ОТКРЫТОСТЬ» МЫСЛЕЙ

Одно из величайших мучений - это не иметь воз­можности быть одному, вечно быть под взглядом.

С. С. Корсаков.

Начнем с наблюдения, в котором отчетливо прослеживается, что больной кажется, что она превратилась в «автомат», так как ни одна мысль и ни одно ее движение не совершается без манипуляций двух лиц, действующих на большом расстоянии.

Больная П. (психическая травма), 39 лет, медсестра. Вскоре пос­ле ареста мужа начала слышать какие-то голоса. Идущие из вне, была крайне удивлена и испугана этим явлением. Голоса ее проверяли на работе, искали у нее творческие дарования, рекомендовали ей пи­сать. Больная начала писать стихи, голоса проверяли и делали указа­ния. Вскоре голос ей заявил, что его зовут Кузнецов, он инженер. Он вместе с женой взял ее на «мыслитель», особый аппарат, состоя­щий из горного солнца, гигантского магнита и магнитной палочки, с помощью которых они «руководят движениями и мыслями людей» У них в лаборатории имеется скелет, обмотанный проволокой. Если дотрагиваются магнитом до шеи скелета, то больная в это время чув­ствует, что ее душат за шею. Временами больная чувствует себя со­всем пустой, как оболочка. В это время ей говорят, что просвечива­ют скелет горным солнцем. Постоянно читают ее мысли, следят за поведением, ее окружением. Они заставляют ее двигаться, брать в руки вещи... Больная «буквально превратилась в автомат», так как

147

ни одна мысль и ни одно движение она не совершает без их «мани­пуляций» (наблюдение. А. А. Меграбяна).

Моделью психических состояний с открытостью мыслей могут служить наши эксперименты в условиях сурдокамеры, в которой за испытуемыми велось постоянное наблюдение с помощью телека­мер, инфракрасной аппаратуры и других систем обслуживающим персоналом. Это состояние мы назвали «публичностью одиноче­ства». Взяв этот термин у К. С. Станиславского, мы пользуемся им в несколько ином смысле. Особенностью одиночества в сурдокаме­ре являет то, что хотя испытуемый один, лишен контакта с окружаю­щими и информации о внешнем мире, он вместе с тем все время находится под наблюдением и знает об этом. Знание о наблюдаемо­сти мы и называем «публичностью». Следует сказать, что никто из испытуемых не знал, кто в каждый конкретный момент наблюдает за ними из экспериментаторов. Приводим самонаблюдения испытуе­мых.

Космонавт Береговой: «День и ночь телемониторы сурдокаме­ры пристально следили за каждым моим жесток, за каждым движе­нием. Для успешного хода эксперимента это было и необходимо и важно. Но нельзя сказать, чтобы это было приятно. Скорее наобо­рот. И чем дальше, тем больше...»

«Самое неприятное в тренировках в сурдокамере заключает в том, - вторит ему космонавт В. Шаталов, - что ты постоянно ощущаешь на себе внимательное око медиков, которые непрерывно наблюда­ют за тобой».

Характерна запись в дневнике, сделанная врачом-испытателем: «Чрезвычайный контроль с той стороны просто переходит границы приличия - ведь они включили магнитофон, сидят и пишут все, что заметят и услышат. И все это как-то неприятно действует и щекочет нервы».

Даже в тех случаях, когда нет непосредственного наблюдения, а только ведется регистрация физиологических функций по телемет­рии, люди испытывают дискомфорт. Космонавт А. Филипченко сви­детельствует: «Неприятное ощущение вызвали и специальные дат­чики, укрепленные под матрасом в комнате, где космонавты отды­хают в период подготовки к старту. Чуть шевельнулся - по проводам к дежурному врачу тут же летит сигнал: человек нервничает».

Особенно чувствительны к фактору «публичности» оказались женщины. Испытуемая Н. в отчетном докладе говорила: «Больше всего меня угнетало не одиночество, а то, что за мной непрерывно

наблюдали». Поведение женщин в сурдокамере значительно меня­лось по сравнению с повседневными условиями.

Испытуемая А. в обычных условиях бала оживлена, всегда сво­бодно держалась с врачами при проведении различных психологи­ческих исследований. В условиях сурдокамеры у нее наблюдалась постоянная заторможенность, движения были экономичны и огра­ничивались только тем, что было строго необходимо для выполне­ния программы. Испытуемая «как бы сжалась в комочек», желая скрыть от назойливого взгляда экспериментатора свой внутренний мир».

У испытуемой Б. наблюдалась постоянная любезная, однообраз­ная, несколько обезличенная, эмоционально маловыразительная улыбка. Ее движения и позы были как бы продуманы и нарочито изящ­ны, чего не наблюдалось в повседневной жизни. Испытуемая «как бы подавала себя экспериментаторам».

Повышенная чувствительность женщин к «внешней оценке на­блюдателей», по-видимому, во много зависит от сравнительно бо­лее высокой значимости для них внешнего впечатления по сравне­нию с мужчинами.

Об аналогичных психических состояниях свидетельствуют и люди, находящиеся в тюрьме под постоянным наблюдением через «глазки», «окошечки» надзирателями.

О. Уайльд, испытавший тюремное заключение, так описывает свое ощущение в «Балладе Рэдингской тюрьмы»: В тюрьме крепки в дверях замки и стены высоки. За жизнью узника следят холодные зрачки... Глядит в глазок чужой зрачок, безжалостный как плеть, там позабытые людьми должны мы околеть» (171).

Публицист-демократ Н. В. Шелгунов, просидевший в Александ­рийском равелине с 1862 по 1864 г., рассказывает: «Вы слышите шорох у своих дверей и затем видите неизвестно кому принадлежа­щий глаз, устремленный из-за чуть приподнятой занавески. Это вне­запно устремленный глаз коробит вас до бешенства и не дает вам покою целый день. Можно относиться, наконец, равнодушно ко всей таинственности и молчанию стражи, можно привыкнуть ко всему, пожалуй, даже к одиночеству, но глаз, выглядывающий одиноко из-за занавески, такая мучительная вещь, к которой привыкнуть реши­тельно нельзя».

А. М. Горький в своем рассказе «Тюрьма» несколько раз упоми­нает о впечатлениях заключенных при наблюдении за ними через «глазки»: «В окошке появился мертвый глаз надзирателя... несколь-

ко секунд глаз тускло поблестел, потом медленно всплыл вверх...». «Миша вздрогнул, обернулся, - из квадрата, прорезанного в двери, на него смотрел холодный неподвижный глаз».

Почему же постоянная публичность вызывает столь тягостные переживания?

Согласно теории «социальных ролевых функций личности», в по­ведении людей всегда есть нечто заданное обществом, его норма­ми, запретами традициями. При выполнении той или иной социаль­ной роли человек в какой-то мере становится «актером» на великой сцене жизни. Так, руководитель на глазах подчиненных, будучи цель­ной личностью, все же ведет себя иначе, чем, например, в домаш­ней обстановке. «У себя наедине мы часто позволяем себе то, чего не делаем на людях»,- говорил Павлов (131). А. Горький в неболь­шом очерке «Люди наедине с самими с собой» приводит ряд на­блюдений над тем, как человек ведет себя, зная, что за ним никто не наблюдет. О том, что люди по-разному ведут себя на глазах у других и находясь в одиночестве, свидетельствуют и многочисленные до­кументы, отснятые скрытой камерой.

Когда человек знает, что за ним наблюдают, он все время стара­ется удержаться в какой-то ролевой функции, что требует от него определенного напряжения. Шаталов в дневнике записал: «Нельзя ни на минуту расслабиться, забыться, все время думаешь о том, что медики фиксируют каждое твое движение, каждый твой жест и де­лают соответствующие выводы» (183).

Одной из причин эмоциональной напряженности в условиях груп­повой изоляции является то, что люди постоянно находятся на гла­зах друг у друга. Начальник экспедиции из 10 человек К. Борхгре-винк, которая впервые в мире провела зимовку в Антарктиде, пи­шет: «Деревянные койки располагались вдоль стен одна над другой. По совету врача койки были забраны переборками, так что нам при­ходилось влезать в них и вылезать через отверстие, завешенное кус­ком материи. Доктор считал, что многим полезно и даже необходи­мо по временам оставаться в одиночестве; правильность этого вскоре подтвердилась. Когда мы лежали, отгороженные от всего мина, на своих койках, последние по своему уюту и убранству могли, конеч­но, казаться нам модернизированным гробом. Но такое решение вполне оправдалось на практике. На протяжении антарктической ночи мы так надоели друг другу, что иногда можно было наблюдать сле­дующую картину: кто-нибудь, собираясь вылезти, осторожно под­нимает свою занавеску, чтобы убедиться, что в комнате нет чужого

ненавистного лица. Увидя товарища, который уже выбрался из свой койки, чтобы глотнуть свежего воздуха, он снова задергивал свою занавеску, как если бы увидел отрубленную голову медузы».

Об условиях групповой изоляции в Антарктиде Р. Бэрд рассказы­вает: «Люди могут в полном согласии работать вместе при свете сол­нца,'когда труд поглощает их энергию, а условия жизни позволяют отстраниться друг от друга, если какая-нибудь случайная причина вызовет их нервное напряжение. Совсем иначе обстоит дело в по­лярную ночь. Уйти некуда. Вся жизнь ограничена стенами... товари­щи постоянно наблюдают за тобой - кто открыто, кто тайком - ведь досуга так много» (27).

На это же указывают и другие исследователи Арктики и Антарк­тики. И. В. Рябинин свидетельствует: «Человек просматривается со всех сторон, как рыба в аквариуме и надо быть в постоянном напря­жении, и надо все время контролировать себя даже в самых мело­чах. А это не может не действовать на психику» (146).

У Борискина и Слевича сложилось такое же мнение: «Человек, постоянно находясь в обществе одних и тех же людей вынужден строго контролировать свои эмоции. И чем меньше людей на стан­ции, тем больше психическая напряженность» (22).

У исследователя Антарктиды М. К. Могилянцева находим: «В зам­кнутом коллективе оттачивается способность людей понимать эмо­циональное состояние друг друга. Казалось бы, хорошо, но это очень опасно - узнавать друг друга до дна в условиях плохой совместимо­сти, ведь на дне можно отыскать слишком многое, чтобы уязвить человека и сильней и больней. Даже если вы не ищете ссоры, то все равно угадываются те варианты поведения коллеги, от которых вы уже устали».(114).

Проведя исследование на высокогорных гидрометеорологичес­ких станциях профессор П. П. Волков также отмечает, что необхо­димость совместного проживания в непосредственной близости друг от друга, постоянная необходимость подавлять свои истинные чув­ства и желания обуславливает эмоциональную напряженность со­трудников высокогорных гидрометеорологических станций, которая «в конце концов выливается в открытый конфликт» (37). Об этом же свидетельствуют испытуемые, находящиеся год в условиях группо­вой изоляции. «Как трудно бывает временами спокойно смотреть в глаза другому, - пишет. Божко.- А ведь сидеть за одним столом, ды­шать одним воздухом и находиться в весьма ограниченном поме­щении нам придется еще много месяцев. Никуда нельзя уйти!» (18).

По сути мы здесь сталкиваемся с не иллюзорной открытостью мыслей, имеющих место у душевно больных, а с реальной ситуаци­ей «чтения мыслей» участников длительной групповой изоляции.

Неполная или полная открытость духовного мира человека со­поставима, в какой-то мере, с прикрытостью определенных участ­ков тела. И та и другая социально детерминированы и в своей осно­ве имеют чувства стыда. В. X. Кандинский образно сравнивает со­стояние одного больного, чьи мысли стали «открытыми и звучащи­ми для окружающих», с положением стыдливой девицы, с которой на балу спадает платье и которая при ярком свете люстр и на глазах гостей остается совершенно нагой».

Это чувство в условиях «публичности» явно сопротивляется пол­ному обнажению человеком как своего духовного мира, так и свое­го тела в присутствии особенно посторонних людей. Если в обыч­ных условиях человек может скрывать от других мысли и чувства, обуревающие его в данный момент, то в условиях групповой изоля­ции это представляет большие затруднения, что и вызывает эмоцио­нальную напряженность. В подтверждение сказанного приведем несколько наблюдений и самонаблюдений.

Р. Бэрд: «Когда сорок различных индивидуальностей ведут ску­ченное существование в течение долгих месяцев, то все, что дела­ешь, говоришь, даже думаешь, становятся достоянием всех. Тут уж никого не обманешь. Рано или поздно должна вскрыться сущность человека. Этот неизбежный процесс может превратить полярную ночь для некоторой категории людей в кромешный ад» (27).

О доступности проникновения в духовный мир других людей в этих условиях свидетельствует и Терещенко: «Мне представилась возможность увидеть человека, его душу, как бы под увеличитель­ным стеклом» Психическое состояние, когда трудно скрывать свои переживания от других, один из испытуемых образно сравнил с «пси­хологическим стриптизом», а другой с «эксгибицонизмом».

В ряде случаев фактор публичности может вызывать у лиц, наи­более болезненно переносящих состояние «наблюдаемости», свое­образный комплекс переживаний физической обнаженности и пси­хической открытости. Так, когда Береговому стало тягостно пере­носить наблюдение за ним, он, повесил на объективы телекамер сал­фетки. По требованию экспериментаторов ему пришлось их снять. Через некоторое время ему стало казаться, что окуляры мониторов начали за ним слежку. «Внезапно я почувствовал себя чуть ли не го­лым, - пишет он. - Ощущение было настолько неожиданным и ост-

рым, что захотелось ощупать себя, чтобы убедиться в том, что и без того было ясно: я одет.» (116).

Как уже говорилось, испытуемая Н. также тягостно переживала то, что за ней непрерывно наблюдали. Эта мысль не покидала ее не только в свободное время, но и в период выполнения работы, пре­дусмотренной программой. Она рассказывала, что постоянно сле­дила за собой, боясь «выглядеть неприлично». В конце опыта ей стало казаться, что экспериментаторы, находящиеся в аппаратной, читают ее мысли по лицу, глазам, мимике, по ЭЭГ (кстати, она не знала воз­можности этой аппаратуры), что она «полностью раскрыта». Она бе­зуспешно пыталась бороться с состоянием «раскрытое™». Появи­лась эмоциональная напряженность, тревожность, плохой сон. Пос­ле выхода из сурдокамеры некоторое время чувствовала себя нелов­ко с сотрудниками, проводившими эксперимент. Мысль о том, что о ней известно больше, чем бы она хотела, не покидала ее. Эту реак­цию мы отнесли не к заболеванию, а расценили как переходную фазу от здоровья к болезни.

В условиях «публичности» у человека могут появляются бредо­вые переживания воздействия или слежения за ним членами груп­пы. Р. Бэрд пишет: «Во время свой первой зимовки в Антарктиде, -, - я много часов провел с человеком, который находился на грани убийства или самоубийства из-за воображаемого преследования, что его мысли полностью открыты со стороны другого человека, быв­шего ранее его верным другом» (Цит. по: 158).

Необычные психические состояния, эмоциональная напряжен­ность, открытость мыслей при постоянной публичности в изоляции обуславливается, как мы считаем, необходимостью постоянно удер­живать себя в определенной ролевой функции, а также стремлением скрыть от окружающих свои мысли и переживания. В наших экспе­риментах эти состояния быстро исчезали в обычных условиях жиз­ни, поскольку в них участвовали здоровые люди.

Поиск по сайту: