АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
|
Философия как мировоззрение
В массовом сознании философия нередко представляет- ся чем-то весьма далеким от реальной жизни. О философах говорят как о людях «не от мира сего». Философствование в таком понимании — это пространное, туманное рассужде- ние, истинность которого нельзя ни доказать, ни опроверг- нуть. Подобному мнению, однако, противоречит тот факт, что в культурном, цивилизованном обществе каждый мыс- лящий человек хотя бы «немножко» — философ, даже если он и не подозревает об этом.
Прислушаемся к разговору «за коньячком», который ве- дут в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» в уезном городе Скотопригонске. Федор Павлович Карамазов и его сыновья: Иван и Алеша. Старик Карамазов обращает- ся сначала к старшему сыну, Ивану:
—...А все-таки говори: есть бог или нет? Только серьезно! Мне надо теперь серьезно.
— Нет, нету бога.
— Алешка, есть бог?
— Есть бог.
— Иван, а бессмертие есть, ну там какое-нибудь, ну хоть маленькое, малюсенькое?
— Нет и бессмертия.
— Никакого?
— Никакого.
— То есть совершеннейший нуль или нечто. Может быть, нечто какое-нибудь есть? Все же ведь не ничто!
— Совершенный нуль.
— Алешка, есть бессмертие?
— Есть.
— А бог и бессмертие?
— И бог и бессмертие. В боге и бессмертие.
— Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать толь- ко о том, сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет! Кто же это так смеется над человеком? Иван? В последний раз и реши- тельно: есть бог или нет? Я в последний раз!
— И в последний раз нет..
— Кто же смеется над людьми, Иван?
— Черт, должно быть,— усмехнулся Иван Федорович.
— А черт есть?
— Нет, и черта нет.
— Жаль. Черт возьми, что б я после того сделал с тем, кто первый выдумал бога! Повесить его мало на горькой осине.
- Цивилизации бы тогда совсем не было, если бы не вы- думали бога.*
Вряд ли Федор Павлович Карамазов, человек мало- культурный и малообразованный, читал «Критику чисто- го разума» Канта — главное и очень сложное произведе- ние великого немецкого философа. А если бы прочел, то узнал бы, что не он один мучился вопросами о боге, душе и бессмертии. По Канту, все эти идеи - трансцен- дентальные идеи чистого разума, объекты которых не могут быть даны в опыте, но которые жизненно необхо- димы человеку как высшие принципы, регулятивы его нравственного поведения и моральной ориентации в мире. Интеллектуальная дистанция между Федором Ка- рамазовым и Иммануилом Кантом - огромна (по глуби- не мысли, методологической тщательности и проработан- ности формулируемых выводов и ставящихся проблем). Но и перед высшей философией (Платоном, Кантом, Ге- гелем, Вл. Соловьевым) стояли и стоят те же проблемы, что и перед «простыми смертными». Потому что эти про- блемы «придумывают» не люди, а жизнь. Здесь уместна такая аналогия. «Музыку,— говорит М. И. Глинка,— со- чиняет народ. Композиторы ее лишь аранжируют». Так и философы — лишь «переводят» на свой, категориаль- ный язык назревшие проблемы культуры, улавливают и особым образом выражают дух своего времени. У фило- софа — свое, «внутреннее» зрение.
Милый друг, иль ты не знаешь. Что все видимое нами- Только призрак, только тени От незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь. Что житейский шум трескучий— Только отзвук искаженный Торжествующих Созвучий?
Вл. Соловьев
Свое зрение и у поэта.
Сотри случайные черты-
II ты увидишь: мир прекрасен.
А. Блок
* Достоевский Ф. М, Братья Карамазовы//БВЛ, Т..84. М., 1973. С 161-162.
Философская и художественная интуиции не противоре- чат, а напротив, глубоко созвучны нравственному чувству «простых» людей — их уверенности в том, что человече- ская жизнь имеет непреходящий, высший смысл, не своди- мый к случайности ее эмпирического существования. (Не- которые люди считают это чувство религиозным.) Философ — не «сверхчеловек», ничто человеческое ему не чуждо. Дар философа — особый дар: соединить в себе мудрость старца, за плечами которого большой опыт жизни, с непос- редственностью, даже наивностью ребенка, не потерявшего способности искренне удивляться тому, что для других обычно и привычно. Философ, конечно, многого не знает. Но он знает о своем незнании.
Для человека и ранее и теперь самым удивительным (а потому и самым важным и первейшим объектом его интере- са и внимания был, остается и останется он сам. Но если обыденное сознание «ухватывается», фиксирует лишь слу- чайный (ситуативный) момент человеческой сущности, если даже искусство проникает в мир человека, раздвигая (и в прошлое и в будущее) границы времени, то философия «пе- решагивает» и через случай, и через время — она и есть то «волшебное зеркало», смотря в которое, человек видит себя как существо космическое, вечное.
Философская мысль есть мысль о вечном. Но это не зна- чит, что сама философия внеисторична. Как и всякое теоре- тическое знание, философское знание развивается, обогащает- ся все новым и новым содержанием, новыми открытиями. При этом сохраняется преемственность познанного. Однако философский дух, философское сознание — это не только те- ория, тем более теория отвлеченная, бесстрастно-умозритель- ная. Научно-теоретическое знание составляет лишь одну (и при этом даже не основную, не главную) сторону идейно- го содержания философии. Другую, безусловно доминирую- щую, ведущую его сторону, образует совсем иной компонент сознания - духовно-практический. Именно он выражает смысложизненный, ценностно-ориентирующий, т. е. мировоз- зренческий, тип философского сознания в целом. Было время (античность, средневековье), когда никакой науки нигде еще не существовало, но философия находилась на высочайшем уровне своего творческого развития. Более того, сама наука (уже в Новое время) своим происхождением во многом обя- зана философии. Из этого следует, что и в современном фи- лософском сознании «первую скрипку» играет не рассудок, а нравственная, гражданская интуиция, внутреннее чувство вы- сшей правоты и справедливости.
Сказанное означает также и то, что в лаборатории фило- софского творчества логические аргументы и построения иг- рают хотя и очень важную, но все же вторичную, производ- ную роль. В своих же исходных положениях и посылках фи- лософские идеи сверхрациональны и сверхлогачны — они принимаются «на веру», беспредпосылочно. Каждый великий философ вдохновлялся первоначально одной озарившей его большой идеей, одним глубоким переживанием, которое под- сказывало не только его уму, но и сердцу, где, на каком пути искать истину. Логика лишь раскрывала, выводила следст- вия, которые должны или могут проистекать из принятой си- стемы отношений и ценностей, из его общих представлений о мире и путях его познания. Логика, дискурсивный язык фи- лософского текста есть своего рода «уступка» автора читате- лю; они нужны для того, чтобы объяснить, изложить фило- софское открытие, но не для того, чтобы это открытие сде- лать. (Так и в искусстве: ни один художник не создал сколько-нибудь значительное произведение рассудочным пу- тем, ни один твор'ец не мог никогда «вспомнить», как, из ка- ких предварительных рассуждений и доводов пришли к нему в голову идея и замысел творения.)
Что же побуждает философа к творчеству? Только ли «удивление», как считал Аристотель? А если удивление, то чему? Чему удивлялся, например, Стагирит? Можно ска- зать, что всему. Однако больше всего его отца и создателя логики, удивляло то, что мир логичен, рационален, что его можно познать. На чувстве высокого гносеологического оп- тимизма творится наука. Все действительное — разумно. Как бы ни обосновывал рационально Гегель свой абсолют- ный рационализм, для него самого он не был ни дедуктив- ным выводом, ни опытным, эмпирическим обобщением.
Парадоксально, но факт: разумность мира не имеет под собой разумного обоснования. Не имеет потому, что у раци- онализма есть своя «ахиллесова пята»: вера во всесилие ра- зума, как и любая вера, усилиями самого разума не доказу- ема. К тому же, если мир разумен, то почему в нем так много горя и страданий, почему существует мировое зло? Добро не отделимо от зла, жизнь — от смерти, как свет не отделим от тени, которую он отбрасывает. Философское со- знание есть не только познающее, но и интимно-личностное, сопереживающее и сострадающее сознание. «Удивление», о котором говорил Аристотель,— это акт разума. Оно означа- ет бескорыстную, чистую любознательность, без чего дейст- вительно не было бы философии и не было бы науки. Но о другой стороне философского знания, обращенной не к
внешнему миру, а к самому человеку, очень кратко и пре- дельно выразительно сказал Сократ: «Смерть — вот вдох- новляющий гений философии».
Смертен не только человек, смертны н животные. Но лишь человек знает об этом. Именно здесь наиболее близко сходятся, соприкасаются между собой в своих истоках, фи- лософия и религия. Обе они — по каждая по-своему — об- ратились со словами утешения к смертному человеку. Фи- лософский образ жизни (как и образ жизни искренне веру- ющего, религиозного человека) есть прежде всего осознанный, глубоко продуманный и прочувствованный практический ответ человека самому факту конечности, временности своего существования. Вопрос о смысле жизни каждый человек должен решить для себя сам. Если научная истина имеет всеобщий характер, то истина философская, заключающая в себе определенный ценностный момент и императив поведения, предназначена все же для «индиви- дуального пользования».
Если бы жизнь была только весельем и праздником, если бы в ней не было места ни заботам, ни тревогам, ни горестям, философии, скорее всего, просто не было бы. У людей бы не было проблем, а значит, не стало бы проблем и философ- ских. Но тот, кто постоянно ясен, писал поэт, тот просто глуп. Самодовольство — самый первый и самый бесспорный признак бездуховности. Философ — беспощадный критик за- стоя, для многих опасный, а потому и нежеланный возмути- тель спокойствия. На философскую критику власть всегда от- вечала отнюдь не теоретическими аргументами. Афинский суд приговорил Сократа к смерти. Мученическую смерть приняли Томас Мор и Джордано Бруно. 27 лет в заточении провел Томмазо Кампанелла, четверть века томился в якутской тунд- ре Чернышевский, чуть не лишился головы Радищев. XX век продолжил эту «традицию»: лучших, самых выдающихся мыслителей России либо расстреляли, либо насильственно выдворили в изгнание.
Неправедной власти нужна не истина, ей нужен миф. В мифе нуждается и «агрессивное большинство», холопству- ющее перед такой властью, ждущее подачки со стола дикта- торов. Не случайно философия появилась там, где родилась демократия: в греческих городах-полисах, в столице Древ- ней Эллады — в Афинах. Никакой философии не могло быть и не был в Спарте (тоже греческом государстве, сосед- ствовавшем и соперничавшим 'с Афинами), потому что там не было демократии, равно как не было и свободного време ни у спартанцев. Все их время было занято гимнастикой,
муштрой, войнами пли подготовкой к ним. В тоталитарном обществе «нет проблем», так как даже частная, личная жизнь граждан находится под постоянным, неусыпным кон- тролем государственной власти. Индивиду не приходится самому выбирать, самому решать и самому отвечать за свой выбор и за свои решения.
Философствование же всегда должно быть свободно — от любой внешней для пего цели. Оно не может твориться «по заказу» и «по указу», иначе это уже будет не философ- ствование, а пропись директивной идеологии. Уже Аристо- тель считал, что, философствуя, человек испытывает вы- сшее блаженство, именно в этом акте он больше всего при- ближается к Богу (Бог и есть, идеальный философ — все знающий, вечно созерцающий самого себя и свое творение).
С древнейших времен в лоне философского знания сло- жились и выкристаллизовались категории (фундаменталь- ные орудия жизненной ориентации человека): бытие, про- странство, время, движение, свобода, разум, красота и т. п., на языке категорий строились мировоззренческие теорети- ческие системы, выражавшие концептуальные представле- ния культуры о природе (космосе), Боге и человеке.
В разные эпохи складывались различные типы мировоз- зренческих систем. Отметим из них следующие.
1. Космоцентризм — отличительная черта наиболее древней (досократической) философии. За видимым беско- нечным многообразием тел и явлений природы эллинские мудрецы (VII — VI в. до н. э.) стремились распознать еди- ную сущность. Бесконечная мощь, гармония космоса была в глазах греков надежной опорой, основой того, что гармо- ничным и разумным должны быть и их общественный мир, и их нравственность.
2. Для философии и культуры средних веков (как в Ев- ропе, так и на Востоке) характерен теоцентризм (Теос — Бог). Это отвечало тому исключительному значению, кото- рое в ту эпоху имела религия. Все иные формы сознания были подчиненны ей, как вассалы в феодально-сословном обществе были подчинены своему господину.
3. Иное мироощущение принесла с собой эпоха Возрож- дения (XIV - XVI вв.). Человек ощутил и осознал себя центром вселенной. Антропоцентризм (гуманизм) означал реабилитацию не только духа, но и тела человека. Ни в одну другую эпоху идеал целостной, универсально разви- той личности не был так близок к его реальному, действи- тельному воплощению в жизнь, как в эту великую, яркую эпоху, когда, освободившись от идеологического и мораль-
ного пресса средневекового аскетизма, человек не оказался еще во власти порабощающей силы — жестко-одномерного, буржуазного разделения труда.
3. Специфика философского знания и его функ- ции. Основные разделы философии
Научное знание безразлично к смыслам, целям, ценно- стям и интересам человека. Напротив, философское знание — это н есть знание о месте и роли человека в мире. Такое знание глубоко личностно, императивно (т. е. обязывает к определенному образу жизни и действия). Философская ис- тина объективна, но переживается она каждым по-своему, в соответствии с личным жизненным и моральным опытом. Только так знание становится убеждением, защищать и от- стаивать которое человек будет до конца, даже ценой собст- венной жизни. В этой главнейшей своей функции филосо- фия есть не что иное, как стратегия жизни - учение о том, «каким надо быть, чтобы быть человеком»*.
Английский философ Б. Рассел определил место фило- софии в духовной жизни человека как «ничейную землю» между наукой и религией — двумя основными формами ос- воения им мира. Подобно науке, философия полагается на разум, но в то же время философские проблемы таковы, что однозначного ответа на них получить невозможно. Иначе говоря, вопросы философии, вопросы мировоззрения нель- зя разрешить исчерпывающе, раз и навсегда именно пото- му, что с каждым шагом истории, прежде всего с каждым новым, более высоким уровнем общественных отношений, в общественном мире человека складываются иные ситуации, созревают иные противоречия. И чтобы понять, осмыслить, оценить их, требуется напряженная и безостановочная рабо- та философской мысли, которая находится в несколько иной плоскости, нежели мысль ученого.
Философ не довольствуется объективной картиной мира. Он обязательно «вписывает» в нее человека. Отноше- ние человека к миру — вечный предмет философии. Вместе с тем предмет философии исторически подвижен, конкре- тен, «человеческое» измерение мира изменяется с изменени- ем сущностных сил самого человека.
Сокровенная цель философии (как и религии) - вывести человека из сферы обыденности, увлечь его высшими идеа-
• Кант И. Соч. В G т.- М., 1964. Т. 2. С. 204.
лами, придать его жизни истинный смысл, открыть путь к са- мым совершенным ценностям. Но если религия — это массо- вое сознание, то философия — сознание элитарное, требую- щее не только таланта, но и профессиональной выучки.
Органическое соединение в философии двух начал —на- учно-теоретического и практически-духовного — определя- ет специфику ее как совершенно уникальной формы созна- ния, что особенно заметно проявляет себя в ее истории — в реальном процессе наследования, развития идейного содер- жания философских учений, которые исторически, во вре- мени связаны между собой не случайным, а необходимым образом. Все они — лишь грани, моменты единого голого. Так же, как и в пауке и в других сферах рациональности, в философии новое знание не отвергает, а диалектически «снимает», преодолевает свой прежний уровень, т. е. вклю- чает его в себя как свой частный случай. В исто рии мысли, подчеркивал Гегель, мы наблюдаем прогресс: постоянное восхождение от абстрактного (отвлеченного, односторонне- го) знания к знанию все более и более конкретному (полно- му, многостороннему). Последовательность философских учений — в основном и главном — такова же, как и после- довательность в логических определениях самой идеи, т. е. история познания соответствует объективной логике позна- ваемого предмета.
Однако закону восхождения, закону прогресса, как и власти времени, не подчиняется практически духовная (ценностная) составляющая философского знания. Она сродни искусству, к истории которого тоже нельзя подхо- дить с мерками «выше» — «ниже». Ученые, по образному выражению Ньютона, стоят «на плечах» своих предшест- венников: все они своим творчеством продолжают, развива- ют одно общее дело. Художники все не «выстраиваются» в один ряд, ибо каждый из них — это особый мир, особая вселенная (что не исключает преемственности в художест- венном опыте эпох и поколений). Великий художник - ве- ликий выразитель своего времени, и именно в этом творче- ство его имеет вечное, непреходящее для людей значение.
А философия? Историческое бытие ее двойственно, а потому и уникально: как наука, постигающая реальные от- ношения в объективном мире и познании, она развивается, ее построения преходящи (что и подчеркивал в своей исто- рико-философской концепции Гегель). Но как ценностно- личностное проявление духа, как смысложизненная ориен- тация сознания философское учение прорывает пелену вре- мени, оно обращается к Вечности, а потому ни «устареть»,
ни уступить свое уникальное, не заменимое ничем и никогда место в культуре ее новым образованиям оно пс может. «Новое» и «старое» — на равных — представляют мировую философию, как в равной мере представляют нашу земную цивилизацию Будда и Христос, Эсхил и Шекспир, Верги- лий и Данте, независимо от веков и тысячелетий, разделя- ющих их по времени.
Однако и теоретическая составляющая философского зна- ния, т. с. его внутренняя логика, наследуется гораздо более сложным образом, чем знание специально-научное. Сложнее потому, что философская идея многозначна, она может быть развита, продолжена в разные, даже противоположные на- правления. Так, из философии Локка (английский философ XVII в.) его последователи (соотечественник Беркли и фран- цузские просветители Дидро, Гольбах, Гельвеции) сделали прямо исключающие выводы (Беркли — субъективно-идеали- стические, французские мыслители — материалистические). Из философских идей Канта, Гегеля, Маркса выросла почти вся современная мысль. Но у каждого кантианца, гегельянца, марксиста (в особенности у последнего) — «свой» Кант, «свой» Гегель, «свой» Маркс, своя интерпретация предшест- венников. К тому же ни один крупный философ не «выво- дим» из одного, единственного источника. Кант опирался на Лейбница и Юма, Маркс - на Гегеля и Фейербаха, Вл. Со- ловьев — на Платона и христианскую патристику (в каждом случае это были разные источники, которые лично преодоле- вались затем в новых построениях и исканиях философов). Все это рисует многомерную, отнюдь не линейную картину рождения и судьбы нового философского знания, где важней- шая, решающая роль принадлежит творческом} гению к p и т и- к и. «Ваш любимый девиз?» — спрашивали у Маркса.— «Подвергай все сомнению.» Под таким ответом расписались бы многие философы.
Особого объяснения и внимания к себе требует сам факт существования и развития — в относительной самостоя- тельности по отношению к мировой философии — филосо- фии национальной (философии отдельного народа). Это — еще одно отличие философии от науки. Нет и не может быть немецкой (русской, китайской, японской) математики (физики, химии, биологии). Не может быть национальной таблицы умножения или таблицы тригонометрических фун- кций. Однако русская, немецкая, французская философия — понятия не только допустимые, но и совершенно необ'хо- димые для того, чтобы вести речь о реальном процессе рож- дения и жизни философских идей в мире культуры и циви-
лизации. Идеи философии (в первую очередь со стороны их социального содержания и генезиса) глубочайшим обра- зом выражают «душу» народа, его внутренний духовный опыт, его сокровенные мечты н чаяния, осмысливая этот опыт и заключающиеся в нем тенденции как грань, момент общечеловеческого. Так, русская философия («русская идея»), развивалась в сотворчестве, но и в определенной «оппозиции» к философии Запада. Из глубинных недр на- родного духа π сознания, из нравственного опыта поколений, из трагического опыта своей истории она сделала глубочай- шие, проницательные выводы, сформулировала бескомпро- миссные императивы о том, чо ценность человеческой жиз- ни абсолютна, что эксперименты, насилие над естественным ходом жизни людей недопустимы, что никакой «прогресс» — ни научный, ни технический, ни социальный — не стоит слезинки ребенка, не может и не должен быть куплен ценой разрушения личности. Русские философы не приняли иде- ал потребительства, сытого благополучия, как не приняли они и позитивистски-рационалистической модели человека, противопоставив всему этому свой взгляд, свое видение ре- альности. Это была идея целостности, идея всеединства. Разум, логика составляют существенную черту человеческо- го духа, но не исчерпывают его. Цельное знание, как и цельная личность, обретаются совокупными усилиями души: эмпирией, умозрением и верой. «В Россию можно только верить» — слова' из знаменитого четверостишья Тютчева содержат в себе тот смысл, что высшие истины от- крываются человеку непосредственно, интуитивно, если только человек не безразличен, не безучастен к ним, если он вдохновлен, просветлен любовью к своей земле н к свое- му народу.
Составляя стержень национального самосознания, наци- ональная философия открывает такие истины, вырабатыва- ет такие ценности, которые невозможно понять и принять, не соучаствуя в жизни π делах своих сограждан и соотече- ственников. Такие императивы и ценности не усваиваются и не передаются «книжным» путем, подобно любой иной (на- пример, научной или научно-технической) информации. Вопреки представлению просветителей, простой «экспорт» философских, мировоззренческих идей из одной страны (культуры) в другую, с иным историческим опытом и соци- альным образом жизни, с иным менталитетом и иной психо- логией не возможен, такие идеи не привьются, не срезани- руют с духом народа, с массовым сознанием, не вызовут широкого интереса, оставаясь - и то лишь для любителей-
интеллектуалов — отвлеченным, нежизненным знанием (как, к примеру, философия ноги для европейцев XX в.).
Возможен и иной случай. Яркий пример тому — «усвое- ние», по отнюдь не адекватное, марксизма Россией. Осно- вополагающая идея Маркса — о цивилизующей силе капи- тала, о том, что ни одна общественно-экономическая форма- ция не исчезнет до тех пор, пока не исчерпает полностью собственный резерв развития производительных сил,— рус- ским революционным марксизмом (большевизмом) воспри- нята и объективно оценена не была. Она не была и не могла быть востребована в условиях, когда широкое массовое со- знание (а на его основе и теоретик русского революционно- го марксизма — Ленин) горело нетерпением экспроприации экспроприаторов, ожиданием и заклинанием мировой рево- люции. В 1917-1918 гг. народное сознание России упива- лось «музыкой революции».
Мы на горе всем буржуям Мировой пожар раздуем. Мировой пожар, гори. Господи, благослови!
А. Блок. Двенадцать.
Какую же струну российского народного сознания так глубоко и так звучно затронула совсем не русская (а по суще- ству своему, по происхождению н первоначальному социаль- ному адресу — западноевропейская) философия марксизма? Затронула не столько ум, сколько сердца тех, кто «диалекти- ку учил не по Гегелю», а по непосредственной грозной н жес- токой реальности жизни? Эта «струна» натягивалась н звуча- ла задолго до 1917 г., задолго до Ленина. Но Ленин умело «ударил» по ней. Ленин же сформулировал и «сверхзадачу» решающего момента истории: соединить стихийное движение с такой идеологией, которая провозглашает и обосновывает мировую, глобальную миссию пролетариата как спасителя и освободителя человечества. То, что в России к началу XX в. пролетариат составлял лишь доли процента от общего числа самодеятельного населения, «замечено» не было. Не это было главное. «Миссия пролетариата», «диктатура пролетариата» — такие понятая предназначались для теории и пропаганды. Однако массовым сознанием они лепсо и просто переводились на свой язык: для него, как и сотни лет назад, речь шла об особой, мессианской роли России в мире, о ее мировом поли- тическом и духовном лидерстве. То, что русский марксизм оказался совсем не похож на марксизм самого Маркса, нельзя назвать ни искажением, ни фальсификацией, это по-своему
нормальный и даже неизбежный, не зависящий от чьей бы то ни было воли процесс самостоятельной жизни идеи — само- стоятельной и по отношению к ее автору. (Нечто подобное происходит и с судьбой научного открытия, технического изо- бретения — они вызывают последствия, которых сами иссле- дователи и изобретатели не могли заранее предвидеть.)
Как и любое знание, философское знание есть единство истины и заблуждения. Но в философии данные понятия на- полняются своим, особым смыслом. Этот смысл — социаль- но-исторический, социально-нравственный, он необходимо включает в себя оценку не только нашей мысли, но и связан- ного с ней, основанного па пей нашего действия. Однако лишь то действие (тот поступок, то решение, то намерение) истинно, которое отвечает высшим целям, высшему предназ- начению человека — развитию сто универсальных, физиче- ских, интеллектуальных и духовных сил. Истина, как истин- ная жизнь, есть следование таким императивам и ценностям, которые не ограничивают, не сужают, а расширяют и разви- вают сущностные силы и творческие способности человека. Заблуждение, со своей стороны,— тоже не простая логиче- ская, субъективная ошибка, не.«недосмотр» или «недочет», тем более, не «подвох» злоумышленников, а неизбежное следствие того, что «ошибается» сама история.
Так, надежды христиан на приход «царства божьего», как и уверения коммунистов о том, что «все дороги» ведут в наш век к обществу свободы, равенства и братства, можно «списать» в ошибки, поскольку не подтвердилось ни то, ни другое! Но в этих ошибках заключалось и глубоко истинное содержание. Нравственный императив (идеал, мечта), ко- нечно, не есть еще сама реальность, но она — ее «знак» из будущего. Изменение нравственных понятий в обществе, «переоценка ценностей» - самый чуткий и точный показа- тель того, что происходят или грядут большие, серьезные перемены в жизни миллионов и миллионов людей. Ведь·ни- какие идеи не возникают «из ничего» и не падают с неба.
Противоречивое отношение общественной морали к само- му существованию частной собственности (то осуждение ее как источника всех бед, то оправдание - как основы и гаран- та свободы), нашедшее сущностное воспроизведение и отра- жение в философских и социологических теориях Нового времени, имеет глубинные корни в реальной диалектике мате- риального и духовного производства при капитализме. Поэто- му критика частнособственнического общества не могла не возникнуть вместе с появлением самого общества, лишившего большинство своих граждан источника самостоятельной жиз-
ни и существования. Однако в истине такой критики (истине социализма) таилась своя ошибка, разглядеть которую уда- лось не сразу, потому что это была ошибка не экономическо- го, а нравственного сознания (со временем сказавшаяся и в сфере экономики). «Экспроприация экпроприаторов», кото- рой добивался (и кое-где добился) социализм, не подняла, а даже опустила - по высшим критериям человечности - об- щество, в котором эксплуататора с именем и фамилией заме- нил сверх-эксплуататор — безымянное государство, присво- ивший себе монопольное право на решение судьбы всех и каждого: кого казнить, кого миловать.
Почему так произошло? Только потому, что была допу- щена «маленькая ошибка» в социальном проекте: для ис- тинных, высоких целей были избраны средства, не только им не соответствующие, но и прямо им противные. И выбор этот был не случаен. Он был рожден по меркам и понятиям того самого общества (с его сознанием и с его моралью), исторический приговор над которым жаждали осуществить его низвергатели. И в том трагедия народа. Его беда (а не вина), так как люди, в массе своей, действительно есть «со- вокупность общественных отношений» (К. Маркс). К чести великой русской литературы и великой русской философии нужно сказать, что именно они подняли свой голос Предуп- реждения против «прогресса» за счёт жизни и крови «ма- ленького» человека. Но даже этой великой силы оказалось недостаточно. Только собственный (а не книжный) опыт и только очень дорогой ценой способен исправлять ошибки истории, а затем — и ошибки мысли. Сами же эти ошибки, вплетаясь в живую ткань общественного сознания, не могут и не должны быть просто отброшены, проигнорированы как якобы плод невежества или «недомыслия» наших предше- ственников.
Идейные построения философии обладают огромной притягательной силой. Идеи выражают потребности време- ни, и если это время пришло, то никакие преграды и пре- пятствия (цензура, административно-уголовная борьба с инакомыслием и т. п.) не в силах сдержать, остановить на- тиск философских идей, их мощное влияние на умы и сер- дца современников.
Интернационализация, глобализация общественной жизни в XIX — XX вв. сблизили мировые цивилизации и культуры, сделали более общезначимым, более общечеловеческим содер- жание и смысл исторического опыта. Мир стал более цель- ным и единым. Более прямым и коротким стал путь трансля- ции, распространения философских идей от страны к стране,
от народа к народу. Но и сегодня судьба философских идей во многом сложна и неоднозначна, так как и в наши дни идеи ис- пытывают на себе глубокое влияние со стороны социальных, внетеоретических факторов (стереотипов массового сознания, национальной психологии, особенностей языка и культуры).
Отличительной чертой философского творчества являет- ся еще и то, что оно глубоко личностно. Личность, образ жизни философа не отделимы от его мысли. Призыв В. Ма- яковского — «Больше поэтов хороших и разных» — можно распространить и на философов. Так же, как поэзия и ис- кусство, философия не терпит стандарта и унылого однооб- разия. Подлинный философ, как и подлинный поэт, музы- кант, художник,- уникален. Творимый им мир никто иной сотворить не может. «Феноменологию духа» за Гегеля и вместо него написать бы никто не смог, как никто бы не смог за или вместо Бетховена сочинить «Лунную сонату». И именно этим нам бесконечно дороги их творения. «Но ведь разные философы учат разному. Кому же из них ве- рить?» — такой вопрос могут задать приверженцы точного и однозначного знания. Однако и на него есть ответ. «Гете и Шиллер, Сервантес и Толстой тоже писали по-разному. Мешает ли это нам читать их? учиться у них? любить их?» Многообразие, неповторимость, неожиданность и даже па- радоксальность философских идей, концепций, учений — не слабость, а сила философского творчества. Это многооб- разие (плюрализм) для каждого мыслящего человека есть «приглашение» к сотворчеству, «собеседованию» с велики- ми умами, есть реальное условие сделать собственный вы- бор своей жизненной позиции, соразмерив его с опытом предшественников.
Философский плюрализм не нужно смешивать с эклек- тикой — бессистемным, беспринципным смешением разно- родных представлений и взглядов в голове одного человека, без какой-либо даже попытки самостоятельного, критиче- ского отношения к ним. Именно о таком — эклектическом — «многознайстве» еще древние философы говорили, что оно не есть1 признак мудрости, а потому бесполезно. Плюрализм же, не покушаясь на собственные, внутренние убеждения личности, требует от человека лишь одного: уважения и к другим мнениям, признания и за другими права на защиту своих идей и ценностей. В этом смысле философский, ми- ровоззренческий плюрализм — прямая противоположность идеологической нетерпимости, догматизму и фанатизму. Он является незыблемой нормой демократического общества. О таком плюрализме сказал когда-то Вольтер: «Я не согласен
ни с одним Вашим словом, но готов отдать жизнь за то, чтобы Вы могли его свободно высказать».
Уже античная философия, становясь самостоятельной системой знаний, обретала спою внутреннюю композицию, свою структуру. У стоиков (IV в. до н. э.) эта структура приняла следующий вид: 1) философия начиналась с логи- ки; 2) после логики следовала физика, или учение о приро- де; 3) после физики — этика (учение о человеке, о пути его к мудрой, осмысленной жизни). Последняя часть была главной, поскольку и логика (учение о познании), и физика (учение о бытии), при всей важности трактуемых в них проблем, лишь подготавливали, предваряли основные, смысложизненные положения и выводы философа о пред- назначении и судьбе человека, об отношении его к вечному и бесконечному миру. Предложенная стоиками схема сохра- нила свое значение и по сегодняшний день. Хотя время вне- сло в нее и свои коррективы. В XVII в. (прежде всего бла- годаря Бэкону и Декарту) в лоне общих систем философии углубленную разработку и развитие получила теория по- знания (гносеология). В понимании того времени гносеоло- гия была шире логики, так как рассматривала не только абстрактно-теоретический, но и чувственный уровень позна- ния (ощущения, восприятия, представления). То, что ан- тичные философы именовали физикой, в философии более поздних веков получило иное название — онтология. (Сло- во «физика» в связи с возникновением специально-научно- го, опытного знания, наполнилось другим, современным смыслом.)
Существенную перестройку, переосмысление структуры философского знания осуществил основоположник класси- ческой немецкой философии И. Кант. В одном из итоговых своих сочинений — «Критике способности суждения» — оь говорит о трех частях философии, соотнося их с тремя «способностями души», понимая под последними познава- тельную, практическую (желание, воля) и эстетическую способности, присущие человеку от рождения. Иными сло- вами, Кант понимает философию как учение о единстве ис- тины, добра и красоты, что значительно расширяет ее узко- рационалистическую трактовку как только теорию или ме- тодологию научного знания, высказывавшуюся сначала просветителями, затем позитивистами.
Гегель строит свою систему в виде «Энциклопедии фи- лософских наук». Как и стоики, и Кант, Гегель тоже назы- вает три части философского знания, обозначенные им в строгой последовательности: 1) логика, 2) философия при-
роды и 3) философия духа. (К последней он относит комп- лекс философских наук о государстве и праве, о всемирной истории, об искусстве, религии и самой философии.)
Как видим, логика, методология познания давно состав- ляют теоретическое ядро философии. Однако структура со- временной философии только к своему ядру не сводится. Социальная философия (или философия истории), фило- софские вопросы естествознания (философия науки), эти- ка, эстетика, философская культурология, история филосо- фии — круг философских дисциплин может быть и расши- рен. Но отменяет ли многокомпонентная структура философского знания его целостность? Нет, не отменяет, потому что философские дисциплины —не механические части целого, которые можно отделить от него и рассматри- вать вне связи с другими его частями. Здесь более подходит иной образ: драгоценный кристалл и его грани. С поворо- том кристалла высвечиваются все новые и новые его грани, хотя сам кристалл остается все тем же.
Так, эстетика (вопреки достаточно распространенному мнению о ней) не является «частью» философии, поскольку вся философия эстетична. (Высший акт разума, как писал Гегель, есть акт эстетический. Особенно глубоко и полно эстетическая природа философского сознания и творчества проявила себя в античной культуре, что подтверждается и таким фундаментальным исследованием, как «История ан- тичной эстетики» А. Ф. Лосева. Также и нравственный смысл, этический аспект философии: он проникает фило- софское сознание целиком. Ни. одна проблема не является философской, если она в то же время (если не непосредст- венно, то в конечном счете) не оказывается этической.
О такой философской дисциплине, как история филосо- фии, речь пойдет во второй главе. Но уже сейчас, в контексте вопроса о структуре философского знания, следует указать на то, что в философии теория и история связаны между собой значительно глубжег и более сущностным, необходимым обра- зом, чем в любой другой области человеческого творчества. Математик, физик, тем более люди практических профессий (врач, инженер, юрист, учитель) на своем рабочем месте дей- ствуют операционально, они могут и не знать, не отдавать себе сознательного отчета об истории, которая предшествова- ла их деятельности и сделала возможной ее. Решая конструк- торскую задачу, инженер-конструктор пользуется готовыми формулами и схемами, как и врач — современными ему сред- ствами диагностики и лечения, почти ничего не сохранивши- ми от далекого прошлого медицины.
В этом отношении философия являет собою полную про- тивоположность всем иным формам и сферам человеческой активности. Она возможна лишь в постоянном процессе са- мообращенности, самовоспоминания. И то и другое совер- шается как акт рефлексии, т. с. осознанно. А это значит, что современный философ, как бы оригинален он ни был, мыслит не только от своего имени, но и от имени филосо- фов прошлых веков, от имени философии в целом. Вот по- чему история философии — не «часть» ее, а основа, ее суть, ее самосознание. 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 | 64 | 65 | 66 | Поиск по сайту:
|