Песнь двадцать восьмая. В великой жажде обойти дозором

Земной Рай – Мательда

В великой жажде обойти дозором

Господень лес,^[950] тенистый и живой,

Где новый день смягчался перед взором,

Я медленно от кручи круговой

Пошел нагорьем, и земля дышала

Со всех сторон цветами и травой.

Ласкающее веянье, нимало

Не изменяясь, мне мое чело

Как будто нежным ветром обдавало

И трепетную сень вершин гнело

В ту сторону, куда гора святая

Бросает тень, как только рассвело, –

Но все же не настолько их сгибая,

Чтобы умолкли птички, оробев

И все свои искусства прерывая:

Они, ликуя посреди дерев,

Встречали песнью веянье востока

В листве, гудевшей их стихам припев,

Тот самый, что в ветвях растет широко,

Над взморьем Кьясси наполняя бор,^[951]

Когда Эол^[952] освободит Сирокко.

Я между тем так далеко простер

Мой путь сквозь древний лес, что понемногу

Со всех сторон замкнулся кругозор.

И вдруг поток^[953] мне преградил дорогу,

Который мелким трепетом волны

Клонил налево травы по отлогу.

Чистейшие из вод земной страны

Наполнены как будто мутью сорной

Пред этою, сквозной до глубины,

Хотя она струится черной-черной

Под вековечной тенью, для лучей

И солнечных, и лунных необорной.

Остановясь, я перешел ручей

Глазами, чтобы видеть, как растенья

Разнообразны в свежести своей.

И вот передо мной, как те явленья,

Когда нежданно в нас устранена

Любая дума силой удивленья,

Явилась женщина,^[954] и шла одна,

И пела, отбирая цвет от цвета,

Которых там пестрела пелена.

«О женщина, чья красота согрета

Лучом любви, коль внешний вид не ложь,

Но сердца достоверная примета, –

Быть может, ты поближе подойдешь, –

Сказал я ей, – и станешь над стремниной,

Чтоб я расслышать мог, что ты поешь?

Ты кажешься мне юной Прозерпиной,

Когда расстаться близился черед

Церере – с ней, ей – с вешнею долиной».^[955]

Как чтобы в пляске сделать поворот,

Она, скользя сомкнутыми стопами

И мелким шагом двигаясь вперед,

Меж алыми и желтыми цветами

К моей оборотилась стороне

С девически склоненными глазами;

И мой призыв был утолен вполне,

Когда она так близко подступила,

Что смысл напева долетал ко мне.

Придя туда, где побережье было

Уже омыто дивною рекой,

Открытый взор она мне подарила.

Едва ли мог струиться блеск такой

Из-под ресниц Венеры, уязвленной

Негаданно сыновнею рукой.^[956]

Среди травы, волнами орошенной,

Она, смеясь, готовила венок,

Без семени на высоте рожденный.

На три шага нас разделял поток;

Но Геллеспонт, где Ксеркс познал невзгоду,

Людской гордыне навсегда урок,^[957]

Леандру был милее в непогоду,

Когда он плыл из Абидоса в Сест,^[958]

Чем мне – вот этот, не разъявший воду.

«Вы внове здесь; мой смех средь этих мест,^[959]

Где людям был приют от всех несчастий, –

Так начала она, взглянув окрест, –

Мог удивить вас и смутить отчасти;

Но ум ваш озарится светом дня,

Вникая в псалмопенье «Delectasti».^[960]

Ты, впереди,^[961] который звал меня,

Спроси, что хочешь; я на все готова

Подать ответ, все точно изъясня».

«Вода и шум лесной, – сказал я снова, –

Колеблют то, что моему уму

Внушило слышанное прежде слово».^[962]

На что она: «Сомненью твоему

Я их причину до конца раскрою

И сжавшую тебя рассею тьму.

Творец всех благ, довольный лишь собою,

Ввел человека добрым, для добра,

Сюда, в преддверье к вечному покою.

Виной людей пресеклась та пора,

И превратились в боль и в плач по старом

Безгрешный смех и сладкая игра.

Чтоб смуты, порождаемые паром,

Который от воды и от земли

Идет, по мере силы, вслед за жаром,

Тревожить человека не могли,

Гора вздыбилась так, что их не знает

Над уровнем ворот, где вы вошли.

Но так как с первой твердью круг свершает

Весь воздух, если воздуху вразрез

Какой-либо заслон не возникает,

То здесь, в чистейшей высоте небес,

Его круговорот деревья клонит

И наполняет шумом частый лес.^[963]

Растение, которое он тронет,

Ему вверяет долю сил своих,

И он, кружа, ее вдали уронит;

Так в дальних землях, если свойства их

Иль их небес пригодны, возникая,

Восходит много отпрысков живых.

И там бы не дивились, это зная,

Тому, что иногда ростки растут,

Без видимого семени вставая.

И знай про этот дивный лес, что тут

Земля богата всяческою силой

И есть плоды, которых там не рвут.

И этот вот поток рожден не жилой,

В которой охладелый пар скоплен

И вдаль течет, то буйный, то унылый;

Его источник прочен и силен

И черплет от господних изволений

Все, что он льет, открытый с двух сторон.

Струясь сюда – он память согрешений

Снимает у людей; струясь туда –

Дарует память всех благих свершений.

Здесь – Лета; там – Эвноя; но всегда

И здесь, и там сперва отведать надо,

Чтоб оказалась действенной вода.

В ее вкушенье – высшая услада.^[964]

Хоть, может быть, ты жажду утолил

Услышанным, но я была бы рада,

Чтоб ты в подарок вывод получил;

Тебе он не обещан, но едва ли

От этого он станет меньше мил.

Те, что в стихах когда-то воспевали

Былых людей и золотой их век,

Быть может, здесь в парнасских снах^[965] витали:

Здесь был невинен первый человек,

Здесь вечный май, в плодах, как поздним летом,

И нектар – это воды здешних рек».

Я обратил лицо к моим поэтам

И здесь улыбку их упомяну,

Мелькнувшую при утвержденье этом;

Потом взглянул на дивную жену.

Поиск по сайту: