ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ»

Я скажу, что при каких-то обстоятельствах на­шел доказательство какой-то теоремы; эта те­орема получит какое-то варварское название ко­торое многие из вас не поймут, но это не важно: для психолога важна не теорема, а обстоятель­ства.

А. Пуанкаре

В психологии термин «внутренняя речь» обычно означает без­звучную, мысленную речь, которая возникает в тот момент, когда

мы думаем о чем-либо, решаем в уме какие-либо задачи, мысленно составляем планы, припоминаем прочитанные книги и разговоры, молча читаем и пишем.

Два основных и противоречивых взгляда чаще всего высказыва­ются и поддерживаются в этой области. Первый - мышление и речь тождественны (мышление есть беззвучная речь, «речь минус звук»), второй - мышление и речь лишь внешне связаны друг с другом (речь есть наружная оболочка мышления, средство выражения готовых мыслей, возникающих вне формы слова и чувственных образов).

Мы еще, конечно очень далеки от знания конкретной нейронной организации неосознаваемых форм высшей нервной деятельности и психики. Вот почему до настоящего времени во многих случаях мы не можем пренебрегать самонаблюдениями лиц творческого тру­да.

Психологи различают два вида мысли. Есть «свободная» мысль, когда мы предоставляем нашим мыслям возможность блуждать, не направляя их к определенной цели; и есть мысль «контролируемая», когда направление задано. Мышление становится более направлен­ным и концентрированным, когда решается какая-либо проблема, сложная ситуация. Создающаяся доминанта может удерживать, как мы уже говорили, концентрацию мышления на длительный период времени, поглощая всю умственную деятельность человека.

Математик Ж. Адамар не только вел интенсивную работу в обла­сти математики, но так же отдал много времени исследованию пси­хологических процессов математиков в процессе творчества. Наря­ду с собственными самонаблюдения, он анкетировал таких выдаю­щихся математиков и физиков как Г. Биргоф, Н. Винер, Д. Дуглас, Д. Пойа, А. Эйнштейн и др. Эти исследования в какой то степени вво­дят нас в «творческую лабораторию» ученых: «Я хотел понять, - рас­сказывает Адамар, - что же происходит в моем уме, когда я начинаю строить или понимать математическое рассуждения. Я утверждаю, что слова полностью отсутствуют в моем уме, когда я действитель­но думаю, и что я полностью отождествил бы свой случай и случай Гальтона, в том смысле, что когда я услышу или прочитаю вопрос, все слова исчезают точно в тот момент, когда я начинаю думать; слова появляются в моем сознании только после того, как я окончу или заброшу исследование, точно также как и у Гальтона, и я полностью соглашаюсь с Шопенгауэром, когда он пишет: «Мысли умирают в тот момент когда они воплощены в слова...»

Я думаю, что существенно также подчеркнуть, что я веду себя так не только по отношению к словам, но и по отношению к алгеб-

раическим знакам. Я их использую, когда я делаю простые вычисле­ния; но каждый раз, когда вопрос кажется более трудным, они стано­вятся для меня слишком тяжелым багажом: я использую в таком слу­чае конкретные представления, но они совершенно другой приро­ды» (2).

Математик Эдлер представлял общие идеи кругами. Если он дол­жен был думать о двух категориях вещей А и В так, что каждая вещь А есть В, он представлял себе круг А внутри круга В. Если, напротив, никакой элемент А не В он представлял себе круг А целиком вне круга В; если же, наконец, некоторые элементы А суть В, то два круга должны пересекаться.

Адамар говорит, что если он должен думать о каком-нибудь сил­логизме, он о нем думает не словами. Математик считает, что слова ему не позволили бы понять правилен ли силлогизм или ложен, а с помощью интерпретации аналогичной Эйлера, пользуется, однако не кругами, а какими-то пятнами неопределенной формы. Чтобы представить себе эти пятна находящимися одно внутри или вне дру­гого, он не должен их видеть имеющими строго определенную фор­му. Это положение Адамар иллюстрирует последовательными эта­пами доказательства теоремы, записывая рядом с каждым из них соответствующий образ возникающий в его мозгу. Например, нуж­но доказать, что существует простое число, больше 11.

Под цифрой I - этапы логического доказательства; под цифрой II - образы, возникающие в воображении ученого:

1-Я рассматриваю все простые числа от 2 до 11,т. е. 2, 3,5,7, 11. II - Я вижу неопределенную массу. 1-Я образую их произведение 2x3x5 х7х 11 =N. II - Так как N - число достаточно большое, я представляю себе точку, достаточно далеко удаленную от этой массы.

1-Я прибавляю к этому произведению 1 и получаю N+1. II - Я вижу вторую точку, недалеко от первой.

I - Это число, если не является простым, должно иметь простой
делитель, который и является искомым.

II - Я вижу некоторое место, расположенное между неопреде­
ленной массой и первой точкой.

Можно задаться вопросом: какая может быть польза от такого странного и неопределенного представления? Адамар отвечает: «Оно, конечно, не используется здесь для того, чтобы напомнить мне какое-нибудь свойство делимости, так как всякая информация,

данная таким образом, могла бы оказаться неточной и сбить меня с пути, поставленному выше».

Согласно анализа анкет, которые заполнили математики Амери­ки, они избегают не только мысленного употребления слов, но так же употребления точных алгебраических или других знаков.

Мыслительные образы математиков, от которых были получены ответы, чаще всего бывают зрительными, а также двигательными, слуховыми. Г. Биркоф сообщал, что он визуализировал алгебраичес­кие знаки. Н. Винер отметил, что ему случается думать и со словами и без слов Д. Дуглас подчеркивал значение не столько слов самих по себе, сколько их ритм их произнесения, с выделением отдельных слогов в них наподобие азбуки Морзе. Д. Пойа характеризовал свое мышление как словесное: «Я думаю, что основная идея, которая при­водит к решению проблемы является в виде хорошо вращаемого (well-turnet) слова. Слово или предложение освещает ситуацию, при­дает мысли как бы физиономию».

Один из профессоров Колумбийского университета написал, что у него математические раздумья сопровождаются обычно визуаль­ными изображениями и почти никогда никакими словами, кроме тех, которые вызывают удивление, раздражение, экзальтацию и т. д. Про­фессора Купман сообщил, что образы возникают у него в полном сознании, тогда как соответствующие рассуждениям временно ос­таются в «прихожей». Уатт отмечал, что образы и их значение долж­ны быть частично связаны и в то же время независимы Профессор Р. Якобсон, занимающийся лингвистикой и психологическими воп­росами, считает, что знаки - необходимая поддержка для мысли. Для мысли, обращенной к обществу (стадия сообщения), и для мысли, находящейся в процессе подготовки к этому (стадия формулиров­ки), наиболее обычной системой знаков является собственная речь; но внутренняя мысль, особенно когда эта мысль творческая, охотно использует другие системы знаков, более гибкие и менее стандар­тизированные, чем речь, и которые оставляют больше свободы, под­вижности творческой мысли. Среди этих знаков и символов, по его взглядам, надо различать, с одной стороны, условные общеприня­тые знаки и знаки индивидуальные, которые, в свою очередь, могут подразделяться на постоянные знаки, употребляемые обычно, и зна­ки эпизодические, созданные ad hoc и участвующие лишь в одном созидательном акте.

Б. М. Теплов, на основании деятельности выдающихся полковод­цев, считает, что интуиция не является по своему существу чем-то

совершенно иным, чем логическое мышление, она протекает по тем же законам, но ее психологический механизм иной. Он пишет: «С точки зрения логики или теории познания интуиция не есть особый путь познания, стоящий наряду с ощущением и мышлением. Но с точки зрения психологической интуиции есть качественно своеоб­разный процесс, отличающийся от развернутых процессов логичес­кого мышления не только скоростью протекания. Пусть с точки зре­ния логики интуиция есть «быстро сделанный расчет». Но в том-то и дело, что при известной скорости протекания мыслительный про­цесс становится уже другим, приобретает новое качество, осуще­ствляется иным психическим механизмом» (163).

Эта точка зрения находит свое подтверждение в самонаблю­дении Ф. М. Достоевскогого: «Известно, что целые рассуждения проходят в наших головах мгновенно, в виде каких-то ощущений, без перевода на человеческий язык, тем более на литературный... Потому, что вещи многие из ощущений наших, в переводе на обыкновенный язык, покажутся совершенно неправдоподобны­ми» (Цит. по: 107).

Особенно интересны ответы на вопросы анкеты Эйнштейна: «Слова, написанные или произнесенные, не играют видимо, ни ма­лейшей роли в механизме моего мышления. В качестве элементов мышления выступают более или менее ясные образы и знаки физи­ческих реальностей. Эти образы и знаки как бы произвольно порож­даются и комбинируются сознанием. Существует, естественно, не­которая связь между этими элементами мышления и соответствую­щими логическими понятиями. Стремление в конечном счете прийти к ряду логически связанных одно с другим понятий служит эмоцио­нальным базисом достаточно неопределенной игры с вышеупомя­нутыми элементами мышления. Психологически эта комбинацион­ная игра является существенной стороной продуктивного мышле­ния. Ее значение основано прежде всего на некоторой связи между комбинированными образами и логическими конструкциями, кото­рые можно представить с помощью слов или символов и таким об­разом получить возможность сообщить их другим людям».

На тот же вопрос, но применительно к обычному мышлению, он ответил, что «и в этом случае его образы - зрительные и моторные, а слова, когда они полностью вступают в действие «чисто слуховые».

Из этих ответов ясно, что желание достигнуть в конце концов логически связанных концепций является эмоциональной базой этой достаточно неопределенной игры в элементы, о которых говорит

4 Зак. 837

Эйнштейн. Но с психологической точки зрения эта комбинацион­ная игра, по его мнению, «видимо является основной характеристи­кой творческой мысли - до перехода к логическому построению в словах или знаках другого типа», с помощью которых эту мысль мож­но будет сообщать другим людям.

На вопрос анкеты: «Какие внутренние или умственные образы или какого вида «внутреннее слово» используют математики - мо­торные, слуховые, зрительные или смешанные? А. Эйнштейн сооб­щил: «У меня вышеупомянутые элементы мышления - зрительные и некоторого мышечного типа. Слова и другие символы я старательно ищу и нахожу на второй ступени, когда описанная игра ассоциаций уже установилась и может быть по желанию воспроизведена. Как уж сказано, игра с первоначальными элементами мышления нацеле­на на достижение соответствия с логической связью понятий».

Приведенные высказывания А. Эйнштейна о механизмах его мышления, как считает А. Н. Соколов (153), являются очень инте­ресными, свидетельствующими об исключительно большом значе­нии образов в процессе творческого мышления. Главное для него на первой стадии решения задачи - «комбинационная игра с образа­ми», направляемая стремлением достичь логически связанных по­нятий, словесное оформление которых происходит после ассоциа-ционной игры, на второй ступени мышления, «когда полностью всту­пают слова» и мыслитель их внутренне слышит То, что слова «пол­ностью» вступают лишь на второй стадии мышления у многих лю­дей в процессе математического творчества, убедительно показал Адамар и другие исследователи.

Однако, зададимся вопросом: но полностью ли слова отсутству­ют на первой стадии (в момент ассоциационной игры)? Этот вопрос остается неясным до настоящих дней: Во всяком случае, вопросы задачи должны как-то осознаваться и удерживаться в уме и на пер­вой стадии решения, иначе комбинационная игра делается бессмыс­ленной и не может привести к решению задачи. Но тогда, строго говоря, уже нельзя считать и эту первую стадию решения вполне бессловесной и бессознательной.

В «Творческой биографии» А. Эйнштейна содержаться интерес­ные психологические замечания в отношении формирования бес­словесных, или наглядно образных понятий, возникающих в резуль­тате привычных восприятий привычно-следственных связей и от­ношений. Действие этих понятий особенно обнаруживается, если мы в наших восприятиях встречаемся с чем-то не соответствующим

уже сложившимся наглядным понятиям, и тогда, как описывает Эй­нштейн, у нас возникает чувство удивления или «чуда». В качестве примера такого «чуда» он приводит эпизод, когда ему, 4 - 5«-летнему ребенку, отец впервые показал компас: малыш был очень удивлен тем, что стрелка компаса действует без прикосновения к ней. Эйнш­тейн вспоминает, что удивление произошло потому, что в его «нео­сознанном мире понятий» действие связывалось всегда с прикос­новением, а в случае с компасом этого не было. Это и вызвало удив­ление и потрясение его чувства, о котором он говорит как о важном стимуле умственного развития человека.

Первичные или низшие формы обобщения до появления слов на образном уровне описал еще Т. Рибо, назвавший их «родовыми» об­разами. И. П. Павлов, наблюдая подобные обобщения при выработ­ке условных рефлексов на «отношение раздражителей, видел в них аналоги наших понятий у животных и говорил, что это есть «форма конкретного мышления, животного мышления без слов» (130). Очень много примеров таких понятий может дать детская психоло­гия. Но гораздо сложнее, как считает Соколов, обстоит дело с их образованием у взрослых людей, владеющих речью и умеющих сло­весно обозначать объекты своих восприятий. Трудно представить себе, чтобы в этом случае могли образовываться чисто моторные или чисто зрительные обобщения без участи в них речевой сигна­лизации.

Исследования целого ряда психологов убедительно показывают, как только ребенок овладевает речью и накапливается словесный запас, у него параллельно с этими процессами появляются, развива­ются и усложняются словесные обобщения. Исходя из сказанного, можно утверждать что существует совершенно отчетливая разница между наглядными обобщениями и словесными логическими по­нятиями, делающая невозможным их терминологическое обобще­ние, и в этом смысле применение термина «понятия» к наглядно-образным и моторным обобщениям может привести лишь к путани­це. И психологически, и логические последние гораздо точнее было бы назвать не понятиями, а наглядными или образными обобщения­ми, или предпонятиями, а собственно понятиями называть только словесные формы обобщений.

Долгое время для изучения психических процессов и состояний существовал единственный метод - самонаблюдение, получивший название «интроспекция» (лат. Introspectare - смотреть внутрь). Са­монаблюдение и самоанализ - это неотъемлемое свойство развитой

4*

личности. Мы все время анализируем свои действия и чувства, оцениваем свое отношение к другим людям и их отношение к себе и т. д. Без этого метода трудно обойтись в исследованиях психики человека, но он является не самодостаточным. Поэтому он требует дополнительных исследований, основанных на экспериментальных методиках. Это в полной мере относится к рассматриваемой про­блеме, поскольку одни лишь самонаблюдения не смогли внести пол­ную ясность о взаимодействии языка и мышления исследователей в период «инкубации».

Поиск по сайту: