Проблемно-поисковые задания. 1. В чем принципиальная разница между сциентистской и антисциентистской мировоззренческими позициями?

¨ Это произведение указывает на методологические и мировоззренческие трудности, связанные с делением психики на сознание и бессознательное. Сознание не является сущностью психического, а его качеством, способным присоединяться или не присоединяться к другим его качествам.

¨ Существует два типа бессознательного: латентное бессознательное, содержание которого легко доступно сознанию, и вытесненное бессознательное, которое само по себе не может стать сознательным.

¨ «Связная организация душевных процессов в одной личности» представляет собой «Я» этой личности; «Я» связано с сознанием и выполняет функции контроля и цензуры над частными психическими процессами; в то же время в «Я» присутствуют бессознательные составляющие.

¨ «Я» стремится заменить принцип удовольствия, действующий в «Оно», принципом реальности и согласовать влечения «Оно» с требованиями внешнего мира. «Я» олицетворяет разум и рассудительность, «Оно» содержит страсти.

¨ Помимо системы восприятия, формирование «Я» связывается с телесностью как источником внешних и внутренних восприятий. Однако в «Я» также существует дифференциация, связанная с наличием инстанции «Я–идеала» (Сверх–Я»).

¨ Возникновение «Я–идеала» соотносится с идентификацией с отцом (или матерью) в самый ранний период развития личности. Основные факторы, определяющие формирование «Я–идеала» – Эдипов комплекс и изначальная бисексуальность индивида.

¨ В общих чертах данный процесс описывается следующим образом: в результате сексуальной фазы, характеризуемой господством Эдипова комплекса, в «Я» отлагается осадок, противостоящий остальному содержанию «Я» в качестве «Я–идеала» («Сверх–Я»).

¨ «Сверх–Я» предъявляет к индивиду требование «быть как отец», но в то же время накладывает ограничение на реализуемость данной установки. «Сверх–Я» предстает как результат продолжительной детской беспомощности человека и наличия Эдипова комплекса.

¨ Формируя «Сверх–Я», «Я» нейтрализует Эдипов комплекс и одновременно подчиняется «Оно». «Я» выступает преимущественно как представитель внешнего мира, «Сверх–Я» по отношению к нему представляет внутренний мир («Оно»).

¨ Конфликты между «Я» и «Я–идеалом» в конечном счете отражают противоречия между реальным и психическим, внешним и внутренним мирами. Фрейд полагает, что «замещая страстное влечение к отцу» «Я–идеал» становится основой религий.

¨ Интериоризованные в ходе социализации императивы сохраняются в «Сверх–Я» и осуществляют в качестве совести моральную цензуру; несоответствие между требованиями совести и действиями «Я» ощущается как чувство вины.

¨ «Сверх–Я» выступает также как базис «социальных чувств», основанных на идентификации с другимилюдьми на основе одинакового «Я-идеала».

 

 

¨ В работе представлена концепция всемирно-исторического процесса, ориентированная на обнаружение его единства, которое трактуется не как результат саморазвертывания некоей тотальности по жесткой схеме, но как общий итог смысловых проблем человека.

¨ В структуру истории включаются четыре периода: доистория, эпоха великих культур древности, «осевое время» и научно-техническая эпоха.

¨ Доистория – период овладения огнем, возникновения языков, начала использования орудий, возникновения «формирующего человека насилия над самим собой» образования групп и сообществ, возникновение мифа; историческое сознание отсутствует, т. к. отсутствует осознание истории, традиция, документация.

¨ История как таковая возникает с возникновением в V–ІІІ тысячелетиях до н. э. высоких культур (шумеро-вавилонская и египетская культуры и эгейский мир; культура долины Инда, Древний Китай). Непосредственные причины начала истории: создание централизованной государственной системы, открытие письменности, возникновение народов, осознающих свое единство с общим языком, культурой и мифами, использованием лошади.

¨ «Осевое время» связано с формированием духовных начал человечества в период VІІ-ІІ вв. до н. э., когда происходит превращение человека «в свободную личность на основе самосущей экзистенции», когда разрушается мифологическое сознание, проблематизируя для человека его существование. В этот период творят Конфуций, Лао-цзы, Будда, Заратустра, иудейские пророки, греческие мыслители.

¨ В ХVІІ–ХVІІІ вв. наука и техника становятся принципиально новым фактором развития человечества на основе библейской религии, породившей дух стремления к истине, познанию мира. Однако утрата глубинных смысложизненных ориентиров привела к негативным последствиям научно-технического прогресса, к омассовлению, к нивелированию личности. Тем самым утрачивается связь человека с историей, с вершинами человеческого духа.

¨ Человек подпадает под власть науки и техники, утрачивает контроль над ними («демонизм техники»). Ситуация современного мира характеризуется доминированием масс, распадом традиционных ценностей, нигилистическими тенденциями в смысложизненной сфере.

¨ Преодолеть негативные социокультурные тенденции, спровоцированные Просвещением, Французской революцией и философским идеализмом, возможно только в связи с принятием в качестве безусловной цели свободы, достижению которой могут способствовать идеи социализма, мирового порядка и веры.

¨ Мировой порядок связан со становлением комплексного подхода к общим для всего мира проблемам. Это не мировая империя, но единство усилий суверенных государств по решению глобальных проблем.

¨ Идея мирового порядка неосуществима без наличия веры, дарующей силу, терпимость и одухотворенность в деятельности. Согласно Ясперсу, вера не предполагает унификации верований; общей чертой всех верований в их отношении к мировому порядку может быть только принятие принципов мирового сообщества, в котором каждая вера обретет возможность раскрыться с помощью мирных духовных средств.

¨ Ясперс указывает на вероятность продвижения человечества к новой «осевой эпохе», конституирующей единство человечества на основах любви и свободной коммуникации.

¨ В работе дано развернутое и целостное обоснование фундаментальных онтологических положений и методологических принципов атеистического экзистенциализма Сартра, изложение основ сартровского метода экзистенциального психоанализа.

¨ Главная задача, поставленная Сартром, – разработка варианта феноменологической онтологии: отказ от дуалистического противопоставления бытия и явления, внутреннего и внешнего. Явление самодостаточно («за ним» ничего нет, оно указывает только на самого себя). «Бытие существующего состоит именно в том, что оно проявляется»...оно раскрывается нам в «непосредственном доступе, скуке, тошноте и т. д.)

¨ Феномен утверждается в качестве «значащего», в качестве полноценного носителя фундаментальных смыслов жизненного опыта человека как «бытия-в-мире». Сартр противопоставляет бытие феномена (бытия-в-себе) и сознания («ничто», бытие дорефлексированного cogito, бытие-для-себя) и анализирует их подлинные связи.

¨ От факта существования разнообразных эмпирических поведений и состояний человека (вопрошание, ожидание, ложь, стыд, гордость и т. п.) необходимо, согласно Сартру, восходить к их значению, к вопросу: чем должно быть сознание («человеческая реальность»), чтобы эти поведения были возможными для человека? Чем при этом должен быть мир и Другой?

¨ «Бытие есть. Бытие есть в себе. Бытие есть то, что оно есть. Вот три характеристики, которые предварительное исследование феномена бытия позволяет нам приписать бытию феноменов». Бытие-в-себе есть простая данность живому сознанию – в качестве таковой – случайность как «существование без основания», «абсурдное существование». Не зная инаковости, оно не способно полагать себя как инаковость, вступать в отношение с самим собой и с другим бытием. Бытие-в-себе – все, среди чего (и на фоне чего) сознание открывает себя в мире, «среди вещей и других», «в ситуации».

¨ Сознание – это бытие-для-себя. Оно описывается как бытийная недостаточность, «тотальная пустота», трещина, «дыра в бытии», «несовпадение с собой», «постоянная утечка», дистанцирование с миром, прошлым, с самим собой.

¨ В отличие от бытия-в-себе, сознание есть то, что оно не есть, и не есть то, что оно есть», «оно должно быть тем, что оно есть», а не просто «быть». Сознание есть выбор, проектирование себя к своим возможностям, к своему будущему. Оно свободно (не детерминировано ничем внешним ему самому), оно есть самоопределение по отношению к любого рода данности.

¨ Данное и прошлый опыт сознания как бы окутываются «муфтой ничто» – дистанцируются, нейтрализуются, подвешиваются в неопределенности внутри проекта («еще-не-существующего»), поскольку человек может по-разному выбирать свой способ бытия в мире, превосходя этим выбором наличное в своей конкретной цели, а тем самым по-разному артикулируя и синтезируя и само «сырое существующее» в «ситуацию». «Не-бытие», по Сартру. всегда возникает в границах человеческого ожидания (проекта).

¨ Мир может обнаружить себя человеку только как нечто конкретное, а «конкретное открывается нам только как синтетическая тотальность, лишь артикуляции которой представляют собой сознание и феномен». При этом Сартр утверждает онтологический приоритет бытия-в-себе над сознанием, отказываясь как от идеалистического, так и реалистического решения вопроса об отношениях между ними: «трансцендентное бытие никоим образом не может воздействовать на сознание», равно как и сознание не может «конструировать» трансцендентное, «объективируя элементы, заимствованные у своей субъективности».

¨ Хотя человек выбирает свой способ бытия на фоне абсолютной случайности своего «здесь-бытия»,он держит в своих руках все нити, связывающие его с миром. Не выбирая свою эпоху, он выбирает себя в ней. Он должен быть одновременно фактичностью и трансцендированием, изобретая, строя себя «вплоть до мельчайших деталей»… Сознание – это «первоначальное фонтанирование», составляющее внутреннюю онтологическую структуру ситуации, мира, бытия, делает данное «проблематичным», а человека – существом, которое «должно себя ожидать и делать себя».

¨ Идеальное присутствие «причины себя» как ценности составляет единую тему всех выборов человека, под ее знаком сознание проектирует себя, стремясь преодолеть свою «недостаточность» стать «позитивностью», тотальностью-в-себе-для-себя, то есть бытием, которое было бы одновременно основанием своего бытия. Стремление сознания стать такой тотальностью Сартр называет проектом быть Богом.

¨Изначальный выбор человека (интенция, в которой имплицирована, «свернута» деятельность первичного жизнезначимого смыслообразования, являющегося своего рода матрицей последующих жизненных проявлений индивида, внутренним пафосом его судьбы) выполняет в сартровской онтологии роль правила организации и интеллигибельности конкретного экзистенциального опыта. Первоначальный выбор, этот «фундаментальный акт свободы» – первопричина наших состояний и действий.

¨ Будучи непосредственным «присутствием-с-собой», сознание обладает деструктивной силой «свидетеля своего бытия». Поэтому сартровский человек «всегда натыкается на свою ответственность», у него нет алиби, все в нем и вокруг него – его «индивидуальное предприятие», суверенный выбор. Отсюда и экзистенциальная тоска как осознание человеком своего безусловного авторства и ответственности.

¨ Сартр выявляет и описывает непростую динамику отношений «объектности» и «свободной самости», конфликта и борьбы двух свобод за преодоление своего отчуждения Другим и восстановления себя в качестве «самости». «Другого встречают, его не конституируют»… «Другой конституирует меня «в новом типе бытия», то есть под знаком «конкретности» способов присутствия Другого в моем экзистенциальном опыте в качестве условия и посредника моей индивидуальности.

¨ Работа, составляющая своеобразный триптих с работами «Рождение клиники. Археологический взгляд медика» (1963) и «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук» (1966), может быть рассмотрена как рефлексия структуралистских подходов и методов исследования знаний над самими собой.

¨ Одна из ключевых методологических задач работы – окончательное развенчание представления классического рационализма о прозрачности сознания для самого себя, а мира – для человеческого (как трансцендентального) сознания. Ни сознание (в своем «подсознательном»), ни мир (в своей социокультурности) «непрозрачны», они сокрыты в исторических дискурсивных практиках, выявить исходные основания которых и есть задача археологии знания как дисциплины и метода.

¨ Вторая ключевая методологическая установка работы – избегание модернизирующей ретроспекции, что требует рассмотрения выявленных прошлых состояний культуры и знания при максимально возможном приближении к их аутентичному своеобразию и специфике. Третья – избавление в анализе от всякой антропологической зависимости, но вместе с тем обнаружение и понимание принципов формирования такой зависимости.

¨ Первая часть работы рассматривает прежде всего специфику дискурсивных анализов как формы организации (по)знания. «Поначалу, – указывает Фуко, – нам требуется провести сугубо негативную работу: освободиться от хаоса тех понятий, которые (каждое по-своему) затемняют понятие прерывности». Это такие традиционно применяемые в анализах понятия, как традиция, развитие и эволюция, «ментальность» или «дух», т. е. те, которые исходно предполагают встраивание «единичностей» в некие предзаданные целостные ряды с нерефлексируемыми основаниями и принципами их конструирования. Все они – «неосознанные непрерывности, которые задним числом организуют дискурс, составляющий предмет нашего анализа».

¨ «Книга» и «произведение» кажутся очевидно-однозначными понятиями, но внимательный взгляд исследователя обнаруживает, что «границы книги никогда не очерчены достаточно строго», а «произведение» не может быть исследовано «ни как непосредственная, ни как определенная, ни как однородная общность»... Нужна операция, которую можно было бы назвать интерпретативной (поскольку она дешифрует в тексте то, что последний скрывает и манифестирует одновременно»).

¨ Нужно признать многоуровневость и разрывность в организации дискурса, наличие в нем «глубинных структур» и «осадочных пластов» и прервать тем самым нерефлексируемую игру «постоянно исчезающего присутствия и возвращающегося отсутствия», проблематизировать все наличные «квазиочевидности». При этом нет необходимости отсылать дискурс к присутствию отдаленного первоначала», а необходимо понять, «как взаимодействуют его инстанции».

¨ Фуко интересует проблема условий самой возможности того или иного типа дискурса (как связанной определенным образом совокупности высказываний) в том виде, в каком он есть, и на том месте, на котором он есть. В этом ключе Фуко рассматривает ряд гипотез, пытающихся объяснить сложившиеся дисциплинарные общности (медицины, грамматики, политической экономии), и показывает их несостоятельность.

¨ Это гипотезы, видящие общность, как образованную: 1) совокупностью высказываний, соотносящихся с одним и тем же объектом; 2) единством формы и типом сцепления высказываний, их стилем;; 3) группой высказываний внутри определенной системы постоянных и устойчивых концептов, концептуальной архитектоникой дисциплины; 4) тождественностью тем. Учитывая неудачи всех этих попыток, Фуко пытается установить рассеивание точек выбора и определить, пренебрегая любыми мнениями, тематические предпочтения поля стратегических возможностей». С его точки зрения, речь идет об условиях возможности «дискурсивных формаций».

¨ Дискурс характеризуется не существованием в нем неких привилигированных объектов, а тем, как он формирует свои объекты, которые остаются при этом рассеянными, т. е. установленными отношениями между инстанциями появления, разграничения и спецификаций (в которых любой объект исследуемого дискурса обретает свое место). Отсюда: 1) объект существует в позитивных условиях сложного пучка связей; 2) отношения. внутри которых появляется объект, не представлены в объекте, не определяют его внутренней конституции; 3) сама система отношений имеет несколько уровней, они как связывают дискурс с условиями его появления, так и формируются внутри самого дискурса (вторичные, рефлексивные, собственно дискурсивные отношения); 4) дискурсивные отношения характеризуют «не язык, который использует дискурс, не обстоятельства, в которых он разворачивается, а самый дискурс, понятый как чистая практика».

¨ «Безусловно, дискурс – событие знака, но то, что он делает, есть нечто большее, нежели просто использование знаков для обозначения вещей. Именно это «нечто большее» и позволяет ему быть несводимым к языку и речи». В этой связи возникает ряд вопросов, требующих ответов: 1) кто говорит, хранит данный вид языка и в силу каких своих характеристик; 2) исходя из какой институционализированной области разворачивается тот или иной дискурс; 3) какова позиция субъекта относительно различных областей и групп объектов (вопрошание осуществляется в соответствии с определенной решеткой исследования, даже если она не эксплицирована).

¨ Описание уровня высказывания возможно лишь «путем анализа отношений между высказыванием и пространствами различения, в которых оно выявляет различия». Кроме того, высказывание всегда соотносится с субъектом («автором» или любой иной производящей субстанцией). Для того, чтобы появилось высказывание и речь коснулась высказывания, недостаточно произнести или написать фразу в определенном отношении к полю объектов или субъекту; необходимо еще включить ее в отношения со всем прилегающим полем». Согласно Фуко, «высказывание всегда имеет края, населенные другими высказываниями». Именно эти «края» делают возможными различные контексты.

¨ Дискурс – это «то, что произведено совокупностью знаков («дискурс является общностью очередностей знаков постольку, поскольку они являются высказываниями, т. е. поскольку им можно назначить модальности частных существований»). Окончательно дискурс можно определить «как совокупность высказываний, принадлежащих к одной и той же системе формаций» Он – принцип рассеивания и распределения высказываний, а анализ высказывания соответствует частному уровню описания.

¨ Понятие дискурсивной практики задается как «совокупность анонимных исторических правил, всегда определенных во времени и пространстве, которые установили в данную эпоху и для данного социального, экономического, географического или лингвистического пространства условия выполнения функции высказывания». Большей частью анализ дискурса проходит под знаком целостности и избытка означающих элементов по отношению к единственному означаемому («каждый дискурс таит в себе способность сказать нечто иное, нежели то, что он говорил, и укрыть, таким образом, множественность смыслов – избыток означаемого по отношению к единственному означающему»).

¨ «Архив – это прежде всего закон того, что может быть сказано, система, обуславливающая появление высказываний как единичных событий». «Он дан фрагментами, частями, уровнями несомненно настолько лучше и настолько с большей строгостью, насколько время отделяет нас от него». Архив маркирует кромку времени, которая окружает наше настоящее, – «это то, что вне нас устанавливает наши пределы».

¨ «Описание архива развертывает свои возможности (и принципы овладения этими возможностями) исходя из дискурсов, которые только что перестали быть исключительно нашими; его порог существования установлен разрывом, отделяющим нас тот того, что выходит за пределы нашей дискурсивной практики; его место – это разрыв наших собственных дискурсивных практик». Исследование архива Фуко называет «археологией»: «археология» описывает дискурсы как частные практики в элементах архива».

¨Гадамер рассматривает вопросы эстетики, историзма, онтологии языка и теории герменевтического опыта как в историческом, так и в систематическом измерении. Это попытка разработать всеобщие трансцендентальные условия возможности взаимопонимания и понимания текстов.

¨ Гадамеровское понимание истины ориентируется на истину несокрытости, раскрытости, самообнаружения вещи. Истина при этом не обязана человеческом усилию. Истина становится историческим процессом раскрытия, который происходит, случается и который определяет нас или уже давно определил, прежде чем мы вообще это осознали.

¨ Гадамер пытается освободить гуманитарные науки от их ориентации на естествознание и обосновать их в первоначальном опыте мира, который предшествует различению естественных и гуманитарных наук, теории и практики. Для наук о духе важны не просто процедуры верификации или фальсификации. Гораздо более важным является цель этих усилий: благодаря гуманитарным исследованиям человек должен сформироваться, т. е. образовать сам себя и стать «человечным».

¨ Гуманитарное познание должно быть направлено на однократность и неповторимость, уникальность исторического события. Все гуманитарные науки являются в этом смысле историческими и имеют дело с сингулярностью. Их стратегию в этом отношении можно было бы назвать «экземплификацией». в то время как естественные науки стремятся подчинить всякое событие общему правилу, то есть основной стратегией для них является поведение.

¨ Рост сциентизации приводит к росту отчуждения, что, в свою очередь, вызывает уменьшение сферы собственно человеческого опыта. Гадамером ставится задача описать существование человека в условиях «трагической культуры», культуры, которая, с одной стороны, формирует человека, с другой стороны, подавляет его, будучи отчужденной.

¨ Гадамер избавляется от противопоставления субъекта и объекта эстетического переживания. Игра является «чистым самопредставлением». Игрок всегда включен в игру, и зритель, читатель, слушатель) включен в бытие произведения искусства. Эти рассуждения ведут Гадамера к утверждению, что способ бытия искусства есть «превращение в образ».

¨ Истина есть показывающее себя присутствие. Искусство является представлением или опосредованием, которое включают в себя реципиента. Если способ бытия искусства заключен в образе, то нет различия между вневременным самим по себе и его временными изображениями. Например, в празднике всегда то же самое, но вновь повторяющееся. Способ бытия праздника есть празднование.

¨ Подобно опыту искусства, в котором зритель необходимо принадлежит «представлению», гуманитарное понимание также заканчивается в интеграции «другого» в соответствующее «собственное». Понимание гуманитарных наук объясняется в этом смысле как присвоение, овладение, процесс, который не отпускает понимающего из игры. Следовательно, не существует изолированного, для себя существующего, вневременного субъекта; скорее предмет – исторический мир – всегда определяет субъекта, так как последний нерасторжимо связан с этим миром.

¨ Гадамер разрабатывает собственную теорию герменевтического опыта, которая является стержнем его герменевтики. «Я понимаю нечто только тогда, когда у меня уже заранее присутствует предметный интерес к сомнительному обстоятельству («предрассудок», «герменевтический круг»).

¨ «Действенно-историческое сознание» – «горизонт»… Горизонт означает кругозор. У кого нет горизонта, о том можно сказать, что у него нет образования, или воспитания. Существуют также чуждые горизонты, чужие исторические миры. «Историческое сознание» толкует понимание как реконструкцию прошедшего мира. Гадамер видит в понимании, в первую очередь, не метод сохранения и обеспечения объективности, но процесс; течение, ход, собственно «слияние горизонтов».

¨ Действительная история не есть что-то дополнительное к историческому событию, но способ, каким прошлое становится современным… «Действенная история» означает не частичную, но полную отнесенность к прошлому.

¨ Две первые части книги излагают самопонимание и задачи гуманитарных наук. В третьей части тематизируется то обширное целое, внутри которого вообще осуществляется всякий опыт и наука. Гадамер говорит в этой связи об «онтологическом повороте герменевтики», который означает, что обширные горизонты языка можно воспринимать как предпосылку и условие всякого понимания. Гадамер характеризует язык в качестве среды герменевтического опыта.

¨ Эманация понимается как такой процесс «истечения» из первоначала, из Единого, что Единое при этом ничего не теряет и не утрачивает. Из теологической модели Гадамер выводит два важных следствия: «слово выражает вовсе не дух, но полагаемое «дело»… «Слово может пониматься как принципиально незавершенный процесс или событие».

¨Понятие «всеединство» мыслится В. С. Соловьевым в связи с проблемами практического разума, моральной философии – проблемами человеческой свободы, добра, социальной справедливости, гармонизации общественных отношений и т. п.

¨ Это идеал «всеобщей солидарности», осуществление «истинного всеединства». Общающая формулировка понятия всеединства является весьма точным пояснением смысла русского слова «соборность». Соборность означает, что человек не отделен от всецелого, не противопоставлен бытию, которое в глубинной своей основе совпадает с наивысшим благом, моральным добром. Зло же предстает как отсутствие способности человека чувствовать свою живую сопричастность бытию, соотнесенность с человеком собирательным, или обществом. «Механическая атомарность» индивида, «отчужденность», «эгоизм» и т. п. – это все то, что противостоит положительному всеединству.

¨ В философии всеединства речь идет о единении Бога и человека. Абсолютное начало мира есть Бог, он же источник его единства, так можно пояснить это положение Соловьева. Природа истинно-сущего, которое будучи началом бытия, заключает в себе все бытие, поэтому единичное удерживает множественное, цельное – частное. В Абсолютном сущем, по мысли Соловьева, содержатся два центра – абсолютное начало, как таковое, и первоматерия.

¨ Для первоматерии, выражающей начало многообразия, вводится понятие София (мудрость). Первоматерия, разумеется, не имеет ничего общего с тем, что современные ученые называют материей. Включенная в абсолют, она не может быть ничем иным, как мировой душой. София, отождествленная с мировой душой, способна не только на должное развертывание заложенных в ней потенций, но и на искажения, если мировая душа вдруг увлечется излишней самостоятельностью и уклонится от объединяющего воздействия Логоса. Этим собственно и объясняется несовершенство мира.

¨ У Софии, являющейся как бы представительницей материального мира, но мира устремленного к духовному единству и совершенству, особое место принадлежит идее человека. «София есть идеальное совершенно человечества”, – пишет Соловьев. Но София – неразрывная часть Абсолюта и Бога, ибо без нее нет деятельности Бога. В философии Соловьева человек «совечен» Богу, он отрицает утверждение, что Бог может существовать и без человека. Здесь речь идет не о человеке, как биологическом виде, он появился в процессе эволюции, а о человеке как идее бытия, которая заложена в самой основе мира в целом. Идеальный софийный человек принадлежит вечности, а она – ему, поэтому он един с Богом.

¨ Разорванное эмпирическое существование человека противопоставляет человека человеку, человека природе, скрывая от нас подлинную сущность человеческого бытия, а именно, бытия в Боге, в Абсолюте, в единстве. Для достижения всеединства разобщенность абсолютно необязательно рассматривать как непреодолимое препятствие. В определенном смысле она даже необходима для истинного плодотворного всеединства, которое предполагает синтез многогранных, многокачественных индивидуальностей. Поэтому процесс дифференциации, отделения элементов от единосущего очень нужен для плодотворного синтеза, и полезен до тех пор, пока он не угрожает хаосом и полным небытием

¨ Человек в современном его состоянии далеко стоит от центра всеединства, находясь в периферийных его областях, где силы обособления, разъединения преобладают над силами объединения. Периферийное сознание не в состоянии охватить единый идеальный, сущностный космос, возвыситься до его понимания. Редкую возможность для этого предоставляют редкие вспышки вдохновения; озарения близки к тем, которые испытывают истинные художники, поэты, пророки. В такие моменты открывается подлинность мира, его единство.

¨ Познание невозможно без любви, ощущаемой как стремление к достижению всеединства. Эгоистическая замкнутость противопоказана познающему субъекту, лишь его любовь и открытость другим людям, ко всему миру дают необходимый угол зрения для истинного понимания, формируют ту нравственную основу, без которой познание рано или поздно окажется бессильным, а то и опасным.

¨ Системообразующим началом философии Владимира Соловьёва является «этика всеединства». Именно «оправдание добра» как рефлексия миро-отношения, осуществляемая посредством жизне-ощущения и миро-понимания, составляет главную задачу и смысл системы Соловьёва.

¨ Объектом анализа работы Толстого является христианское вероучение, включающее в себя практическое учение о жизни (этику) и объяснение сущности жизни (метафизику), органично связанные между собой.

¨ Свою главную задачу Толстой видит в том, чтобы интегрировать этику в христианское мировоззрение, что позволит человеку руководствоваться в своей жизни непосредственно христианскими заповедями.

¨ Согласно Толстому, вера не есть откровение, а разумное сознание смысла жизни; разум, открывающий истину. Истина ведет к пониманию смысла блага, выраженного в идее единения человечества на основе мирного, любовного сосуществования людей: «Царство Бога на земле есть мир всех людей между собой, мир между людьми есть высшее доступное на земле благо людей».

¨ Высшая идея блага не умозрительный идеал, а определенная установка, побуждающая человека к деятельности, подразумевающая наличие главного этического закона и соответствующих ему норм и правил.

¨ Сущность этического закона наиболее адекватно выразилась в Нагорной проповеди. В ней зафиксирован основной этический закон христианства – непротивление злу насилием, который органичен идее блага (любви) и исполнение которого способствует приближению к Богу.

¨ Непротивление злу имеет следующие основания: а) абсолютное соответствие целей и средств нравственной деятельности:»Не противься злому – значит не противься злому никогда, т. е. никогда не делай насилия, т.е. такого поступка, который всегда противоположен любви» б) самоотречение как норма нравственной деятельности: «Движение к добру совершается не мучителями, а мучениками»; в) наличие соответствующего сода нравственных норм и правил, являющихся необходимым руководством в нравственной деятельности: «Не гневайся, не клянись, не прелюбодействуй, не противься злу, люби ближнего и врага своего».

¨ Речь идет о мироустройстве, главной особенностью которого является создание все более обыскусственной среды обитания людей, в которой человек более не страдает от тяжкого труда, болезней, голода, насилия, войн и даже не переживает экзистенциальных душевных конфликтов.

¨ «Если бы мне надо было дать название современному положению вещей, я сказал бы, что это – состояние после оргии. Оргия – это каждый взрывной момент освобождения в какой бы то ни было сфере… Это была всеобъемлющая оргия материального, рационального, сексуального, критического и антикритического, – оргия всего, что связано с ростом и болезнями роста.

¨ Человечество спешит в пустоту, потому что все конечные цели освобождения остались позади, людей неотступно «преследует и мучает предвосхищение всех результатов, априорное знание всех знаков, форм и желаний». Общество достигло такого состояния, когда ничто (даже Бог) не исчезает более, достигнув своего конца или смерти; нет больше фатальной формы исчезновения, есть лишь частичный распад как форма рассеяния.

¨ Как отмечает Бодрийяр, ранее он полагал возможным построение следующей классификации ценностей: 1) начальная стадия, когда ценности развивались согласно существовавшим естественным обычаям; 2) рыночная стадия, когда ценности существуют как средство обмена» 3) структурная стадия, когда появляется ценность-символ, некие своды соответствующих правил. После этих стадий эволюции ценностей начинается стадия их «дробления» – стадия диффузии ценностей, когда уже не существует соответствия чего бы то не было чему бы то ни было…

¨ Есть лишь нечто, похожее на эпидемию ценности, на ее распространение и рассеяние, зависящее лишь от воли случая. Добро не располагается более по ту сторону зла. Все сущее продолжает функционировать, тогда как смысл существования давно исчез. Таким образом, по Бодрийяру, «идея прогресса исчезла, но прогресс продолжается». «Идея богатства, которая предполагает производство, исчезла, но производство как таковое осуществляется наилучшим образом. Доминирует размножение путем «ракового деления», которое более не повинуется генетическому коду ценности.

¨ Экономика, ставшая трансэкономикой, эстетика, ставшая трансэстетикой, сексуальность, ставшая транссексуальностью, – все это сливается в универсальном процессе. Все становится сексуальным, все являет собой объект желания: власть, знания – все истолковывается в терминах фантазмов и отталкивания; сексуальный стереотип проник повсюду.

¨ Стремление Запада поставить все в мире в зависимость от судьбы товара свелось к эстетизации мира...: каждая вещь посредством рекламы. средств массовой информации и изображений приобрела свой символ. Система скорее функционирует за счет эстетической прибавочной стоимости знака, нежели за сет прибавочной стоимости товара.

¨ После оргии наступает время маскарада, после желания появляется все то, что уподобляется эротическому, хаос и транссексуальный беспредел (кич) во всей своей славе. Не только сексуальная, но и политическая культура перешла на сторону маскарада. Образ жизни трансвестита стал самой основой наших действий, даже тех, что направлены на поиск подлинности и различий.

¨ Кибернетическая революция подводит человека к вопросу: человек я ли машина? Генетическая революция – к вопросу: человек я или виртуальный клон? Сексуальная революция, освобождая все виртуальные аспекты желания, ведет к основному вопросу: мужчина я или женщина?. Политическая и социальная революция заставляет человека спросить, в чем его собственная воля?

¨ Не люди покончили с потребительской стоимостью, а сама система ликвидировала ее путем перепроизводства. Произведено и накоплено столько вещей, что они просто не успевают сослужить свою службу. По версии Бодрийяра, СПИД, экономический крах, компьютерные вирусы, терроризм не являются более взаимозаменяемыми, они связаны родственными узами. Заражение активно не только внутри каждой системы, оно переходит от одной системы в другую.

¨ Без ведома экспертов, которые их изучают, и манипуляторов, которые думают, что влияют на них, массы поняли, что политическое виртуально мертво, но что теперь им дано сыграть в новую игру – столь же возбуждающую, как игра на колебаниях биржи, игру, где они с необычайной легкостью могут подчинить себе общественность. Массы воплощают в себе принцип неопределенности, «…втайне заботятся о статистическом беспорядке».

¨ Сегодня, по Бодрийяру, господствует фактичность симулякра, благодаря прозрачности нашей искусственной цивилизации. Это похоже на то, как будто человек освещен со всех сторон, свет пронизывает его насквозь, но он остается невидимым в ярком свете. Мы освещены техникой, образами, информацией, мы подчинены этой белой активности: отбеленной социальности, отбеленной телесности, что привело к тотальному асепсису как денег, так мозга и памяти.

¨ Большая проблема нашего времени: ничто не является само по себе источником наслаждения – надо заставить наслаждаться и себя, и других. Наслаждение становится актом коммуникации: ты принимаешь меня, я принимаю тебя, происходит обмен наслаждением – один из способов взаимодействия.

¨ Люди разочаровались в своем уме; они загоняют его в машины, чтобы иметь возможность играть с ним (или на нем) и насмехаться над ним. «Как очки и контактные линзы стали нашими родовыми протезами, ибо мы теряем зрение, так и компьютер становится искусственным протезом теряющих способность мыслить людей».

¨ Зло трансформируется в различные вирусные и террористические формы, преследующие нас. Мы, говорит Бодрийяр, «больше не умеем произносить проклятия. Мы умеем произносить только речи о правах человека – об этой благоговейной, слабой, бесполезной, лицемерной ценности, которая зиждется на просвещенной вере в естественную силу Добра, на идеализации человеческих отношений (тогда как для Зла не существует иной трактовки, нежели само Зло)… Если в отношении той или иной вещи возникает необходимость установления права, то это означает, что сама эта вещь приближается к своей гибели…

¨ Человек стал, в своем постмодернистском воплощении, самоутверждающимся и самосовершенствующимся… Индивидуум податливый, подвижный, многогранный перестает быть объектом права; он – тактик и хозяин своего собственного существования, он более не ссылается на какую-либо правовую инстанцию, но исходит из качества своих действий и достигнутых результатов.

¨ По мнению Бодрийяра, если страны Востока приведут в движение весь огромный запас свободы, который они удерживали, то тем самым лишится стабильности хрупкий метаболизм ценностей Запада, который желает свободы не как действия, но как виртуального согласованного взаимодействия, не как драмы, но как глобальной психологической драмы либерализма. Внезапная инъекция свободы, как реальный обмен, как грубая и активная трансцендентность, как Идея, была бы целиком катастрофичной для нашей существующей в определенном температурном режиме формы распределения ценностей.

¨ Бодрийяр формулирует «теорему о проклятой стороне вещей», согласно которой «есть одно ужасающее последствие непрерывного создания позитивного. Если негативное порождает кризис и критику, то позитивное, возвеличенное до уровня гиперболы, порождает катастрофу в силу невозможности выделить кризис и критику даже в гомеопатических дозах. Любая структура, которая преследует, изгоняет, заклинает свои негативные элементы, подвергается риску катастрофы. Все, что извергает из себя проклятую сторону своей сути, подписывает себе смертный приговор»… Освобождение права и наслаждения неотвратимо ведет к освобождению преступления.

Поиск по сайту: