В глазах Кирюхина была сонливая святая глуповатость, невинность и беспредельная собачья преданность

- Это ты?! - и майор осекся, осматривая плоскую Лехину грудь.

Нет, у той был бюст, да какой бюст... Но глаза!.. А как подмигнула и обожгла взглядом!.. Как прошла мимо, стерва!.. Стервец...

Обшарил все КПП, но и признаков не было девичьей одежды. «Хы, - только и хмыкнул майор, - но однако...» И снова пожал плечами. «Ну и сволочь, ну и стервец!.. Бо-о-льшо-о-ой артист!»

Ольга Петровна заботливо собирала сумки на кухне: «Тут пи­рожки, тут прянички, консервы, конфеты... Ох, и тяжелые, но нужно как-то дотащить до трамвая. Пусть едят...» Теперь у нее целая эскадрилья сыновей, да и в других эскадрильях тоже есть такие, что подойдут, тепло улыбнутся... Грех обидеть... «Да, не забыть бы очки... Господи, почему он их там так бьет? Может, сразу при­хватить пары две? Пусть лежат у него в тумбочке про запас...»

Приехала утром, сошла с поезда - на автобус - и на КПП. Дежурный офицер позвонил в казарму, в штаб, но Андрея нигде не было.

- Наверное, на стоянке, - сказал он. Потом снова покрутил ручкой ар-

Мейского телефона: - Кирюхин, приехала мать Туманова. Открой ей свою комнату, пусть там подождет Андрея...

«Надо же, - подумалось приезжей, - офицеры даже по имени знают солдат». Это понравилось: «Значит, контакты ближе... Человечнее...»

Прибежал смазливый солдатик среднего роста, светлоголовый, голу­боглазый, тепло заулыбался:

- Заходите, отдыхайте тут, сейчас подмету, - и он взял веник и стал сгребать мусор к двери. - Если пойдете гулять, ключи возьмите с собой. Никому не отдавайте - потеряют...

Ольга Петровна угостила друга сына пирожками и конфетами. Леха подарки взял, часть из них тут же припрятал на окне, прикрыв бумагой от постороннего глаза, часть рассовал в карманы и вышел...

Оставшись одна, приезжая осмотрела, Лехин «кабинет». Цементный пол, справа - неумело побеленная печка, на полу - белые засохшие брыз­ги извести. У двери лежало какое-то солдатское тряпье. В переднем углу - старый диван, пропахший сапогами, махоркой и потом. На нем тоже валялись затасканные шинели: одной укрывались, другая служила вме­сто подушки... Взгляд привлекали трехлитровые банки на пыльных ок­нах. Тут же лежали полупустые пачки из-под чая, папиросы и махорка. У печки валялись кучи бумаги. Учительница подошла и подняла одну из них Какие-то чертежи, расчеты. В углу кто-то от руки написал: «Копия, строго секретно, сжечь». По-видимому, в этой печке, как в крематории, уничтожались ненужные, но важные документы. Захотелось сесть. Стрях­нула с уголка дивана брезгливо пыль, присела. Все привлекало внима­ние своей необычностью и новизной: грубые запахи, солдатские при­надлежности, стук сапог, проходивших туда и обратно через пропускной пункт, разговоры на КПП. Говорили громко, с крутыми матерками. «Ниче­го себе, - удивлялась учительница. - Вот так пример для солдат!» Виде­ла, что за дверью, кроме лейтенанта, дежурили еще и солдаты... Что ж, так сидеть и выслушивать? Нет, лучше походить по двору. От нечего де­лать зашла в штаб, поднялась на второй этаж. Дежурного офицера у входа не было и ее никто не остановил. За одной из дверей было слыш­но дыхание сотен людей, поскрипывание стульев, слова выступающего. Прислушалась. Говорилось об освоении новых вертолетов, снабженных усовершенствованным оружием. Разбирались ошибки на полетах. Вер­толеты нужны Афганистану, летчики тоже. Самолеты туда не пошлешь -мешают горы.. «Партия и народ надеется.. Мы вас готовим побеждать.»

Так вот, оказывается, куда попал ее сын служить! Там, за дверью, офицеры-вертолетчики, которые через месяц-два окажутся под смертель­ным огнем. Стало неудобно такое подслушивать, осмотрелась вокруг. Стены с облупившейся штукатуркой, окна лет десять не трогала кисть с

краской, половицы пола подгнили, прогибаются и скрипят, когда на йих наступаешь. «Миллионы на оружие и такая бедность вокруг! Бесхозяй­ственность или за большой главной задачей теряются в суматохе ма­ленькие, но нужные заботы?»

Неслышно вышла из штаба, прошла по двору и направилась к казар­ме. «Загляну, что там? Небось, не посадят на губу?» И она открыла дверь. В нос шибануло вонью мочи, перемешанной с запахами кирзовых сапог, ваксы и дегтя. Цементный выщербленный пол и такие же ступеньки вели на второй этаж. Поднялась, стараясь не стучать каблуками туфлей. Спра­ва у тумбочки стоял дневальный солдат. Он удивленно глянул на вошед­шую и промолчал. Такие гости казарму не посещают. Но стоявшему у тумбочки не положено ни спрашивать, ни отвечать. Зато напротив дневального отгорожена комната, в стене которой окошечко-глазок, с ла­донь не больше.

- Вы к кому? - послышался строгий голос из-за стены.

- К сыну... К Туманову...

- Его здесь нет. На стоянке он...

- Знаю.

- Сюда нельзя.

- Почему?

- По уставу...

- Устав писали не боги, а люди и, может, еще не очень-то умные. По­смотрю, как живет тут мой сын, - и она пошла решительно дальше. Ос­мотрелась. Грязные, облупленные стены, давным-давно не беленые, высоченные потолки, огромные, запыленные, полуразбитые окна... Все три эскадрильи и ТЭЧ были в одном длинном-предлинном коридоре. И кровати, кровати, кровати, проходы и снова кровати Проходы отделяли эскадрильи. О, ужас! Поистине казарма! И синие суконные одеяла, под которыми зимой солдат стучит по ночам зубами...

Поиск по сайту: