К вечеру их погрузили в вагоны и повезли в направлении севера

Галина САМОЙЛЕНКО

С К В О З Ь

С Т Р О Й

(Армия глазами матери и учителя)

Г. Владивосток 2003 г.

Дай бог, чтобы твоя страна

Тебя не пнула сапожищем.

Дай Бог, чтобы твоя жена

Тебя любила даже нищим…

ОТ АВТОРА:

Эта художественно-документальная повесть – если найдется честный мужественный издатель – будет весьма близка миллионам граждан, прошедших СКВОЗЬ СТРОЙ советской и нынешней армии.

Галина Самойленко преподаватель математики и физики, директор школы, ветеран труда и Великой Отечественной Войны, автор книг прозы и поэзии, мать солдата.

Андрей открыл сонные, тяжелые глаза. Он находился в том со­стоянии, когда сознание было еще неясным, очумелым, и не мог сразу сообразить, где он, что с ним, да и кто он вообще

Такой.

Но уже какие-то подсознательные импульсы пробуждали его, застав­ляли очнуться. Гудело и звенело в голове после вчерашнего... Противно тошнило... Сухие губы и тяжелый язык, казалось, разбухли. Хотелось выпить чего-нибудь остренького и кисленького...

И Андрей уже полусознанием понимал, что в его ритмичной жизни что-то произошло большое, до глупости отвратительное и ненужное, бестолковое... Но что?.. И от этого пугающего, нависшего над ним ужас­ного и до обреченности бесповоротного не хотелось просыпаться, отры­вать тяжелую голову от теплой и чистой подушки.

«Забыть, забыть, забыть... Все забыть...» Пусть будет, как прежде: в соседней через зал комнате - спальня мамы, утром на кухне сытный зав­трак с белыми салфетками, брат Виктор, универ, отец и... и Лариса... Пусть будут в его комнате в книжном шкафу сотни вырезок статей из газет о Турции и Иране, политические журналы: «Азия и Африка», «За рубежом», «Новое время»... А рядом на полированном столике магнито­фон с записями любимых групп: «Наутилус Помпилиус» и «Урфин Джюс»... Пусть будут библиотеки универа, и Горьковская, телевизор и кинотеатры города...

Но вдруг, как током, шибануло в голову: «Военкомат! Сбор в пять утра! Без опозданий! На два дня сухого пайка!»

Андрей быстро пошарил около дивана, взял очки и ручные электрон­ные часы, подарок матери... На день рождения... Стукнуло двадцать один... О, счастливое ушедшее время! Непривычно сжалось сердце...

Было половина пятого. Андрей вмиг соскочил с дивана «Ладога», та­кого привычного и такого обжитого давным-давно... Когда теперь снова он поваляется тут, в своей комнате, понежится, попьет чаек или кофе, почитывая книгу или газету?..

Натянув штаны и теплый свитер, тоже подарок матери, привезенный с Кавказа (как-то они с мамой были там в отпуске), тихонько вышел в прихожую. В спальне матери уже горел свет... «Кажется, собирается про­вожать? Зачем? Что я - ребенок? Уезжаю месяца на полтора, максимум - два. Мать вызволит. Она настойчивая. Пенсионерка, недавно на опе­рации была, нужен уход. Когда-то отстояла же Виктора. У того дистония.. Повезло...

А если она будет бессильна, сам пойду в санчасть и выложу все по порядку: и про печень, и что уже полгода по вечерам температурю... Да и краевая комиссия еще будет. Говорили же матери в военкомате врачи,

когда она побежала к ним: «Не волнуйтесь, если ваш сын болен, то на краевой дадут свое заключение. Армии нужны только здоровые, да ваш сын ни на что и не жаловался. Посмотрите, в его деле записано, что здоров...» Зато перед Лариской какой будет фарс! Подумать только - в армию пошел больной, и из-за нее... Перед подругами хвастать будет, а может, еще начнет и плакать, что была ко мне равнодушна? Может, взду­мает травиться? Ха-ха! Ну нет! Это я, конечно, перегнул, такие не тра­вятся... Вот хреново, что сорвались экзамены в университете, ухожу все­го за пятнадцать дней до них. Ну ничего, вернусь месяца через два - до сентября все сдам... И будет о'кей. Итак, вперед! Мы - солдаты! Пять минут на сборы...»

Мать не плакала, когда провожала его. Она стояла в домашнем хала­те в прихожке, такая вдруг, как показалось Андрею, маленькая и расте­рянно-пришибленная. Она потянулась к нему, высокому, раздавшемуся уже в плечах, привстала чуть-чуть на цыпочки и, как обычно, подставила свои щеки для поцелуя. От ее волос пахло хной, от одежды - духами «Красная Москва».

- Оденься попроще... Там все пропадет, - попросила она жалобно, глуповато, даже по-детски, держа в руках его старую куртку. - И шляпу сними, она такая красивая... Одень берет...

Он отстранил торопливо ее руку:

- Не бойся, никуда ничего не денется. Потом пришлю все назад... Го­ворят, что все так делают, кого берут...

Они жили вдвоем с матерью на ее зарплату и пенсию. Отец, тоже работающий пенсионер, но им не помогал. У него давно молодая жена и свои заботы с неродной дочкой Катькой. Вот и провожать не пришел. Бережет себя, лишний раз не переволнуется, а мог бы подвезти на своей «Ниве»... А братуха Виктор? Тот в командиров­ке... Да ладно, не опоздать бы...

Когда за сыном закрылась дверь и простучали вниз по лестнице его легкие и торопливые шаги, немая тишина вдруг жутко зазвучала вокруг. Ольге Петровне хотелось заплакать, но не плакалось. Только спазмы сжали сердце. И стало как-то до дикости пусто и до тоскливости одино­ко. Она долго стояла в прихожей, чутко вслушивалась в потухающие шаги сына. Большой девятиэтажный дом спал, и тишина звучала и звучала, давила на стены, сжимала до боли барабанные перепонки. Ноги будто приросли к полу, потяжелели. Захотелось сесть. В голове было пусто, ни о чем не хотелось думать. И вдруг обожгло жаром: «Афганистан!». Она провела рукой по горя­чему лбу и простонала: «Нет, нет, нет, только не это!»

Хотелось куда-то побежать, начать действовать, наброситься на кого-то с кулаками и отобрать сына. И она мельком машинально взглянула в его комнату. Там все до жуткости показалось пустым и холодно отпугива­ющим. И в это время в душе почувствовалось какое-то физическое об­легчение, хоть и пронизанное неизвестностью. Одна... Осталась надол­го, непривычно одна... На целых два года...

Ольга Петровна вздрогнула, прошла в зал, села на диван, обхватила голые колени руками, положила на них голову и закрыла глаза... Что ждет ее сына там, в армии? Все рассказывают о дедовщине, о которой и поду­мать страшно... Нет, сидеть было невозможно. Женщина быстро встала и подошла к окну в спальне.

В тяжелой истоме лениво просыпалась земля. Ночь нехотя, с трудом сдавала свои позиции. В тугой лени маячили в серых предрассветных сумерках туманного утра по сопкам девятиэтажки, в которых начинала медленно копошиться жизнь. Вспыхивали кое-где квадратиками, как на шахматных досках, глазки-окна. Но уличные фонари обливали еще до­рогу пьяным зеленоватым сном. Прохожих нигде не было. Ольга Петров­на представила себе, как в утренней тишине бежали и торопливо шли к военкомату с сумками в руках новобранцы... Милые, дорогие мальчиш­ки, вчерашние школьники... Среди них и ее младший сын. Ага, вон чья-то фигура тенью пробежала под фонарем мимо ее дома... Храни вас небо, судьба и Бог, пусть будет всем светлой ваша дорожка... Снова хотелось заплакать. Но... Но она учительница, математик. Утром придет к своим девятиклассникам. А сейчас возьмет свою отшлифованную за годы палку, сделает зарядку, примет теплый душ. Раскисать нельзя, да и перед учениками должна стоять подтянутой и строгой, с прической, с добрым приветливым лицом...

В шесть утра всех быстро растолкали по автобусам под коман­ду офицеров: «Садись!» От дома их увозили за несколько ки­лометров, где находилась краевая врачебная комиссия. Гусь­ком начали быстро проходить кабинеты, Андрей заикнулся о больной печени, но его посчитали увиливающим от армии. И унизительно, и обид­но, как буйвола, гнали в другой кабинет: «Мотай дальше, видели таких умников... Нужно было заранее обследоваться на стационаре...» А ему хотелось едко и зло закричать, что еще и года не прошло, как перенес гепатит в тяжелейшей форме. Чудом остался жив. Больше месяца про­лежал под капельницей...

После формальной комиссии их завели в какое-то большое здание, кажется, кинотеатр. Посадили в зале. Все двери надежно закрыли, что­бы никто не драпанул. Пришли парикмахеры и начали тут же всех стричь, как баранов, кто заранее не оболванил себя наголо. И полетели лохма-

тые чубы, белые и черные, шик и гордость многих модников, подкрашен­ные хной и завитые в парикмахерских. Стриженые новобранцы сади­лись тут же на сидения, притихали, пристыженно-смущенные, бесстыд­но оголенные. Одни втягивали головы в плечи, другие быстро и зорко осматривали критически чужие крутые затылки, поражаясь удивитель­ному зрелищу: словно тифозная вошь или другая какая-то зараза сняла чубы с этих «макаренских оборвышей».

Тут же, как бы подкупая своей добротой и заботой, работал буфет. Покупали все, что там было, будто хотели как можно скорее истратить деньги, взятые из дома. Одни жевали нехотя, небрежно, другие - жадно, но, глотая, все не разбирали вкуса, нагло мусорили, бросая зло и не­брежно на пол пустые стаканчики из-под мороженого и обертки от кон­фет. Каждый старался кому-то досадить. Вот вам, падлы, выкусите...

Но не обошлось и без юмора. Среди новобранцев был в зале не то парень, не то мужичонка с морщинами у глаз на бледном лице. Новобра­нец был маленьким и тощим и казался высохшим мухоморчиком.

- А ты куда, дед, собрался? - кто-то спросил насмешливо.

- Заткнись, какой я тебе дед? - огрызнулся тот.

- А ты случаем не припадочный? - спросил другой новобранец. - Что-то выглядишь не тово?..

- Сказал - отвали, - и «дед», отвернувшись, презрительно добавил: -Балаболки...

Но парни не сдавались:

- Дед, а дед, а ты слыхал про эпилептика, как он попал в армию? Ему прикажут «Бегом!», а он опять - брык и валяется у всех под ногами. Му­чились с ним, мучились да и говорят: «А ну катись к чертовой матери домой!» Тот в крик: «Не пойду, не имеете права выгонять!» Ну те, ясное дело, спрашивают: «Зачем тебе армия?» А тот улыбается, стервец, в рожу кадетам: «Товарищи офицеры, в гражданке у меня нечего жрать, а тут щи да каша бесплатно, да и койка с белой простыней... Служи - не хочу!»

Посмеялись. Хихикнул и «дед», Витька Лубенок, имевший мать-пья­ницу, родившуюся от алкоголика, давшую ему пять классов образова­ния, и те с пустыми, голодными коридорами, с постоянно сопливым но­сом и поносами. Витька, двадцати трех лет от роду, имевший уже рабо­чего стажа около семи лет и семь мест работы, начиная от дворника своего дома, дошел до дворника продуктового магазина, где кое-что плохо лежало. Витька, пропустивший через себя не одну бутылку и познавший как-то горячую любовь за контейнером во дворе магазина, куда однажды поздним вечером забрела затасканная, давно немытая, бездомная про­ститутка...

К вечеру их погрузили в вагоны и повезли в направлении севера...

Итак, застучали колеса, завертелась жизнь. Андрей уезжал от родно­го универа, без которого жизнь кажется не жизнь. Где-то остались мать, Лариса, брат... «Осел, зачем это он сделал?» Нужна диета и режим в питании. Мама готовит котлеты на пару, он пьет иногда «Лиф-52»... По вечерам температурит. Искупался как-то зимой в проруби, доказывая Ларисе свою любовь. А она, дура, стояла там же рядом, куталась в шуб­ку и хохотала: «Лучше бы шапку себе норковую купил, а то девчонки сме­ются, что я плебея подцепила». Андрей тогда промолчал и скрыл обиду. Знал, что она стесняется с ним ходить. Ей нужно разлатанного во все заграничное. Жадная до денег и подарков, а над ним смеется: «Что ты все читаешь и читаешь свои газеты? Неужели не надоело? С тобой даже не покуришь...»

Поиск по сайту: