Тут были люди в основном бедно одетые: какие-то старухи, реже - пожилые мужчины, военные, да группа молодежи, по-видимому, направлявшаяся работать в совхозы

Один из углов прочно заблокировала группа солдат. Они, широко рас­ставив молодые и упругие ноги, запрокинув назад за спинки сидений го­ловы, потрясали храпом пилотки, надвинутые на лбы и носы. Солдат не беспокоила ни духота, ни говор, ни то, что через их ноги постоянно кто-то перешагивал или даже цеплялся за сапоги. И Ольге Петровне стало горь­ко и завидно: «Вот ведь как спят другие, а ее Андрей...»

Пришел очередной поезд, освободилось несколько мест. Их тут же быстро занимали вновь прибывшие. Кто победнее. Людей более солид­ных и с достатком ждали у вокзала в полумраке личные машины... На одну из освободившихся скамеек присела и Ольга Петровна, придвинув поближе к ногам свои сумки. Чтобы не уснуть, стала рассматривать пас­сажиров. Она любила в такие часы наблюдать толпу на вокзале, вот та­ких спящих, притихших, уставших, когда на их лицах более ярко выража­лась человеческая душа. Эти люди напоминали ей военные времена, когда она еще совсем ребенком видела на станциях Сибири вот с таки­ми же узлами мечущихся, куда-то стремившихся, бежавших от войны людей. У них были такие же вокзальные лица и глаза, отрешенные и уставшие, с пугливой неизвестностью, подавленностью и тоской...

Тут же будто для разнообразия тыкалась уборщица со шваброй. Она по-генеральски бесцеремонно сгоняла со скамеек спящих людей, осо-

Бенно тех, кто был победнее одет, и кое-как смахивала пыль на полу. Люди молча и угрюмо вставали тяжело пережидали, пока та протрет и снова бухались на свои места, тут же засыпая предутренним тяжелым сном...

Когда рассвело, пришел первый автобус. Ольга Петровна зашла в пустой его салон. Проехали минут двадцать, показался госпиталь, кото­рый она когда-то видела во сне. Она всегда его со страхом обходила, бывая у сына. Быстро, чуть ли не бегом, проносилась мимо, пере­хватив дыхание: «О, господи...» И, бледнея, отворачивалась в сторону. И тут же для большей верности добавляла: «О, святая Мария, спаси моего мальчика, Пичирипчика, моего сыночка...» Наверное, помолилась бы еще, но на этом исчерпывался ее запас божественных знаний.

Ольга Петровна по темпераменту была меланхоликом, которым свой­ственны болезненные и длительные переживания, а также постоянство. Но сама жизнь ее научила в острые моменты быстро менять свои взгля­ды и суждения. Может, это и не является достоинством человека, зато часто выручает его в сложной ситуации.

Вот и сегодня ей пришлось волей-неволей заставить себя по-другому оценить пугавшее ее место. Эта огромная звезда хоть и приснилась ей, но теперь казалась символом чего-то надежного. Она даже напоминала ей детские годы сыновей, когда им, октябрятам, прикалывали на школь­ную форму звездочки...

По ту сторону ворот стоял здоровенный широкоскулый солдат-казах в длинном до пят тулупе. По ночам еще было холодно и сыро, хотя дви­гался к концу май.

- Можно пройти? - останавливаясь, спросила Ольга Петровна и быс­тро стала изучающе смотреть в лицо караульного - пропустит или задер­жит?

Тот подозрительно, но с любопытством высунул свой здоровенный бычий глаз между решеток, потом кольнул ее другим, оценил, мол, кто такая в такую рань. По-видимому, сразу убедился, что подошедшая «пта­ха» не представляет опасности, и с любопытством спросил (а может, ему было положено по службе знать, куда так напористо идет эта пожи­лая женщина; на то, извините, и торчит тут сутки на воротах со своим сменщиком):

- Вам куда? - вопрос прозвучал чисто по-русски, без акцента и не скры­вал все-таки праздного ребячьего любопытства. Мол, и не спится же тебе, бабуля, в такую сладкую предрассветную рань? Да и откуда ты свали­лась, с неба что ли, такая прехорошенькая и чистенькая, в белой коф­точке?

- В терапевтическое отделение, в палату номер четыре, - поспешила

ответить Ольга Петровна, голосом и взглядом располагая к себе кара­ульного.

- А у вас кто там? - опять не то для порядка, не то от скуки спросил солдат и, наклонив набок голову, продолжал нахально и удивленно рас­сматривать приезжую.

«Фу, чертов солдафон! - подумалось той. - Ишь как жадно облапал всю взглядом, будто дебелую девку, - и, опустив под таким бесстыдством глаза, посмотрела на здоровенные ноги солдата, обутые в сорок пятый номер кирзовок: - «Тебе, хлопче, вряд ли кто дает в зубы. Сам, наверное, не одному вправлял мозги...»

- Сын у меня там лежит, солдат, - а сама снова подумала: «Пропустит или задержит, поганец... Ишь, засиделся без девок, даже на старуху по­глядывает как! Если не пропустит, тогда придется торчать тут с ним часа два-три до прихода врачей...»

Но слова «сын» и «солдат» оказали волшебное действие, тот мгно­венно изменил выражение лица. Униженно, по-сыновьи оглядел ее сно­ва всю, быстро открыл рядом с воротами железную калитку и вежливо предложил:

- Проходите, у них уже подъем...

«Фу, ты! И больным не дадут лишнее поспать!» - подумала женщина, осуждая армейские порядки. Сама сунула в свою объемистую сумку руку и вытащила два аппетитных поджаристых пирожка: «На, покушай».

Солдат смутился, стал отнекиваться, но его раскосые глаза так мет­нулись к тому соблазну, что даже слюна покатилась с языка, как у голод­ной исхудалой собаки. И все-таки он пролепетал:

- Зачем? Не надо...

- Возьми, а то еще когда твоя мать напечет?..

- Нету у меня матери, - вдруг быстро открыл душу перед чужой жен­щиной солдат. Ресницы опустились вниз и замерли: - Пока служил в ар­мии, там дома... Если был бы рядом...

В армии, как и в поезде, часто стирается грань между людьми совер­шено разными по положению и возрасту, и они быстро открывают друг другу души.

- Тем более бери, ешь на здоровье, и дай Бог тебе всего хорошего, -сказала приезжая, достав еще пару пирожков и поджаристую булочку, а затем пошла по асфальтированной, промокшей от утренней росы, будто заплаканной дороге, искать палату номер четыре. Тот же караульный рассказал, как найти нужный корпус. И через несколько минут она дро­жащими руками, с сильно бьющимся сердцем открыла нужную дверь.

Поиск по сайту: