Зашли в аптеку. Им повезло. Без рецепта подобрали готовые, сразу две пары. Одну, про запас. Потом сфотографировались. Настояла мать

- Так будешь есть хлеб? - спросила она немного погодя.

- Буду, только не сейчас, потом... Который час? И давай купим лезвия и станок для бритья, только самый дешевый, чтоб не зарились.

- А где твоя электробритва и часы?

- В армии все переходит дедам и кто посильнее. У меня даже поло­тенце отобрали. Пришли какую-нибудь тряпку вытираться...

- А как у тебя печень?

- Ее только здесь и лечить: все обезжиренное, но режим...

- Почему не поменяешь сапоги? Ходишь на задниках... Ужас!..

- Сапоги выдаются на год. Знаешь, у меня ноги - одни мозоли... Кто с запада - тем бывает еще хуже. Им тут не климат: каждая царапина гни­ет. Влаги у нас много.

- А кто такой Хачик? Ты мне вроде о нем не писал?

- Он с Умхаевым. Не оставь - будет придираться. Да мне ничего и не нужно, хорошо, что ты рядом... Который час? Ой, как бежит время! -

пугливо поглядывал на часы матери Андрей, боялся того часа, когда при­дется идти в казарму.

В девять вечера все собрались у вокзала, пришел офицер, который должен увести в часть тех, кто в увольнении. Володя Подуфалов тоже тут же ходил по перрону, обнимая свою мать, и все ей что-то тихонько говорил и говорил... Было странно смотреть на стройного красавца-сол­дата в форме летчика, которая ему очень шла к голубым красивым гла­зам, а рядом сухонькую, бедно одетую женщину с тоненькими птичьими ножками, с пропитым и давно уже сморщенным старушечьим лицом. Она приехала без подарков, что-то жаловалась сыну о безденежной жизни... Но под конец все-таки купила ему пятикопеечных пирожков, напоила га­зированной водой и даже, к большой радости Володи, сунула ему двух­сотграммовый кулек дешевых фруктовых конфет. «Харча у тебя готовая, кровать есть, служи, Вовка, не ослушайся командиров, а то дома бы толь­ко лакал...»

Уезжая, Ольга Петровна увидела у себя в сумке хлеб. Так и забыл сын его взять, но она дала ему денег... Правда, нес он их только до час­ти. Как только зашел в казарму (пока были в увольнении, постели всех перенесли в новое здание), его обступили Хачек, Умхаев, лезгинец Ло-мидзе и Лапшин, зэк. Быстро обшарили карманы и вытащили деньги: «И так обжирался». Благо, что он предусмотрительно сунул два рубля за голенище: «Хоть конвертов и пряников куплю...» На второй день во вре­мя отдыха втихаря ушел в магазин, расположенный на территории час­ти. Но не успел купить на двадцать копеек пряников, как подскочили Ло-мидзе и Умхаев:

- Ты куда, сволочь, запихиваешь? В морду захотел? Оставшиеся деньги и пряники отобрали, конверты не тронули:

- Пиши матери, пусть почаще приезжает... Наши-то далеко...

А Ольга Петровна еще с вечера сидела на вокзале, и было у нее странное чувство. Что ее беспокоило? Сон, тот сон, который она видела перед письмом Андрея. Прошел, кажется, и забылся, но сегодня он ее потряс.

Утром, добравшись до нужной остановки, вышла из автобуса и ахну­ла. Всё ей было уже знакомо. Она стояла в своем сне. Была широкая асфальтированная дорога, справа - кущи деревьев, слева - плотная кир­пичная стена. В нее вмонтированы железные остроконечные ворота, и на них горела золотом пятиконечная звезда. «Ужас! Что все это значит?!» - обдало горячей волной. Судя по сну, она должна пройти дальше ворот, завернуть за угол, там еще одни... Да, все так. Вторые ворота и проход­ная. За стеной в кущах деревьев корпуса госпиталя, дальше КПП части, где служил сын. «Ах, как не хочется думать о плохом!.. Забыть, забыть

этот отвратительный сон... Будь ты проклят, сгинь», - отталкивала от себя женщина то, что неминуемо должно ее постигнуть, как рок судьбы. За последние дни вымоталась и теперь под грустные мысли, монотонный гул и шум проходящих поездов задремала. И вдруг она неожиданно про­снулась от жуткой звенящей тишины. В вокзале - ни души. Глянула на часы - три ночи. Ах, поезд! Отходит в три. Она бросилась на улицу, под­бежала к ближайшему вагону. Уже на ходу какой-то мужчина втянул ее в тамбур...

Присяга! Она полностью разрушила тишину. После увольнитель­ной вечером вернулся в часть Игорь Куденок и бросился к сво­им сумкам. Они были пустыми и своей жуткой пустотой приве­ли его в ужас.

- Кто взял? - злобно плача, таращил Игорь бесцветные серые глаза, и на его веснушчатом лице появились красные пятна. - Отдайте!

Вперед вышел Умхаев, потом Ломидзе, Проха Лапшин:

- Мы взяли! Что, педераст, не нажрался еще? А ну-ка, Ломидзе, дай ему пинкача, чтобы знал, кто такой «дух».

- Только троньте! - закричал не своим голосом Игорь. Выросший на кисельках и компотиках, в тепле и ласке (мама - врач, папа - капитан большого парохода), он, единственный в семье сын, раньше не испыты­вал на себе подлости человеческого дна, не знал еще его жестокости и на что оно способно, и поэтому сжал слабые свои кулаки: - Только тронь­те!..»

- Ха-ха-ха! - гоготали окружающие. - Гнида! Пришибем! Заткнем твое хайло! Ломидзе, дай ему пинкачей, чтоб наложил в штаны...

Маленького Игоря схватил за шиворот Лапшин, потряс им, как мы­шонком в воздухе, шлепнул несколько раз по щекам и двинул пинком в зад, Куденок отлетел к стене.

- Знай, как обжираться без других!.. Игорь взвыл...

- Замолчи свой рот!.. - закричал Умхаев. - Ползай, Кудина, вот тут и квакай лягушкой ква, ква, ква... А то будет кровь... Ты, русская сволочь, ква, ква... Ты, свиное ухо, чилим...

Вперед выскочил Лешка Кирюхин, желая все превратить в шутку:

-Я проквакаю, я! Ква-ква, ква-ква!

Поиск по сайту: