АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
|
Ф. И. Тютчев
В области гносеологии это было общее утверждение о примате христианского откровения, веры над рациональ- ным знанием.
Антиномию веры и знания, известную и для философии Запада, в российском (а не западноевропейском) варианте стремится разрешить философия всеединства, основателем и самым крупным представителем которой выступал В. С. Со- ловьев (1853—1900). Гносеологическим аспектом идеи все- единства (т. е. полного взаимопроникновения и взаиморазгра- ничения элементов множества) стала соловьевская теория цельного знания, которую философ противопоставлял как ра- ционализму западников, так и иррационализму славянофи- лов. Это была идея сверхрационализма. «Цельность знания» в философии Вл. Соловьева — это не «теоретический» и не «практический» разум немецкой классики. И даже не их единство. Это — другое. «Цельность» у русского философа - эта такая характеристика и свойство человеческой души, которые самым существенным образом отличают человека — высшее и совершеннейшее творение природы — от всех дру- гих, даже по-своему смышленных животных. Цельность — это не результат (точнее — не только результат) сложения, интеграции разобщенных, разошедшихся далеко друг от дру- га в широком поле культуры форм и образований духа (нау- ки, философии, искусства и т. п.), хотя и предполагает по- следнее. Цельность сознанию может придать лишь особое его состояние и вектор, не совпадающие ни с одной из знамени- тых кантовских «способностей души» (познания, желания, чувства удовольствия).
Это состояние, этот вектор — «сердце», Любовь. О «Сердце и его значении в духовной жизни человека» пи- сал учитель Вл. Соловьева — П. Д. Юркевич (1827—1874), а в XVIII в.— прадед Вл. Соловьева — Г. С. Сковорода (1722—1794). И, конечно, не только они. Святая (по опре- делению Т. Манна) русская литература — и прежде всего классическая наша литература «золотого» XIX в.— тему че- ловека, тему любви и страдания (сострадания) сделала главной, ведущей темой своего подвижнического творчест- ва. В русской литературе, русском сознании Любовь — это не Эрос древних и даже не альтруистический символ Фей- ербаха. От последнего ее отличает то, что она носит явно не чувственный, а преимущественно духовный характер. Смысл любви, по Вл. Соловьеву, заключен в спасении в человеке человеческого «через жертву эгоизма».
Но пожертвовать эгоизмом и означало пожертвовать, ос новным механизмом того «прогресса», который избрал себе
Запад. Русская философия — в лице своих самых лучших представителей — выдвинула л защищала иную систему ценностей, иные цели и идеалы, нежели просвещенная, ци- вилизованная Европа. Рациональному знанию и иррацио- нальной воле (высшим, самым зрелым проявлением евро- пейского духа) русская духовность противопоставила «не- своевременные мысли» и «архаичные» понятия любви, стыда, совести. В этом была безусловная «слабость», по и величайшая сила мыслителей и художников, не устрашив- шихся разлада со своим временем. Разлада потому, что со- циально-экономическое развитие страны — π здесь были правы марксисты — все больше и все определеннее вовлека- ло ее в мировую систему западного, т. е. капиталистическо- го, хозяйства.
В середине XIX в., после Крымской войны и в канун Реформы, Россия уже была «приговорена» историей к ка- питализму. В общественном сознании, даже на высших уровнях его, объективный ход событий воспринимался и оценивался неоднозначно, не всем хватало исторического реализма. Даже в 80 — 90-е гг. сопротивление российской духовности «обуржуазиванию» общественной жизни было все еще очень сильным. Именно в это время Россия начина- ет знакомиться с марксизмом. Знаменательно, что русский марксизм — антипод и критик народничества — сам если не теоретически, то организационно вырос из народническо- го подполья, хотя привлек к себе поначалу и симпатии ле- волибералыюй интеллигенции, увидевшей в философской и экономической теории Маркса высшее достижение социаль- ной мысли своего времени.
Крупнейший знаток и теоретик марксизма — Г. В. Пле- ханов (1856—1918) — посвятил большинство своих трудов историко-философскому, гносеологическому и социологиче- скому аспектам материалистического понимания истории, справедливо полагая, что именно в этом теоретическом по- строении сосредоточено центральное ядро марксистского учения в целом. Научный, материалистический взгляд на историю должен исключить, по Плеханову, волюнтаризм, субъективизм как в теории, так и на практике (в политике). Но именно такая позиция выдающегося мыслителя подвер- галась долгие годы остракизму со стороны официальной большевистской идеологии, а сам он понижен был ею до ранга лишь «пропагандиста» марксистской теории.
Вслед за Плехановым с критикой идей народничества вы- ступили В. И. Ленин и «легальные марксисты» (Н. А. Бер- дяев, П. Б. Струве, С. Л. Франк). Настаивая на единстве
«трех составных частей» марксизма (философии, политиче- ской экономии и социально-политической теории), Ленин считал, вместе с тем, что философские проблемы приобрета- ют особую актуальность не в годы подъема, а в период спада революционного движения, когда перепроверки требуют ко- ренные мировоззренческие принципы, на которые опирается революционная партия. Именно в эти годы, последовавшие после поражения первой русской революции, выходит книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» (1909 г.). В от- личие от Плеханова, выступавшего в основном по социально- историческим проблемам марксистской теории, Ленин в своем главном философском сочинении в центр внимания поставил проблемы теории познания, связав их с новыми открытиями в области естествознания. Но даже в этой, казалось бы, весьма отдаленной от политики и социальных отношений сфере культуры Ленин требует видеть столкновение партийных, классовых интересов, оценивая любые проявления идеалисти- ческой и религиозной мысли как выражение идеологической, а в конечном счете — политической реакции.
«Легальные марксисты», выступая в конце 90-х гг. тоже с критикой народничества, разошлись с Плехановым (тем более с Лениным) уже в начале 900-х гг. (т. е. еще до революции 1905 г.) — своим неприятием насильственных средств борьбы, а в теории — -неприятием подавления лич- ности обществом, несогласием с идеями «воинствующего» материализма и атеизма.
Подобные разногласия (и весьма острые) не отменяют, од- нако, одного важного вывода. Ни романтический (отрицаю- щий капитализм), ни реалистический взгляд па будущее (принимающий капитализм как данность) не был ни тогда, ни после в русской культуре апологетикой новоявленного мира делячества и грубоэгоистического расчета — признан- ных и почитаемых добродетелей западной цивилизации.
Буржуа, торговец, предприниматель — отрицательный тип в классической русской литературе XIX в. В 40-е гг.- этот проходимец Чичиков, в 50-е — купец-самодур из «Темного царства», к концу века — циничный, малокуль- турный губитель «вишневого сада» и «дворянских гнезд». Штольц из «Обломова», даже при всем желании автора романа, не внушает симпатий читателю, да и вряд ли может быть признан удачей в чисто художественном отношении. Русские Маккар-Ругопы — это Артамоновы и Железновы, Булычевы и Достигаевы. Не они, не заводчик Привалов (со своими миллионами), а проклявший свои капиталы, взбун- товавшийся против них Фома Гордеев — выразитель души
и характера русского человека. Неслучайно, что в русской лирической поэзии «деловым людям» и самому их «делу» просто не нашлось места — настолько непривлекательным, невдохновляющим оно было в глазах образованной, высо- кокультурной части общества.
Попытки разночинца Писарева защитить, поднять в гла- зах общественного мнения «культурный капитализм» имели лишь тот рациональный смысл, что талантливое слово пуб- лициста пробудило у одаренной молодежи 60-х гг. любовь, искренний интерес к науке (естествознанию). Но что такое культурный капитализм — не знал никто, да и слишком да- леко эти два слова стояли друг от друга*.
Антибуржуазный в целом дух русской классической фи- лософии (и «золотого» и «серебряного» веков) не означал и не означает, конечно, ее социалистического характера — в марксистском, тем более марксистско-большевистском смысле. «Русский социализм» Герцена и анархизм Бакуни- на не столько социалистичны, сколько антибуржуазны. Стократ это справедливо по отношению к автору «Бесов», которому одинаково претил как торгашеский мир буржуа, так н «муравейник» тоталитарной диктатуры, насаждаемый «лекарями-социалистами».
Сегодня у России уже другие «лекари» и другие «лекар- ство» — Рынок. Лекарство горькое, однако отказываться от него было бы не только неразумно, но и опасно для жизни. Это ясно н без философии, хотя обращение к опыту и исто- рии отечественной философской мысли тоже не бесполезно. Как небесполезно для врача и фармаколога знать, что у ле- карства есть не только целебное, но и противоположное, гу- бительное свойство, если только пациент неправильно, не- осторожно обращается с ним. И дело не только в «дозе» и в правилах приема целебных средств. Еще более важно знать, какое лекарство — от какой болезни: что для поддер- жания плоти, а что — для здоровья и укрепления души.
Рынок нужен, как нужен хлеб. Но «не хлебом еди- ным...», не рынком единым, не плотью единой жив чело- век. Философская, художественная и нравственно-религи- озная интуиция русских мыслителей не отрицала ни плоти, ни хлеба. Она отвергала лишь превращение их из средства жизни в цель и смысл ее. И она пророчествовала об обще- стве, где бескорыстие любви будет цениться больше, чем
* Даже в советское время, (после введения нэпа), неологизм «нэпман» наполнялся — и в художественной литературе, и в широком сознании — отнюдь не положительным смыслом.
самый-ловкий расчет н самый крупный предприниматель- ский успех гениев рынка.
Отстав от российской действительности, русская фило- софия намного ее опередила. В программе Всеединства н Цельного знания был прочертан путь, который мог н дол- жен был пересечься с основной магистралью европейской мысли, но не слиться с ней, а сохранить свой голос в этом дуэте. Опыт такого пересечения уже был: русское шеллин- гианство, русское гегельянство — это не просто лингвисти- ческий перевод на русский язык немецких первоисточников и не просто адаптация последних к новым, необычным для них условиям культуры. Если это даже «перевод», то его лучше сравнивать с переводом поэтическим, когда сохраня- ется фабула оригинала, а тональность, образы, краски из- бирает u изобретает переводчик.
Однако русская философия, со времени Чаадаева и Хо- мякова, изобрела не только «краски», но н фабулу. По- длинное сближение и подлинное взаимообогащение евро- пейской и русской философии — впереди. Оно возможно и оно необходимо как один из краеугольных камней «общеев- ропейского дома», строительсво которого лишь начинается. Разум и Воля — надежный материал для конструкции тако- го здания. Но свет и тепло в нем могут быть только от Люб- ви и Добра, оправданию которых посвятили свою жизнь ве- ликие правдоискатели нашего отечества. 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 | 64 | 65 | 66 | Поиск по сайту:
|