Глава 115. Хантер дернулся на полу. Оливия нацелила пистолет ему прямо в голову

Хантер дернулся на полу. Оливия нацелила пистолет ему прямо в голову.

– Не стоит, детектив. Поверьте мне: я умею стрелять. С такого расстояния я, во всяком случае, не промахнусь. Если мой отец… – Она откашлялась и поправила себя: – Деррик чему‑то и научил меня, так это стрелять.

– У меня просто шея затекла, болит. Я ее разминал.

– Ладно, но не надо…

– Не буду.

Оливия переместилась в левый угол.

– Вы до сих пор не рассказали, как вышли на меня. Я услышала, что вы разгадали то, что я хотела сказать своими теневыми марионетками, но как вам удалось понять, что убийца – я?

– После рассказа Джуди я много думал. Я понял, что интерпретировал теневое изображение, отбрасываемое второй «скульптурой», неверно. Там была не драка, а групповое изнасилование. Я не знал, что Рокси была вашей матерью, но учитывая то, что они сделали с ней и Джуди, можно было предположить, что и у других женщин были дети. Возможно, кто‑нибудь из них узнал, что сделали когда‑то с его (или ее) матерью. Изучив теневое изображение, отбрасываемое первой «скульптурой», я пришел к выводу, что Деррик Николсон перед смертью во всем признался.

Из груди Оливии вырвался злобный смешок.

– Он прекрасно жил с тем, что натворил, но вот умереть не мог. В этом есть определенная доля иронии.

По опыту Роберт знал: многие люди преспокойно живут с бременем тяжелой вины на душе, но вот умереть с этим почему‑то решаются далеко не все.

– Чтобы сделать это, Деррику Николсону нужно было вызвать выросшего ребенка Рокси к себе домой, – продолжил Хантер. – Из этого следовало, что он следил за всеми перипетиями его или ее судьбы. Я как раз обдумывал все варианты, когда вчера ночью мне позвонила Джуди и сказала, что вспомнила имя ребенка. Леви. Это ведь ваше имя.

Оливия дернулась, но с места не сошла.

– Сначала я думал, что это фамилия или имя мальчика. Я помнил, что прежде где‑то его слышал. Днем, когда ваша сестра вручала мне фотографию Деррика Николсона и его жены, я вспомнил, где я его слышал. Это прозвище. Так вас называла Эллисон, когда мы впервые встретились в вашем доме. Обычно так имя Оливия не сокращают, но она назвала вас Леви.

На губах Оливии заиграла меланхолическая улыбка.

– Так меня называла мама… Никогда Лив или Олли… Мне это нравилось… выделяло среди других… Эллисон – единственный человек, который так меня сейчас называет.

– Сначала я проверил ваше прошлое. Вы учились на медицинском факультете.

Оливия пожала плечами.

– В Калифорнийском университете Лос‑Анджелеса. Но потом я пришла к выводу, что это не мое. Однако полученные там знания в любом случае пригодились.

Больше она ничего не сказала, и Хантер продолжил:

– Я попросил знакомого проникнуть в базу данных Калифорнийского отдела социального обеспечения. Оказалось, что Николсон удочерил вас почти сразу же после того, как женился. Странное решение для новобрачных, особенно если учесть, что никаких проблем с бесплодием у них не было. Фактически Николсон удочерил вас в то время, когда его жена вынашивала Эллисон.

– Значит, вам известно, что он удочерил меня, чтобы заглушить чувство вины. – В голосе женщины вновь зазвучала ярость. – Он был среди тех тварей, которые изнасиловали и убили мою мать! Он ничем им не помешал! Он даже не позвонил в полицию!

Хантер молчал.

– Как я могла спокойно жить с этим знанием? Скажите, как? Роберт! Я пыталась, но не смогла. Он позвал меня перед смертью и рассказал, что вся моя жизнь была сплошным надувательством. Меня удочерили люди, которые чувствовали по отношению ко мне не любовь или сострадание, а лишь потребность избавиться от чувства собственной вины.

– Не думаю, чтобы жена Деррика знала обо всем, что случилось с ее мужем, – сказал Хантер.

– Какая разница! – плевалась словами Оливия. – Он убедил ее в том, что моя мама была наркоманкой, которая бросила своего ребенка на произвол судьбы. Деррик врал, будто я была нежеланным ребенком, будто собственная мать меня не любила. Но это неправда! Меня любили до тех пор, пока эти ублюдки не лишили меня матери. На самом деле это Деррик меня не любил. Единственное, что ему было от меня нужно, – ослабить чувство вины, которое съедало его изнутри. Я была его ежедневной таблеткой антидепрессанта, которую он принимал, чтобы успокоить собственную совесть. Все, что ему требовалось, – взглянуть на меня и сказать самому себе: «В принципе, все не так уж плохо. Я подарил малютке той бедной шлюхи куда лучшую судьбу, чем была ей уготована». И знаете, что самое печальное? Эта самая «лучшая судьба» мне совсем не нужна. С мамой я была счастлива. Я ее любила, а Деррик заставил меня поверить в то, что мама бросила меня и сбежала. Все двадцать восемь лет я ненавидела ее за это предательство.

Теперь Хантер понимал, откуда растут ноги у безумной жестокости Оливии. Вытесненная агрессия. На протяжении двадцати восьми лет она ненавидела свою мать за то, в чем Сандра на самом деле не была виновна. Когда Оливия узнала правду о том, что всю сознательную жизнь ее обманывали, вытесненная агрессия проснулась и нашла новую мишень. Двадцать восемь лет – большой срок. За это время агрессия может настояться и принять угрожающую силу.

По щеке Оливии скатилась слеза. Ее голос сорвался.

– Я до сих пор помню свою маму. Она была очень красивой женщиной. Я помню, что каждую ночь перед сном мама играла со мной теневыми марионетками. В этом ей не было равных. Она могла показать кого угодно – животных, людей, ангелов… Денег у нее не водилось, поэтому у меня не было игрушек. Я играла в театр теней. Мы сидели часами, придумывая сказки, а потом разыгрывали эти глупые пьесы на стенах. Все, что нам было нужно, – свет свечей и наши руки. Мы были счастливы.

Хантер на секунду зажмурился. Вот почему Оливия создавала из частей тел своих жертв «скульптуры», отбрасывающие теневые изображения. Это было мрачное подношение матери. Еще один способ избавиться от агрессии, терзающей ее изнутри.

– Он никогда не играл со мной. Представляете? – качая головой, сказала Оливия. – Когда я была маленькой, Деррик никогда не гулял со мной в парке. Он не читал мне книг, не носил на плечах, не пил со мной понарошку чай, как это делают нормальные отцы. Я играла в теневых марионеток сама с собой.

Роберт молчал.

– После того как он мне все рассказал, я уехала домой и проплакала три дня. Я понятия не имела, как смогу жить с этим дальше. Вся моя жизнь была замешана на лжи. Все, что ему было от меня нужно, – получить отпущение грехов и спать спокойно. В детстве меня никто не любил, за исключением мамы, конечно. А потом я вдруг узнаю, что четверо мужчин, которые надругались над ее телом, а затем выбросили его, словно никому не нужный мусор, преспокойненько живут себе дальше. Они женились, вырастили детей, сделали карьеру. Они жили, совсем не раскаиваясь в содеянном. И что хуже всего, они и дальше будут жить, не понеся заслуженного наказания.

Хантер понимал, что подобного рода мысли могут сорвать крышу у любого, а у кого не сорвут, оставят после себя неизгладимую психическую травму.

– Вам не хуже меня известно, что я, узнав правду об убийстве матери, все равно была бессильна что‑либо сделать. С тех пор прошло двадцать восемь лет. У меня не было никаких доказательств, за исключением слов умирающего. Никто ничего не стал бы предпринимать: ни полиция, ни прокуратура, ни власти штата – никто. Никто бы мне не поверил. Мне бы пришлось жить как прежде, так, как я жила все эти двадцать восемь лет. – Женщина замотала головой. – Думаете, я смогла бы?

Хантер вспомнил, что чувствовал, когда узнал, что его отца смертельно ранили при ограблении «Банка Америки». Тогда он еще не служил в полиции. Роберт до сих пор помнил ту бурлящую где‑то в глубине его сердца ярость. Тогда, повстречав людей, убивших его отца, Хантер без колебаний застрелил бы их.

– Я уже подумывала о том, чтобы свести счеты с жизнью, – слова Оливии вернули его к действительности, – когда поняла, что если способна убить себя, то вполне созрела для того, чтобы убивать других. Точка. Я решила, что справедливость восторжествует, пусть даже вершить правосудие придется мне самой. Моя мама достойна того, чтобы за нее отомстили.

Несколько мгновений ее взгляд блуждал по комнате.

– Все это было похоже на сон. Мне казалось, что мама стоит рядом со мной, говорит что делать, движет моей рукой. Мой от… – Злоба перекосила лицо Оливии. – Деррик Николсон любил мифологию. Он все время читал книги, цитировал… Было бы только справедливо превратить его в мифологический символ.

Передернув затвор, женщина послала патрон в патронник.

Пришло время последнего акта.

Поиск по сайту: