Двоих

- Согласна! - радостно чуть не крикнула Ольга Петровна, готовая об­нять тут же хозяйку. Боже! Комната на втором этаже, чистая, светлая, диван, кровать, стол, чистая постель... Это им награда за все унижения...

Итак, квартира была, и приезжая ринулась к главврачу гражданского санатория. В приемной длиннющая очередь: молодые, разукрашенные до одурения девушки, солидные тети и дяди с брюшками. В разгар сезо­на многим хотелось подлатать свое здоровье или просто с пользой от­дохнуть. «Хвост» двигался медленно, каждый доказывал в кабинете что-то свое, упрашивал, некоторые выходили красными, заплаканными. Пу­тевок не было. Наконец, дошла очередь и до Ольги Петровны. Она роб­ко вошла в шикарный кабинет с шелковыми шторами на окнах и богатым ковром на полу. За столом сидел высокий, сухой и не очень добрый на вид человек. Строгий твердый взгляд, у рта складки волевого, неподкуп­ного человека испугали вошедшую: «Неужели все старания и надежды разобьются в этом шикарном кабинете и превратятся в ничто?»

Но все же этот человек не оттолкнул, и внешняя сухость не всегда соответствует внутренним качествам.

- Если вас устроят одни только ванны, могу выписать. Врачи у нас загружены до предела, принимают вдвое больше больных...

Да пошли, Боже, доброго здоровья таким людям и благополучия. Им

И нужны были в основном только ванны...

Расслабившись и отдохнув, Андрей стал спать без снотворного часов по пять в сутки, но головные боли не прекратились, хотя стали значи­тельно меньше. А самое худшее осталось: все вокруг казалось другим, страхи не исчезли, и он продолжал твердить матери, что давно сошел с ума и все равно скоро умрет, начнут рваться в голове сосуды, хотя внеш­не посвежел, исчезла болезненная бледность лица...

В часть они опаздывали примерно на неделю, но Ольга Петровна не очень переживала. Знала, в таком состоянии сын служить все равно не сможет, да и санаторную книжку привезут в оправдание, чтобы показать, когда закончилось лечение.

Вернувшись в свою эскадрилью, Андрей пошел к Лобачеву. Тот при­нял его, уткнув нос в бумаги, слегка спросил о здоровье, отпустил. Мать солдата к себе не вызвал и вообще что-то втихаря стряпал. От сына Ольга Петровна узнала, что на него готовят документы о комиссации, которые должен утвердить округ.

Как-то к себе в «кабинет» прибежал запыхавшийся Леша и выпалил сразу с порога: «Андрея втихаря хотят отправить в психбольницу, а доку­менты на дембель уже подписал командир части».

Кирюхин все узнал у врача-казаха, когда что-то там чинил в его каби­нете.

- Нет, Леша, такого не может быть. Они должны поговорить сначала, если не с Андрюшей, то хотя бы со мной. И прошу тебя, ни слова Анд­рею...

Теперь она почти не была в гостинице, спала на КПП на грязном ди­ване, ее не пугала уже грязь. Чем больше сын терял свое здоровье, тем больше она сбрасывала с себя внешний вид женщины, тем меньше она требовала для себя от жизни, довольствуясь совсем немногим. Одну рваную шинель, подписанную какой-то грузинской фамилией на подкла­де, стелила вместо подушки, второй, такой же, обтрепанной и грязной, с русской фамилией, укрывалась. С сыном сидела до отбоя. Он постоянно плел о своем сумасшествии, о скорой смерти, обзывал мать, если она ему что-либо возражала, чуть ли не избил Лешку за то, что тот как-то сказал, мол, рассуждаешь не как псих: «Не брешу, вот те крест во все пузо...»

- Повтори, зануда, что я нормальный! - кричал Андрей на друга. - А не хочешь получить в твою красивую харю? Повтори еще раз, гад, что я нормальный, - убью тут же на месте. Дурак я, дурак. Неужели вам всем глаза повылазили? Сволочи поганые, неужели не видите, что я совер­шенно ничего не помню, что было утром? Я помню, что было только дав­но...

Поиск по сайту: