|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
Песнь двадцать шестая. Круг седьмой (продолжение)
Круг седьмой (продолжение)
Пока мы шли, друг другу вслед, по краю И добрый вождь твердил не раз еще: «Будь осторожен, я предупреждаю!» –
Мне солнце било в правое плечо И целый запад в белый превращало Из синего, сияя горячо;
И где ложилась тень моя, там ало Казалось пламя; и толпа была, В нем проходя, удивлена немало.
Речь между ними обо мне зашла, И тень, я слышал, тени говорила: «Не таковы бесплотные тела».
Иные подались, сколь можно было, Ко мне, стараясь, как являл их вид, Ступать не там, где их бы не палило.
«О ты, кому почтительность[923] велит, Должно быть, сдерживать поспешность шага, Ответь тому, кто жаждет и горит![924]
Не только мне ответ твой будет благо: Он этим всем нужнее, чем нужна Индийцу или эфиопу влага.
Скажи нам, почему ты – как стена Для солнца, словно ты еще не встретил Сетей кончины». Так из душ одна[925]
Мне говорила; я бы ей ответил Без промедленья, но как раз тогда Мой взгляд иное зрелище приметил.
Навстречу этой новая чреда Шла по пути, объятому пыланьем, И я помедлил, чтоб взглянуть туда.
Вдруг вижу – тени, здесь и там, лобзаньем Спешат друг к другу на ходу прильнуть И кратким утешаются свиданьем.
Так муравьи, столкнувшись где-нибудь, Потрутся рыльцами, чтобы дознаться, Быть может, про добычу и про путь.
Но только миг объятья дружбы длятся, И с первым шагом на пути своем Одни других перекричать стремятся, –
Те, новые: «Гоморра и Содом!»,[926] А эти: «В телку лезет Пасифая[927], Желая похоть утолить с бычком!»
Как если б журавлей летела стая – Одна к пескам, другая на Рифей,[928] Та – стужи, эта – солнца избегая,
Так расстаются две чреды теней, Чтоб снова петь в слезах обычным ладом И восклицать про то, что им сродней.
И двинулись опять со мною рядом Те, что меня просили дать ответ, Готовность слушать выражая взглядом.
Я, видя вновь, что им покоя нет, Сказал: «О души, к свету мирной славы Обретшие ведущий верно след,
Мой прах, незрелый или величавый, Не там остался: здесь я во плоти, Со мной и кровь ее, и все суставы.
Я вверх иду, чтоб зренье обрести: Там есть жена,[929] чья милость мне дарует Сквозь ваши страны смертное нести.
Но, – и скорее да восторжествует Желанье ваше, чтоб вас принял храм Той высшей тверди, где любовь ликует, –
Скажите мне, а я письму предам, Кто вы и эти люди кто такие, Которые от вас уходят там».
Так смотрит, губы растворив, немые От изумленья, дикий житель гор, Когда он в город попадет впервые,
Как эти на меня стремили взор. Едва с них спало бремя удивленья, – Высокий дух дает ему отпор, –
«Блажен, кто, наши посетив селенья, – Вновь начал тот, кто прежде говорил, – Для лучшей смерти черплет наставленья!
Народ, идущий с нами врозь, грешил Тем самым, чем когда-то Цезарь клики «Царица» в день триумфа заслужил.[930]
Поэтому «Содом» гласят их крики, Как ты слыхал, и совесть их язвит, И в помощь пламени их стыд великий.
Наш грех, напротив, был гермафродит; Но мы забыли о людском законе, Спеша насытить страсть, как скот спешит,
И потому, сходясь на этом склоне, Себе в позор, мы поминаем ту, Что скотенела, лежа в скотском лоне.[931]
Ты нашей казни видишь правоту; Назвать всех порознь мы бы не успели, Да я на память и не перечту.
Что до меня, я – Гвидо Гвиницелли;[932] Уже свой грех я начал искупать, Как те, что рано сердцем восскорбели».
Как сыновья, увидевшие мать Во времена Ликурговой печали, Таков был я, – не смея показать, –
При имени того, кого считали Отцом и я, и лучшие меня, Когда любовь так сладко воспевали.[933]
И глух, и нем, и мысль в тиши храня, Я долго шел, в лицо его взирая, Но подступить не мог из-за огня.
Насытя взгляд, я молвил, что любая Пред ним заслуга мне милей всего, Словами клятвы в этом заверяя.
И он мне: «От признанья твоего[934] Я сохранил столь светлый след, что Лета Бессильна смыть иль омрачить его.
Но если прямодушна клятва эта,[935] Скажи мне: чем я для тебя так мил, Что речь твоя и взор полны привета?»
«Стихами вашими, – ответ мой был. – Пока продлится то, что ныне ново,[936] Нетленна будет прелесть их чернил».
«Брат, – молвил он, – вот тот[937] (и на другого Он пальцем указал среди огней) Получше был ковач родного слова.
В стихах любви и в сказах[938] он сильней Всех прочих; для одних глупцов погудка, Что Лимузинец[939] перед ним славней.
У них к молве, не к правде ухо чутко, И мненьем прочих каждый убежден, Не слушая искусства и рассудка.
«Таков для многих старых был Гвиттон[940], Из уст в уста единственно прославлен, Покуда не был многими сражен.
Но раз тебе простор столь дивный явлен, Что ты волен к обители взойти, К той, где Христос игуменом поставлен,
Там за меня из «Отче наш» прочти Все то, что нужно здешнему народу, Который в грех уже нельзя ввести».
Затем, – быть может, чтобы дать свободу Другим идущим, – он исчез в огне, Подобно рыбе, уходящей в воду.
Я подошел к указанному мне, Сказав, что вряд ли я чье имя в мире Так приютил бы в тайной глубине.
Он начал так, шагая в знойном вире: «Tan m'abellis vostre cortes deman, Qu'ieu no me puesc ni voill a vos cobrire.
Ieu sui Arnaut, que plor e vau cantan; Consiros vei la passada folor, E vei jausen lo joi qu'esper, denan.
Ara vos prec, per aquella valor Que vos guida al som de l'escalina, Sovenha vos a temps de ma dolor!»[941]
И скрылся там, где скверну жжет пучина.
Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.017 сек.) |