ПРАВО НА УВАЖЕНИЕ

Есть как бы две жизни: одна – важная и почтен­ная, а другая – снисходительно нами допускаемая, менее ценная. Мы говорим: будущий человек, бу­дущий работник, будущий гражданин. Что они еще только будут, что потом начнут по-настоящему, что всерьез это лишь в будущем. А пока милостиво по­зволяем им путаться под ногами, но удобнее нам без них.

Нет! Дети были, и дети будут. Дети не захватили нас врасплох и ненадолго. Дети – не мимоходом встреченный знакомый, которого можно наспех обойти, отделавшись улыбкой и поклоном.

Дети составляют большой процент человечест­ва, населения, нации, жителей, сограждан – они наши верные друзья. Есть, были и будут. Существует ли жизнь в шутку? Нет, детский воз­раст – долгие, важные годы в жизни человека.

Жестокие законы древней Греции и Рима позво­ляют убить ребенка. В средние века рыбаки вылав­ливают из рек неводом тела утопленных младенцев. В XVII веке в Париже детей постарше продают ни­щим, а малышей у собора Парижской богоматери раздают даром. Это еще очень недавно! И по сей день ребенка бросают, когда он помеха.

Растет число внебрачных, подкинутых, беспри­зорных, эксплуатируемых, развращаемых, истязу­емых детей. Закон защищает их, но в достаточной ли мере? Многое изменилось на свете, старые зако­ны требуют пересмотра.

Мы разбогатели. Мы пользуемся уже плодами не своего, а чужого труда. Мы наследники, акционеры, совладельцы громадного состояния. Сколько у нас городов, зданий, фабрик, копей, гостиниц, театров! Сколько товаров на рынках, сколько кораблей их перевозят. Налетают потребители и просят продать.

Подведем баланс, сколько из общей суммы при­читается ребенку, сколько падает на его долю не из милости, не как подаяние. Проверим на совесть, сколько мы выделяем в пользование ребячьему на­роду, малорослой нации, закрепощенному классу. Чему равно наследство, и каким обязан быть дележ; не лишили ли мы, нечестные опекуны, детей их законной доли – не экспроприировали ли?

Тесно детям, душно, скучно, бедная у них, суро­вая жизнь.

Мы ввели всеобщее обучение, принудительную умственную работу; существуют запись и школьная рекрутчина. Мы взвалили на ребенка труд согласо­вания противоположных интересов двух парал­лельных авторитетов.

Школа требует, а родители дают неохотно. Кон­фликты между семьей и школой ложатся всей тяже­стью на ребенка. Родители солидаризуются с не всегда справедливыми обвинениями ребенка шко­лой, чтобы избавить себя от навязываемой ею опе­ки над ребенком.

Солдатская учеба тоже лишь подготовка ко дню, когда призовут солдата к подвигу; но ведь государство солдата обеспечивает всем. Государство дает ему кры­шу над головой и пищу; мундир, карабин и денежное довольствие являются правом его, не милостыней.

А ребенок, подлежа обязательному всеобщему обучению, должен просить подаяния у родителей или общины.

Женевские законодатели спутали обязанности и права; тон декларации не требование, а убеждение: воззвание к доброй воле, просьба о благосклонно­сти.

Школа создает ритм часов, дней и лет. Школь­ные работники должны удовлетворять сегодняшние нужды юных граждан. Ребенок – существо разум­ное, он хорошо знает потребности, трудности и по­мехи своей жизни. Не деспотичные распоряжения, не навязанная дисциплина, не недоверчивый конт­роль, а тактичная договоренность, вера в опыт, со­трудничество и совместная жизнь!

Ребенок не глуп; дураков среди них не больше, чем среди взрослых. Облаченные в пурпурную мантию, как часто мы навязываем бессмысленные, некритичные, невыполнимые предписания! В изумле­нии останавливается подчас разумный ребенок пе­ред агрессией язвительной седовласой глупости.

У ребенка есть будущее, но есть и прошлое: памят­ные события, воспоминания и много часов самых до­подлинных одиноких размышлений. Так же, как и мы, – не иначе, – он помнит и забывает, ценит и недооценивает, логично рассуждает и ошибается, если не знает. Осмотрительно верит и сомневается.

Ребенок – иностранец, он не понимает языка, не знает направления улиц, не знает законов и обы­чаев. Порой предпочитает осмотреться сам; трудно – попросит указания и совета. Необходим гид, который вежливо ответит на вопросы.

Уважайте его незнание!

Человек злой, аферист, негодяй воспользуется незнанием иностранца и ответит невразумительно, умышленно вводя в заблуждение. Грубиян буркнет ребе под нос. Нет, мы не доброжелательно осведомляем, а грыземся и лаемся с детьми – отчитываем, Выговариваем, наказываем.

Как плачевно убоги были бы знания ребенка, не приобрети он их от ровесников, не подслушай, не выкради из слов и разговоров взрослых! Уважайте труд познания!

Уважайте неудачи и слезы!

Не только порванный чулок, но и поцарапанное колено, не только разбитый стакан, но и порезан­ный палец, синяк, шишку – а значит, боль.

Клякса в тетрадке – это несчастный случай, не­приятность, неудача.

«Когда папа прольет чай, мамочка говорит: «Ни­чего», а мне всегда попадает».

Непривычные к боли, обиде, несправедливости глубоко страдают и потому чаще плачут, но даже слезы ребенка вызывают шутливые замеча­ния, кажутся менее важными, сердят.

«Ишь, распищался, ревет, скулит, нюни распу­стил».

(Букет слов из словаря взрослых, изобретенный для «детского пользования».)

Слезы упрямства и каприза – это слезы бесси­лия и бунта, отчаянная попытка протеста, призыв на помощь, жалоба на халатность опеки, свидетель­ство того, что детей неразумно стесняют и принуж­дают, проявление плохого самочувствия и всегда – страдание.

Уважайте собственность ребенка и его бюджет! Ребенок делит со взрослыми материальные заботы семьи, болезненно чувствует нехватки, сравнивает свою бедность с обеспеченностью соученика, бес­покоится из-за несчастных грошей, на которые раз­оряет семью. Он не желает быть обузой.

А что делать, когда нужно и шапку, и книжку, и на кино, тетрадку, если она исписалась, и карандаш, если его взяли или потерялся; а ведь хотелось бы и дать что-либо на память близкому другу, и купить пирожное, и одолжить соученику. Столько сущест­венных нужд, желаний и искушений, – и нет!

Не вопиет ли факт, что в судах для малолетних преобладают именно дела о кражах? Недооценка бюджета ребенка мстит за себя – и наказания не помогут. Собственность ребенка – это не хлам, а нищенски убогие материал и орудия труда, надеж­ды и воспоминания.

Не мнимые, а подлинные сегодняшние заботы и беспокойства, горечь и разочарования юных лет.

Ребенок растет. Интенсивнее жизнь, чаще дыха­ние, живее пульс, ребенок строит себя – его все больше и больше; глубже врастает в жизнь. Растет в нем и ночью, и когда спит и когда бодрствует, и когда весел и когда печален, когда шалит и когда стоит перед тобой и кается.

Бывают весны удвоенного труда развития и весенние затишья. Вот разрастается костяк, и сердце не поспевает; то недостаток, то избыток; иной хилизм угасающих и развивающихся желез, иные неожиданности и беспокойство.

То ему надо бегать – так как дышать, – бороться, поднимать тяжести, добывать; то затаиться, грезить, предаться грустным воспоминаниям. Попере­менно: то закалка, то жажда покоя, тепла и удобства. То сильное и горячее стремление действовать, то апатия.

Усталость, недомогание (боль, простуда), жарко, холодно, сопливость, голод, жажда, недостаток чeгo-либо или избыток, плохое самочувствие – все то не каприз и не школьная отговорка.

Уважайте тайны и отклонения тяжелой работы возраста!

Уважайте текущий час и сегодняшний день! Как ребенок сумеет жить завтра, если мы не даем ему жить сегодня сознательной, ответственной жизнью?

Не топтать, не помыкать, не отдавать в рабство завтрашнему дню, не остужать, не спешить и не гнать.

Уважайте каждую отдельную минуту, ибо умрет она и никогда не повторится, и это всегда всерьез; раненая станет кровоточить, убитая – тревожить призраком дурных воспоминаний.

Позволим детям упиваться радостью утра и вечера. Именно так хочет ребенок. Ему не жаль вре­мени на сказку, на беседу с собакой, на игру в мяч, на подробное рассматривание картинки, на перери­совку буквы, и все это любовно. Он прав.

Мы наивно боимся смерти, не сознаем, что жизнь – это хоровод умирающих и вновь рождаю­щихся мгновений. Год – это лишь попытка понять вечность по-будничному. Миг длится столько, сколько улыбка или вздох. Мать хочет воспитать ребенка. Не дождется! Снова и снова иная женщина иного встречает и провожает человека.

Мы неумело делим годы на более зрелые и менее зрелые; а ведь нет незрелого сегодня, нет никакой возрастной иерархии, никаких низших и высших рангов боли и радости, надежды и разочарований.

Играю ли я или говорю с ребенком – перепле­лись две одинаково зрелые минуты моей и его жиз­ни; и в толпе детей на мгновенье встречаю и прово­жаю взглядом и улыбкой какого-нибудь ребенка. Сержусь ли – мы опять вместе, – только моя злая мстительная минута насилует его важную и зрелую минуту жизни.

Отрекаться во имя завтра? А чем оно так заман­чиво? Мы всегда расписываем его слишком яркими красками. Сбывается предсказание: валится крыша, ибо не уделено должного внимания фундаменту здания.

(Печатается по изданию: Корчак, Я. Как любить детей. Избранные педагогические произведения / Я.Корчак. – Московский психолого-социальный институт; Воронеж: Издательство НПО «МОДЭК», 1999. – С. 172 – 178.)

Поиск по сайту: