Выйдя со двора, они направились к автобусной остановке

- А почему ты не хромаешь? - спросил Андрей. И действительно, нога болела, но острой боли не ощущалось. Вернулись в районный центр. Торопиться было некуда, решили купить что-нибудь на обед и ужин. Ан­дрей вдруг остановился, повел диким взглядом, какой у него стал появ­ляться последние дни, осмотрел критически с ног до головы мать, вроде впервые увидел:

- Ты как это выглядишь, и почему сделалась такая старая? Во что это ты принарядилась? Что это на тебе за туфли и чулки? Да ты, сволочь, посмотри на себя, на кого стала похожа? Ты почему, сука, так постаре­ла?

Ольга Петровна опешила от такого неожиданного поворота, что у нее самой расширились чуть ли не до безумия глаза и зрачки: «Вот так лече­ние! Вот тут-то с психикой уже совсем ненормально!» Но она ничего не ответила и направилась в гастроном, а сын схватил ее за рукав и при­крикнул:

- Ты почему молчишь? Я тебе, идиотка, говорю или нет? Ты почему, гадина, так выглядишь? - и он с силой рванул ее за рукав.

Слезы градом покатились по лицу матери, и она, глянув на сына, рва­нула руку:

- Если ты еще хоть немножко нормальный, то не смей орать на улице и обзывать меня, люди вон на нас смотрят.

Ноги ее тряслись, но она все-таки зашла в магазин. Дальше до гости­ницы добирались без приключений. Молча пообедали. Андрей сопел и ничего не говорил, потом лег на кровать и начал зевать:

- Чертова бабка наколдовала... Еще не вечер, а я уже хочу спать. - Потом спросил: - Ты на меня обиделась?

«А-а-а, значит память все-таки есть... Ну, это важнее оскорблений», - подумалось матери, но она молчала, щадила сына. Да тот уже и спал...

Проснулся часа через три. Пот струился по его лицу, в обрюзгших щеках было что-то нездоровое и отталкивающее. Неповоротливые губы стали толстыми, неузнаваемыми. Красные, полудикие глаза выпирали из орбит, руки тряслись. Андрей лихорадочно шарил вокруг себя, по-ви­димому, не видел мать и искал ее:

- Мама, мама, ты здесь? Дай мне скорее твою руку! Дай руку! Мне сильно страшно... Положи ее мне на грудь... Положи... и не убирай... Я сейчас начну сходить с ума... Мне сильно страшно... Держи меня...

Ольга Петровна положила свою руку сыну на грудь, погладила его мокрые волосы:

- Успокойся, успокойся... Сейчас все пройдет. Ты лежал на левом боку, сердце работало с перебоями. Расслабься, все пройдет...

Андрей притих, схватил руку матери, стал целовать ее:

- Мамочка, только ты одна у меня, только ты самая родная, а те...

- Ну, вот и хорошо, а теперь поспи, родненький, еще, мой Пичирипчик...

Андрей вдруг по-детски улыбнулся, поцеловал руку матери еще раз, потом прижал ее к своей груди и погрузился в тяжелый глубокий сон. Ольга Петровна тихонько вытащила руку, устало села рядом на стул: «Ну, вот и все, спи, спи...»

Проспал Андрей еще часов двенадцать. Утром встал сумрачный, но побрился, и они ушли в город: гуляли, ели мороженое, пили газировку. Проболтались весь день. На обратном пути заглянули в библиотеку. Ан­дрей подошел к полке исторических книг. И вдруг он радостно улыбнулся и тихонько подозвал из-за полки мать, горящими глазами указал на ог­ромную книгу, которую держал в руках и нежно гладил:

- Посмотри, Соловьев, - и Андрей, повернувшись спиной к библиоте­карше, поцеловал обложку.

Ольга Петровна знала, что Соловьев и Карамзин - любимые истори­ки сына. Вечером они спокойно поужинали. Андрей моментально бух­нулся спать, мол, устал за день. А когда мать заикнулась о бабке, тот дико возмутился:

- Что мелешь? При чем тут бабка? А еще физик и математик... Просто устал.

Поиск по сайту: