СОТВОРЕНИЕ СОБЕСЕДНИКА

Единственная настоящая роскошь - это роскошь человеческого общения.

Антуан де Сент-Экзюпери.

В одиночестве, люди нередко начинают персонифицировать нео­душевленные предметы. «Маленькая куколка,- пишет Бомбар,- ко­торую мне подарили друзья превратилась для меня почти в живое существо. Я смотрю на нее и уже заговариваю с ней, сначала одно­сложно, а потом во весь голос, рассказывая ей обо всем, что собира­юсь делать. Ответа я не жду: пока еще это не диалог. Отвечать она мне начнет позднее» (19). К. Риттер в условиях полярной ночи на Шпицбергене разговаривала вслух с луной: «кормила», «поила ее», «укладывала спать». В Луне она нашла партнера, с которым делилась

190

своими мыслями и реализовывала присущие женщинам благород­ную потребность заботиться о ближнем. Наиболее часто персони­фицируются живые существа.

«Мое одиночество вдруг было нарушено, - рассказывает Сифр.-У меня нашелся приятель - маленький паучок. И я начал с ним разго­варивать - странный это был диалог. Мы двое были единственными живыми существами в мертвом подземном царстве. Я говорил с па­учком, беспокоился за его судьбу». Мишель привязался к этому су­ществу. «К несчастью, - пишет он, - мне взбрело в голову покормить паучка, и через два дня он умер. Это было для меня ударом. Я ис­кренне горевал... Он был единственным моим товарищем по зак­лючению» (149).

Во время трансатлантического плавания Э. Бишопа чилиец Хуа-нито, исполнявший на плоту обязанности кока, оказался в условиях социальной изоляции. Его «другом» стал поросенок, с которым он начал делиться своими переживаниями. Когда продукты закончились, он оказал яростное сопротивление членам экипажа, не позволив за­резать поросенка.

А. П. Чехов с глубокой психологической проникновенностью в повести «Тоска» рассказывает об извозчике, у которого умер сын. Не имея друзей среди окружающих его людей в городе, он делиться своим горем с лошадью.

В условиях одиночества люди очень часто силой воображения создают партнеров и ведут с ними диалоги, задавая вопросы и отве­чая на них. Иллюстрацией может служить испытуемый Д.:

«- Ну, что же ты сейчас будешь делать?..

Не нарисовать ли мне нашу Нину (лаборантку)? Она все время стоит перед глазами. А если портрет плохо получиться?.. Она на меня может обидеться.

- Брось! Все обойдется...

- Вставай! Вставая, лентяй! Принимайся за работу!

- Ну ладно, так и быть, уговорил, речистый...».

Мы наблюдали своеобразное общение испытуемого с собой, когда он называл себя по фамилии, а отвечал «партнеру», называя его по имени и отчеству.

Диалогическая речь имеет место не только в условиях камерной, но географической изоляции. Переплывая Атлантический океан в одиночку, Вэл Хаулз очень часто разговаривал вслух, с воображае­мыми партнерами:

«- Эй, на носу! Нагрузить топенант. Да повеселей!

- На лебедку его боцман, переднюю шкоторну добрать.

- Есть, сэр...».

Довольно часто объектом «общения» становятся фотографии. «Кажется я захандрил, - признается в своем дневнике Кутузов. - Вы­нуты все фотографии. Глядишь и вспоминаешь каждого. Я раньше не думал, что фотографии действительно нужны. Не прибыл бы сюда в Антарктиду, может, так и не узнал бы о том, что общение с фото­графиями приносит эмоциональную разрядку». Общение с фотогра­фией не требует такого психического напряжения, какое возникает при общении с воображаемым партнером. Иными словами, фото­графия «материализует» конкретного человека и помогает «обще­нию» с ним.

Мы наблюдали и испытуемых, которые длительное время нахо­дились в задумчивой позе, молчали, но по их мимике и динамике вегетативных функций можно было догадаться об имеющихся у них смене противоречивых мыслей. Эти догадки подтверждались после эксперимента при расспросах. Борьба мыслей в сознании у них по­рой принимала драматический характер. Это, как правило, происхо­дило тогда, когда человек, запутавшись в противоречиях, не в со­стоянии был принять твердое решение, так как. в каждом из его ва­риантов имеется столько же «за», сколько и «против».

Некоторые из «молчаливых» отражали свои мысли и споры в днев­никах. Многие их записи носят интимный характер. Здесь в каче­стве примера приведем по сути аналогичный отрывок из дневника не испытуемого, а участника Французского Сопротивления Бориса Вильде, русского по национальности, находящегося в одиночном заключении в застенках гестапо (казнен 23 февраля 1942 г.). Боль­шие цитаты оправданы тем, что передают настроение человека ожи­дающего смертную казнь:

«24 октября 1941 г.

1 - Итак, дорогой друг, нужно серьезно учесть возможность смер­тного приговора.

2- Нет, нет, я не хочу этого. Все мое существо этому против. Я хочу жить. Будем бороться, будем защищаться, попробуем бежать. Все, только не смерть!

1- Послушай, не может быть, чтобы ты говорил серьезно. Разве ты придаешь жизни такую ценность?

2- А ты? Совершенно искренно?

192

1- Инстинкт силен, но я умею рассуждать и заставлю повиновать­ся мое животное начало...

2- Животное начало? С каких пор ты относишься к этому началу с таким презрением? Разве, например, хороший обед не доставил бы те удовольствие? Представь себе: дюжина жирных устриц, све­жая форель, горячий росбифт или жареный цыпленок... все это с хорошим старинным вином, которое может дать только Франция...-Все это способно перенести тебя в светлый мир радости жизни и даже высокой поэзии. Не так ли?..

28 октября

1- А твоя жена?

2- Вот этот удар в самое сердце. Я знаю, что мне невозможно от нее оторваться. Но ты же не думаешь, что эта любовь исчезнет вме­сте с жизнью? Если это было так, жить бы не стоило. Ну, успокойся, любовь есть единственная реальность, которую мы здесь постига­ем, более реальная, чем смерть, более реальная чем жизнь или смерть.

1 - Признаюсь у тебя нет недостатков в ответах и искусных дово­
дах. Итак ты думаешь покинуть эту землю, которую ты, однако, лю­
бишь, без большого сожаления и даже мнишь найти в том некото­
рое преимущество? Убедить ты меня не можешь, я знаю, что я те­
ряю, но не вижу, что я выигрываю. Я не хочу сомневаться в твоей
искренности, но не стараешься ли ты представить зло за благо?

1- А даже, если бы это было правда? Нужно уметь переносить удел, как носят корону. Но разуверься. Теперь мой черед переходить в наступление. Я хочу вернуть тебя к самому себе. Выслушай меня хорошенько. Если бы я был христианином и имел бы веру... но это было бы слишком легко. Я ничего не знаю о потустороннем. У меня только сомнения - жизнь вечная, однако, существует или это страх перед небытием заставляет меня веровать в вечность? Но небытия не существует? Что ты об этом думаешь?

2- Я знаю одно, я люблю жизнь.

1- Следовательно, существует любовь. Остальное неважно. Раз
существует смерть, она не может быть иным, чем любовь...

2 ноября

2- Ты все же несколько парадоксален. Зачем было тогда убеж­
дать меня примириться со смертью, если ты видишь благо именно в

193

том, что я привязался к жизни? Или же ты все не хочешь облегчить мне смерть?

1- О, об этом я не беспокоюсь. Если ты меня послушаешь и охот­но примешь смерть, тогда протестовать буду я. Ведь в конце концов, Я - это ты; А ты - это Я. Чем больше основания я нахожу для смерти, тем более привязываюсь к жизни, моя гордость находит в этом удо­вольствие и я снова стремлюсь к смерти» (36).

Дневники велись и в условиях групповой изоляции. «Чувствую, что дневник становится отрадой, хочется писать. Наверное, действу­ет ограничение общения...» (врач-испытатель Е. И. Гавриков).

Испытатель Божко (годичный эксперимент): «В таких условиях, когда нет возможности излить душу, дневник становится единствен­ным молчаливым другом и всегда верным союзником».

Благотворное влияние дневниковых записей на психическое со­стояние людей, находящихся в экстремальных условиях отмечают многие космонавты и полярники. «В эти дневники, - пишет Севасть­янов, - мы заносили только свои мысли, размышления... Это необ­ходимое состояние, когда человек уходит от повседневных и об­щих мыслей и забот». «Я думаю, - отмечает исследователь Арктики Д. Скотт, - эти записи являлись выражением единственного стрем­ления поделиться своими переживаниями с кем-нибудь одним... с той, кого он любит... когда мы писали дневники, они носили глубоко личный характер».

Несомненно, что для многих писателей, испытывающих затруд­нения в общении с реальными людьми, обращение к воображаемым читателями снимало у них эмоциональную напряженность. О роли творчества в случаях, когда у писателя или поэта эмоциональная на­пряженность доходила до крайнего предела, французский поэт Ла-мартин писал: «Пусть будет благословен тот, кто выдумал письмен­ность, этот разговор со своей собственной мыслью, это средстве снятия бремени с души. Он предотвратил не одно самоубийство» Болгарский писатель П. Яворов рассказывает: «Из моей души все гда исчезало страдание, если я находил слово высказать его. Смел< могу скачать, что или я, или мой герой должны были покончить са моубийством. Но так как герой кончил самоубийством, я могу жит: за его счет».

Рассмотрим психологический механизм реакций личности в ус ловиях одиночества. Л. С. Выготский писал: «Всякая высшая пси хическая функция была внешней потому, что она была социально

раньше, чем стала внутренней, собственно психологической функ­цией, она была прежде социальным отношением двух людей. Сред­ство воздействия на себя первоначально является средством воз­действия на других или средством воздействия на личность» (38).

Речевое общение, по данным А. Н. Леонтьева, на определенном этапе исторического развития приводит к тому, что речевые действия те только служат общению, но направлены на теоретические цели, что делает внешнюю форму речи не обязательной. Поэтому в даль­нейшем речевые действия приобретают характер чисто внутренних процессов. «То, что было некогда диалогом между разными людь­ми, становится диалогом внутри одного мозга» - замечает Л. С. Вы­готский.

И так, если человек остается наедине с собой, то и тогда он в своей голове имеет «других людей», с которыми в своем воображе­нии может вступать во взаимоотношения. Таким образом, в самой структуре личности заключена система взаимоотношений актуаль­ного «Я» с «другими». Например, в процессе мышления, происхо­дящем на основе речи, человек очень часто как бы ведет разговор с воображаемым партнером. Эта возможность представляет искать истину не только в спорах с другими, но и оставшись наедине с со­бой. Решение может касаться как повседневных задач, так и пре­дельно абстрактных проблем, как, например, есть ли бог. Таким об­разом, противопоставление актуального «Я» условным оппонентам является важнейшим механизмом человеческого сознания.

Однако если у здорового человека в обычных условиях эти взаи­моотношения протекают в умственном плане при сохранении акту­ального «Я», то в условиях одиночества человек ведет разговор с условными оппонентами в плане внешней, а не внутренней речи, персонифицируя различные объекты, создавая силой воображения партнеров по общению. Разговаривая, он не просто говорит но и «ак­терствует»: разыгрывает сцены с персонажами сознания, из коих один с меткой «актуального я» («Я в собственной роли»), другой с меткой не «я» («Я в чужой роли»).

Поскольку привычные формы социального общения (советы, рекомендации, одобрение, порицание, утешение, подбадривание, напоминание и т. д.) исключаются из социально-психологической структуры деятельности, человек оказывается вынужденным в про­цессе переадаптации к измененным условиям вырабатывать новые социально-психологические механизмы регулирования своего по-

195

ведения. К этим механизмам в условиях одиночества мы относим персонификацию различных объектов, создание силой воображения партнеров, с которыми ведется диалог в форме устной или письмен­ной речи.

Для того чтобы раскрыть механизмы перечисленных компенса­торных, защитных реакций, необходимо понять, почему человек в условиях одиночества не только персонифицирует различные объек­ты и создает силой воображения «партнеров», но и почему он обща­ется с ними не в форме внутренней речи, как обычно, а в форме речи внешней. Хотя эти аспекты экстериоризационных (вынесенных из психики во вне) реакций теснейшим образом связаны межу собой, рассмотрим их в отдельности. Начнем с речи.

Выготский показал, каким образом переход к орудийной, трудо­вой деятельности преобразовал психическую деятельность челове­ка Вслед за превращением приспособительной деятельности в тру­довую, орудийную, опосредованную становятся опосредованными и психические процессы. Роль промежуточного, опосредующего звена начинают выполнять мнемотехнические, главным образом, речевые знаки. Согласно Выготскому, находящийся вне организма знак (звуковой, письменный и т. д.), как орудие, отделен от личнос­ти и является, по существу, общественным или социальным сред­ством. При этом речь, выполняя функцию регулирования поведения другого человека, интериоризируясь (погружаясь в психологичес­кое поле), становится командой для себя, что приводит личность к овладению регуляцией собственного поведения. Однако в услови­ях одиночества, как показывают наблюдения, речь в умственном плане не может полностью обеспечить саморегуляцию, и человек здесь вынужден прибегать к экстериоризационным реакциям.

Более эффективное стимулирующее воздействие таких реакций (подбадривание, поддержка, разрешение сомнений и т. д.) обуслав­ливается, по нашему мнению, тем, что мысль, облеченная во вне­шнюю словесную форму, в отличие от мысли, не произнесенной вслух или не выраженной на бумаге, сразу же получает отчужден­ный характер, становясь чем-то в значительной мере посторонним индивиду. В этих условиях высказанное вслух или написанное сло­во часто приобретает такое же значение, какое оно имело бы, буду­чи высказано другим лицом, хорошо знакомым с переживаниями человека.

Мышление вслух у здоровых людей наблюдается не только в ус­ловиях изоляции, но и в моменты преодоления трудностей и опас­ностей как форма подбадривания самого себя. В этом проявляется потребность человека иметь поддержку извне. Тенденция к мышле­нию вслух у здоровых людей в форме подбадривания не ускользну­ла от тонкой наблюдательности писателей. Так, гоголевский Чичи­ков, будучи особенно доволен всем своим предприятием по скупке «мертвых душ», сидя один в комнате перед зеркалом, не смог удер­жаться от того, чтобы не похлопать себя по щеке, произнеся при этом: «Ах ты, мордашка этакой». Мы также не раз наблюдали, как в наших экспериментах испытуемые разговаривали со своим отраже­нием в зеркале.

Наши наблюдения показали, что у тех испытуемых, которые не вели диалогов вслух с персонифицированными объектами, вообра­жаемыми партнерами или не вели дневниковых записей, значитель­но чаще развивались необычные психические состояния, лежащие на грани между нормой и психопатологией. У одного из наших «мол­чаливых» испытуемых развился реактивный психоз с бредом воз­действия.

Наши выводы подтверждается наблюдениями английского врача Коричера, который в докладе на симпозиуме психиатров в Монреа­ле в 1979 г. показал, что эффективным средством предупреждения неврозов в условиях стресса является разговор вслух с самим со­бой.

Из всего сказанного следует, что персонификация неодушевлен­ных предметов и животных в условиях одиночества обуславливает­ся потребностью объективировать партнера по общению в какой-то вещественной, материальной форме. В известном смысле, исходя из теоретических представлений Выготского, можно утверждать, что персонифицированный объект превращается в некий «знак», «сим­вол», приобретающий стимулирующее, регулирующее воздействие на личность.

Таким образом, в персонификации объектов и создании силовой воображения «собеседника», с которым человек в одиночестве на­чинает общаться, отчетливо проявляется психологический механизм экстериоризации. Он основан на присущей всем людям способнос­ти проецировать вовне усвоенные в процессе индивидуального раз­вития социальные взаимоотношения.

Поиск по сайту: