы показать — да это и показывалось не раз, — что даже самые иррационалистические философы так или иначе аргументировали, обосновывали свои позиции и без рацио­нального рассуждения обойтись не могли. Но, конечно, если уж учиться такому рассуж­дению, то не у них, а лучше всего — на тех классических образцах, которые находятся в центре внимания Мишеля Гурина.

Если же критиковать автора с точки зре­ния его собственного подхода, его собствен­ных требований ясности, логичности, доступ­ности и т. п., то мы отметили бы, пожалуй, главу 11 — "Язык", — где, в частности, говорится о структурной лингвистике и кри­тикуется структурализм, но в такой сжатой форме, что читателю-неспециалисту понять суть дела нелегко (ему надо обратиться к имеющейся литературе по структурализ­му). К тому же, справедливо говоря о возрос­шем значении языковой проблематики в со­временной философии, надо было хотя бы упомянуть аналитическую и лингвистичес­кую философию (Витгенштейн и др.), столь распространенную в англосаксонском мире. Здесь, по-видимому, сказывается националь­ная, французская специфика в философии. Английский или американский автор написал бы эту и ряд других глав по-другому.

Впрочем, такого рода недостатков совсем немного. Они во много раз перевешиваются достоинствами этого учебного пособия. Не­даром его много раз переиздавали во Фран­ции (последний раз в 1994 г.). Нет сомнения, что его нынешнее издание в России будет полезным вкладом в развитие философского образования в нашей стране.

M. H. Грецкий

Том первый

ПРЕДИСЛОВИЕ

Сегодня распространено предубеждение, будто бы философия обречена на исчезнове­ние вследствие прогресса научного знания. Это предубеждение заслуживает серьезного отношения, тем более что оно поддержива­ется очень древней традицией — фактически столь же древней, как и сама философия, ибо уже в сократовском диалоге "Соперники" говорится об отказе от философии во имя требований научной и технической мысли, а в платоновском диалоге "Горгий" ее значе­ние оспаривают с помощью требования по­литической и практической эффективности. Таким образом, было бы очень поверхност­но считать, что проблема, которую ставит по отношению к философии развитие наук и практики, появляется лишь в современную эпоху. Несомненно, эта проблема приобре­ла особую остроту вследствие небывалого разрастания научного знания в современный период. Но одновременно само это разра­стание делает столь же неотложной потреб­ность индивидов и общностей в таком спо­собе познания и рефлексии, который не под­давался бы полностью фрагментации, размельчанию и специализации, свойствен­ным научному знанию. В течение двух с по­ловиной тысяч лет философия выступает именно как форма культуры, стремящаяся дать свободному и одновременно разумно­му сознанию средства для систематической рефлексии по всей совокупности теоретичес­ких и практических проблем. Разумеется, современное рассредоточение знания между различными областями научной специали­зации обязывает более, чем когда-либо, по­казывать результаты философского знания в процессе его исторического развития.

Мы попытались осуществить это, оста­навливаясь на тех моментах в истории фи­лософии, которые показались нам наиболее важными для формирования современного мышления и для понимания нынешнего со­стояния проблем: наше изложение заверша­ется, таким образом, в основном на рубеже современного периода. Конечно, можно за­подозрить, что, если автор не ссылается

в большей мере на современных философов, значит, он не слишком их уважает. Но дело в другом. Выбор ссылок был продиктован опытом преподавания философии и тем пе­дагогическим подходом, который при напи­сании данного труда был для меня осново­полагающим. Я не считаю, что есть необхо­димость давать введение в современную философию, поскольку язык современных философов и их интересы совпадают с на­шими и потому непосредственно доступны. Зато философы прошлого как своей пробле­матикой, так и своим языком тесно связаны со своим историческим периодом, и для чтения их произведений нужно введение. В то же время современная философия исто­рически исходит из всего созданного фило­софией прошлого. С этой точки зрения по­нимание сегодняшней философии требует знания всех достижений предшествующего периода. Подготовить аудиторию к воспри­ятию современной философии, рассказывая о ее предшественниках, о том, как на протя­жении истории философия увязывалась с ре­альной действительностью, чтобы соответ­ствовать задачам своего времени, — такова важнейшая цель преподавания философии. В ходе изложения материала станет ясно, как понимается отношение философии к сво­ей истории. Здесь же я ограничусь общим определением своего подхода к изложению философии. Я искал промежуточный уровень сложности между первым знакомством, ко­торое дают обычно используемые школьные учебники, и непосредственным чтением вели­ких философских произведений. Преимущес­твом учебников, как кажется, является сис­темное изложение материала; фактически, в современной литературе лишь школьные учебники отвечают требованиям системнос­ти, которые всегда были характерны для философии. Однако, не удовлетворившись первым знакомством, читатель может поже­лать перейти к великим произведениям, и тут он, естественно, столкнется с различного рода трудностями, которые могут отвратить его от такого чтения. Здесь на помощь

приходят подборки избранных отрывков из трудов великих мыслителей. Но такие от­рывочные тексты, взятые без контекста, в котором они только и могут быть понят­ными, и к тому же расположенные часто не в том порядке, в каком их расположил сам автор, представляются нам чем-то искус­ственным и с педагогической точки зрения весьма нежелательным. Я предпочел пред­ложить связный текст средней трудности, снабженный обобщающими примечаниями на полях¹ и рисунками, иллюстрирующими пройденный материал, но с включением многочисленных цитат более высокого уровня трудности. Тем самым становится возможным как бы многоуровневое чтение нашего труда. Цитаты, выделенные мелким шрифтом, каждый раз резюмируются в на­шем собственном тексте и не являются необ­ходимыми при первом чтении. Надеемся, что общий ход рассуждения, в который они включены, и их разъясняющий характер по отношению к этому рассуждению сделают их более понятными при дальнейшем уг­лубленном изучении, позволят в достаточ­ной степени ознакомиться с языком и сти­лем мышления великих философов, чтобы затем перейти к чтению их произведений.

Несомненно, эта книга требует от чита­теля довольно напряженного внимания. Но, с другой стороны, она опирается на долгую практику преподавания в средней школе² и на непосредственное знание, об­ретенное при проверке бесчисленных работ учащихся, уровня культуры и понимания, который существует на этой ступени об­разования. Таким образом, книга соответ­ствует уровню подготовки к экзамену на степень бакалавра³. Быть может, ее лучше читать после первого года приобщения к философии, но она вполне может быть использована, начиная с выпускного класса в системе среднего образования. Возмож­но, книгу упрекнут в том, что она то из­лишне трудна, то слишком схематична и сжата; такие критические замечания неиз-

' В настоящем издании обобщения подчерк­нуты прямой линией в тексте. — Примеч. ред.

² Во Франции философия преподается в ли­цеях. — Примеч. ред.

¹ Первая ученая степень, которая присваива­ется выпускникам лицеев и дает право поступле­ния в университет без экзаменов. — Примеч. ред.

бежны и в то же время обоснованны — по поводу произведения, которое трактует обо всем понемногу: обо всем, что только мож­но знать, и кое о чем таком, чего познать вовсе нельзя. Что мне придало смелости в данном случае, так это уверенность в том, что в современной литературе до сих пор не было работы, посвященной неблаго­дарной, но нужной задаче — создать пере­ходное звено между первым знакомством с философией и глубиной великих произ­ведений.

Да будет мне позволено выразить мою благодарность г-ну профессору Алькье за большую поддержку, которую он счел воз­можным оказать мне, прочитав несколько глав рукописи. Я благодарен также изда­тельству "Либрэри Ашет" и особенно всем сотрудникам отдела классических произве­дений, готовившим эту книгу к изданию. За риск, связанный с публикацией подобного рода, за терпение, проявленное в течение шести лет, прошедших от первого проекта до его окончательного завершения, за не­оценимую помощь, полученную от сов­местных обсуждений и размышлений над способом лучшей подачи и оформления ма­териала, в то время как содержательная часть была целиком и полностью оставлена на мое усмотрение, за отличную работу печатников и тщательность при верстке — за все это я признателен не только от себя лично, но и от имени философии, вели­чию и пользе которой таким образом отда­ется дань уважения.

Примечание ко 2-му изданию

Я благодарю профессора Парижского университета I г-на Патронье де Гандияка, профессора Университета Экс-Марсель I г-на Гранже, профессора агреже⁴ физики г-на Филиппи за их критические замечания, позволившие исправить ошибки первого издания.

⁴Агреже (фр. agrege) — высшее звание пре­подавателей французских лицеев, дающее право преподавать в университетах. — Примеч. пер.

ЛИТЕРАТУРА И ФИЛОСОФИЯ

Так как философия — это поиск осозна­ющего себя знания, ее первый вопрос есть вопрос о ее собственной природе и ее соб­ственных основаниях. Современная фило­софия чаще всего даже и ограничивается этой предварительной постановкой вопро­са. Наверное, может показаться излишним создавать такую форму знания, единствен­ным предметом которого является сомне­ние в самом себе. Но идеал полностью прозрачного для себя знания не следует отбрасывать без рассмотрения. Поэтому мы исследуем сначала проблему природы и значения философии с целью дать введе­ние в философское знание.

Если философия представляет собой полностью осознанное знание, то она за­мыкается на самое себя, образуя круг: в са­мом деле, размышлять о том, что есть философия, предполагает, что ее уже со­здали, чтобы можно было размышлять о ней. Отсюда видна трудность введения в философию. Но такая же трудность воз­никает при овладении любыми знаниями и любыми техническими приемами, если правда, что дело делу учит. Таким обра­зом, войти в круг философского знания можно с помощью рефлексии, размышле­ния о фактически существующей филосо­фии, поскольку она предстает в виде сово-купности произведений, которые, пусть и проблематично, можно отнести к литера­туре.

Итак, в своем реальном существовании философия прежде всего выступает как часть литературы. Наряду с чисто устными формами ее передачи и преподавания она доступна в виде совокупности письменных источников, которые подразделяются на признанные и устоявшиеся жанры: поэмы, максимы, диалоги, диатрибы, проповеди,

наставления, лекции, трактаты, коммента­рии, размышления, афоризмы, эссе, учеб­ники и т. д. С этой точки зрения философия связана с историей литературы и литерату­роведением, которые стремятся установить время и условия появления различных жан­ров философских произведений и опреде­лить их характерные черты и правила. Впрочем, философия связана с литературой не только формальными признаками, но также и в своей основе, так как философ­ское произведение является выражением индивидуальности, распознаваемой по сво­ему стилю. Поскольку данная индивиду­альность использует для самовыражения определенные правила жанра, философское произведение предстает как произведение искусства.

Однако литературоведение весьма не­охотно признает принадлежность к литера­туре философского творчества, которое ка-жется ему слишком безразличным к пре­красному в философском слоге. В самом деле, верно, что философия в основном придает лишь второстепенное значение собственно эстетическому критерию оценки своих произведений. Платон и Кант счита­ются, как один, так и другой, великими философами, хотя только первого можно назвать писателем и художником. Поэтому создается впечатление, что философия и литература не имеют между собой необ­ходимых связей: чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть, какое разное от­ношение литературоведение проявляет к философам. Некоторые — Платон, Мон-тень, Паскаль, Ницше — интересуют и ли­тературу. Другие, например Декарт, пред­ставляются преимущественно как философ­ские авторы, хотя за ними можно признать и наличие писательских талантов, и влия-

ние на литературу своего времени. Наконец, третьи, скажем, Аристотель, сосланы в фи­лософский ад как не представляющие инте­реса и ценности для литературы.

Если речь идет просто о том, чтобы засвидетельствовать литературный вкус, эти оценки, конечно, могут быть в целом приняты во внимание. Однако они основы­ваются лишь на удовольствии или неудо­вольствии, полученном непосредственно при чтении философского произведения: следовательно, они подвластны произволу и переменчивости настроений и вкусов. Так, из произведений Платона литературный вкус может выделить одни (например, "Пир" и "Федр") и остаться равнодушным к другим (например, к "Софисту" и "Парме-ниду"). Но, если литературоведение может констатировать наличие двух разных стилей в произведениях Платона, ему, очевидно, трудно объяснить это — так же, как трудно объяснить, за что Цицерон мог восхвалять "золотую реку" диалогов (утерянных) Ари­стотеля, тогда как в дошедших до нас ари­стотелевских произведениях страницы, ко­торые можно принять за образцы изящной словесности, составляют лишь исключение. Таким образом, надо обратиться к самой сути философского произведения, чтобы по­ставить проблему его литературного офор­мления и попытаться понять, в какой мере философское сочинение может быть опреде­лено как художественное произведение.

Поиск по сайту: