Песнь пятнадцатая

Круг второй (окончание) – Круг третий – Гневные

Какую долю, дневный путь свершая,

Когда к исходу близок третий час,

Являет сфера, как дитя, живая,

Такую долю и теперь как раз

Осталось солнцу опуститься косо;^[737]

Там вечер был, и полночь здесь у нас.^[738]

Лучи нам били в середину носа,

Затем что мы к закатной стороне

Держали путь по выступу утеса,

Как вдруг я ощутил, что в очи мне

Ударил новый блеск, струясь продольно,

И удивился этой новизне.

Тогда ладони я поднес невольно

К моим бровям, держа их козырьком,

Чтобы от света не было так больно.

Как от воды иль зеркала углом

Отходит луч в противном направленье,

Причем с паденьем сходствует подъем,

И от отвеса, в равном отдаленье,

Уклон такой же точно он дает,

Что подтверждается при наблюденьи,

Так мне казалось, что в лицо мне бьет

Сиянье отражаемого света,

И взор мой сделал быстрый поворот.

«Скажи, отец возлюбленный, что это

Так неотступно мне в глаза разит,

Все надвигаясь?» – я спросил поэта.

«Не диво, что тебя еще слепит

Семья небес,^[739] – сказал он. – К нам, в сиянье,

Идет посол – сказать, что путь открыт.

Но скоро в тяжком для тебя сверканье

Твои глаза отраду обретут,

Насколько услаждаться в состоянье».

Когда мы подошли: «Ступени тут, –

Сказал, ликуя, вестник благодати, –

И здесь подъем гораздо меньше крут».

Уже мы подымались, и «Bead

Misericordes!»^[740] пелось нам вослед

И «Радуйся, громящий вражьи рати!»

Мы шли все выше, я и мой поэт,

Совсем одни; и я хотел, шагая,

Услышать наставительный ответ;

И так ему промолвил, вопрошая:

«Что тот слепой романец разумел,

О «доступе другим» упоминая?»

И вождь: «Познав, какой грозит удел

Позарившимся на чужие крохи,

Он вас от слез предостеречь хотел.

Богатства, вас влекущие, тем плохи,

Что, чем вас больше, тем скуднее часть,

И зависть мехом раздувает вздохи.

А если бы вы устремляли страсть

К верховной сфере,^[741] беспокойство ваше

Должно бы неминуемо отпасть.

Ведь там – чем больше говорящих «наше»,

Тем большей долей каждый наделен,

И тем любовь горит светлей и краше».

P58

«Теперь я даже меньше утолен, –

Ответил я ему, – чем был сначала,

И большими сомненьями смущен.

Ведь если достоянье общим стало

И совладельцев много, почему

Они богаче, чем когда их мало?»

И он в ответ: «Ты снова дал уму

Отвлечься в сторону земного дела

И вместо света почерпаешь тьму.

Как луч бежит на световое тело,^[742]

Так нескончаемая благодать

Спешит к любви из горнего предела,

Даря ей то, что та способна взять;

И чем сильнее пыл, в душе зажженный,

Тем большей славой ей дано сиять.

Чем больше сонм, любовью озаренный,

Тем больше в нем благой любви горит,

Как в зеркалах взаимно отраженной.

Когда моим ответом ты не сыт,

То Беатриче все твои томленья,

И это и другие, утолит.

Стремись быстрей достигнуть исцеленья

Пяти рубцов, как истребились два,

Изглаженные силой сокрушенья».

«Ты мне даруешь…» – начал я едва,

Как следующий круг возник пред нами,

И жадный взор мой оттеснил слова.

И вдруг я словно был восхищен снами,

Как если бы восторг меня увлек,

И я увидел сборище во храме;

И женщина, переступив порог,

С заботой материнской говорила:

«Зачем ты это сделал нам, сынок?

Отцу и мне так беспокойно было

Тебя искать!» Так молвила она,

И первое видение уплыло.^[743]

И вот другая, болью пронзена,

Которую родит негодованье,

Льет токи слез, и речь ее слышна:

«Раз ты властитель града, чье названье

Среди богов посеяло разлад^[744]

И где блистает всяческое знанье,

Отмсти рукам бесстыдным, Писистрат,

Обнявшим нашу дочь!» Но был спокоен

К ней обращенный властелином взгляд,

И он сказал, нимало не расстроен:

«Чего ж тогда достоин наш злодей,

Раз тот, кто любит нас, суда достоин?»^[745]

Потом я видел яростных людей,

Которые, столпившись, побивали

Камнями юношу, крича: «Бей! Бей!»

А тот, давимый гибелью, чем дале,

Тем все бессильней поникал к земле,

Но очи к небу двери отверзали,

И он молил, чтоб грешных в этом зле

Господь всевышний гневом не коснулся,

И зрелась кротость на его челе.^[746]

Как только дух мой изнутри вернулся

Ко внешней правде в должную чреду,

Я от неложных грез моих очнулся.

Вождь, увидав, что я себя веду,

Как тот, кого внезапно разбудили,

Сказал мне: «Что с тобой? Ты как в чаду,

Прошел со мною больше полумили,

Прикрыв глаза и шатко семеня,

Как будто хмель иль сон тебя клонили».

И я: «Отец мой, выслушай меня,

И я тебе скажу, что мне предстало,

Суставы ног моих окостеня».

И он: «Хотя бы сто личин скрывало

Твои черты, я бы до дна проник

В рассудок твой сквозь это покрывало.

Тебе был сон, чтоб сердце ни на миг

Не отвращало влагу примиренья,^[747]

Которую предвечный льет родник.

Я «Что с тобой?» спросил не от смятенья,

Как тот, чьи взоры застилает мрак,

Сказал бы рухнувшему без движенья;

А я спросил, чтоб укрепить твой шаг:

Ленивых надобно будить, а сами

Они не расшевелятся никак».

Мы шли сквозь вечер, меря даль глазами,

Насколько солнце позволяло им,

Сиявшее закатными лучами;

А нам навстречу – нараставший дым

Скоплялся, темный и подобный ночи,

И негде было скрыться перед ним;

Он чистый воздух нам затмил и очи.

Поиск по сайту: