Песнь тринадцатая. Четвертое небо – Солнце (продолжение)

Четвертое небо – Солнце (продолжение)

Пусть тот, кто хочет знать, что мне предстало,

Вообразит (и образ, внемля мне,

Пусть держит так, как бы скала держала)

Пятнадцать звезд,^[1373] горящих в вышине

Таким огнем, что он нам блещет в очи,

Любую мглу преодолев извне;

Вообразит тот Воз, что дни и ночи

На нашем небе вольно колесит

И от круженья дышла – не короче;^[1374]

И устье рога пусть вообразит,

Направленного от иглы устоя,

Вокруг которой первый круг скользит;^[1375]

И что они, два знака в небе строя,

Как тот, который, чуя смертный хлад,

Сплела в былые годы дочь Миноя,

Свои лучи друг в друге единят,

И эти знаки, преданы вращенью,

Идут – один вперед, другой назад,^[1376] –

И перед ним возникнет смутной тенью

Созвездие, чей светлый хоровод

Меня обвил своей двойною сенью,

С которой все, что опыт нам несет,

Так несравнимо, как теченье Кьяны^[1377]

С той сферою, что всех быстрей течет.

Не Вакх там воспевался, не пеаны^[1378],

Но в божеской природе три лица

И как она и смертная слияны.

Умолкнув, оба замерли венца

И устремили к нам свое сиянье,

И вновь их счастью не было конца.

В содружестве божеств прервал молчанье

Тот свет,^[1379] из чьих я слышал тайников

О божьем нищем чудное сказанье,

И молвил: «Раз один из двух снопов

Смолочен, и зерно лежать осталось,

Я и второй обмолотить готов.^[1380]

Ты думаешь, что в грудь,^[1381] откуда бралось

Ребро, чтоб вышла нежная щека,

Чье небо миру дорого досталось,^[1382]

И в ту,^[1383] которая на все века,

Пронзенная, так много искупила,

Что стала всякая вина легка,

Весь свет, вместить который можно было

Природе человеческой, влила

Создавшая и ту и эту сила;

И странной речь моя тебе была,

Что равного не ведала второго

Душа,^[1384] чья благость в пятый блеск вошла.

Вняв мой ответ, поймешь, что это слово

С тем, что ты думал, точно совпадет,

И средоточья в круге нет другого.^[1385]

Все, что умрет, и все, что не умрет,^[1386] –

Лишь отблеск Мысли, коей Всемогущий

Своей Любовью бытие дает;^[1387]

Затем что животворный Свет, идущий

От Светодавца и единый с ним,

Как и с Любовью, третьей с ними сущей,

Струит лучи, волением своим,

На девять сущностей,^[1388] как на зерцала,

И вечно остается неделим;

Оттуда сходит в низшие начала,

Из круга в круг, и под конец творит

Случайное и длящееся мало;

Я под случайным мыслю всякий вид

Созданий, все, что небосвод кружащий

Чрез семя и без семени плодит.

Их воск изменчив, наравне с творящей

Его средой,^[1389] и потому чекан

Дает то смутный оттиск, то блестящий.

Вот почему, при схожести семян,

Бывает качество плодов неравно,

И разный ум вам от рожденья дан.

Когда бы воск был вытоплен исправно

И натиск силы неба был прямой,

То блеск печати выступал бы явно.

Но естество его туманит мглой,

Как если б мастер проявлял уменье,

Но действовал дрожащею рукой.

Когда ж Любовь, расположив Прозренье,

Его печатью Силы нагнела,

То возникает высшее свершенье.

Так некогда земная персть могла

Стать совершеннее, чем все живое;

Так приснодева в чреве понесла.

И в том ты прав, что естество земное

Не ведало носителей таких

И не изведает, как эти двое.

И если бы на этом я затих:

«Так чем его премудрость^[1390] несравненна?» –

Гласило бы начало слов твоих.

Но чтоб открылось то, что сокровенно,

Помысли, кем он был и чем влеком,

Он, услыхав: «Проси!»^[1391] – молил смиренно.

Я выразил не темным языком,

Что он был царь, о разуме неложном

Просивший, чтобы истым быть царем;

Не чтобы знать, в числе их непреложном,

Всех движителей;^[1392] можно ль заключить

К necesse при necesse и возможном;^[1393]

И можно ль primum motum допустить;^[1394]

Иль треугольник в поле полукружья,

Но не прямоугольный, начертить.

Так вот и прежде речь клонил к тому ж я:

Я в царственную мудрость направлял,

Сказав про мудрость, острие оружья.

И ты взглянув ясней на «восставал»^[1395],

Поймешь, что это значит – меж царями;

Их – множество, а круг хороших мал.

Вот, что моими сказано словами;

Их смысл с твоим сужденьем совместим

О праотце и о любимом нами.^[1396]

Да будет то свинцом к стопам твоим,

Чтобы ты шел неспешно, как усталый,

И к «да», и к «нет», когда к ним путь незрим;

Затем что между шалых – самый шалый,

Кто утверждать берется наобум

Их отрицать с оглядкой слишком малой.

Ведь очень часто торопливость дум

На ложный путь заводит безрассудно;

А там пристрастья связывают ум.

И хуже, чем напрасно, ладит судно

И не таким, как был, свершит возврат

Тот рыбарь правды, чье уменье скудно.

Примерами перед людьми стоят

Брис, Парменид, Мелисс и остальные,^[1397]

Которые блуждали наугад,

Савелий, Арий и глупцы иные,^[1398]

Что были как мечи для божьих книг

И искривляли лица их прямые.

Никто не думай, что он столь велик,

Чтобы судить; никто не числи жита,

Покуда колос в поле не поник.

Я видел, как угрюмо и сердито

Смотрел терновник, за зиму застыв,

Но миг – и роза на ветвях раскрыта;

Я видел, как, легок и горделив,

Бежал корабль далекою путиной

И погибал, уже входя в залив.

Пусть донна Берта или сэр Мартино,^[1399]

Раз кто-то щедр, а кто-то любит красть,

О них не судят с богом заедино;

Тот может встать, а этот может пасть».

Поиск по сайту: