Песнь двадцать первая. Терзаемый огнем природной жажды,

Круг пятый (окончание)

Терзаемый огнем природной жажды,

Который утоляет лишь вода,

Самаритянке данная однажды,^[842]

Я, следуя вождю, не без труда

Загроможденным кругом торопился,

Скорбя при виде правого суда.

И вдруг, как, по словам Луки, явился

Христос в дороге двум ученикам,

Когда его могильный склеп раскрылся, –

Так здесь явился дух,^[843] вдогонку нам,

Шагавшим над простертыми толпами;

Его мы не заметили; он сам

Воззвал к нам: «Братья, мир господень с вами!»

Мы тотчас обернулись, и поэт

Ему ответил знаком и словами:

«Да примет с миром в праведный совет

Тебя неложный суд, от горней сени

Меня отторгший до скончанья лет!»

«Как! Если вы не призванные тени, –

Сказал он, с нами торопясь вперед, –

Кто вас возвел на божии ступени?»

И мой наставник: «Кто, как этот вот,

Отмечен ангелом, несущим стражу,

Тот воцаренья с праведными ждет.

Но так как та, что вечно тянет пряжу,^[844]

Его кудель ссучила не вполне,

Рукой Клото намотанную клажу,

Его душа, сестра тебе и мне,

Не обладая нашей мощью взгляда,

Идти одна не может к вышине.

И вот я призван был из бездны Ада

Его вести, и буду близ него,

Пока могу руководить, как надо.

Но, может быть, ты знаешь: отчего

Встряслась гора и возглас ликованья

Объял весь склон до влажных стоп его?»

Спросив, он мне попал в ушко желанья

Так метко, что и жажда смягчена

Была одной отрадой ожиданья.

Тот начал так: «Гора отрешена

Ото всего, в чем нарушенье чина

И в чем бы оказалась новизна.

Здесь перемен нет даже и помина:

Небесного в небесное возврат

И только – их возможная причина.

Ни дождь, ни иней, ни роса, ни град,

Ни снег не выпадают выше грани

Трех ступеней у загражденных врат.^[845]

Нет туч, густых иль редких, нет блистаний,

И дочь Фавманта в небе не пестра,

Та, что внизу живет среди скитаний.^[846]

Сухих паров^[847] не ведает гора

Над сказанными мною ступенями,

Подножием наместника Петра.

Внизу трясет, быть может, временами,

Но здесь ни разу эта вышина

Не сотряслась подземными ветрами.^[848]

Дрожит она, когда из душ одна

Себя познает чистой, так что встанет

Иль вверх пойдет; тогда и песнь слышна.

Знак очищенья – если воля взманит

Переменить обитель,^[849] и счастлив,

Кто, этой волей схваченный, воспрянет.

Душа и раньше хочет; но строптив

Внушенный божьей правдой, против воли,

Позыв страдать, как был грешить позыв.

И я, простертый в этой скорбной боли

Пятьсот и больше лет, изведал вдруг

Свободное желанье лучшей доли.

Вот отчего все дрогнуло вокруг,

И духи песнью славили гремящей

Того, кто да избавит их от мук».

Так он сказал; и так как пить тем слаще,

Чем жгучей жажду нам пришлось терпеть,

Скажу ль, как мне был в помощь говорящий?

И мудрый вождь: «Теперь я вижу сеть,

Вас взявшую, и как разъять тенета,

Что зыблет гору и велит вам петь.

Но кем ты был – узнать моя забота,

И почему века, за годом год,

Ты здесь лежал – не дашь ли мне отчета?»

«В те дни, когда всесильный царь высот

Помог, чтоб добрый Тит отмстил за раны,

Кровь из которых продал Искарьот,^[850] –

Ответил дух, – я оглашал те страны

Прочнейшим и славнейшим из имен,^[851]

К спасению тогда еще не званный.

Моих дыханий был так сладок звон,

Что мною, толосатом^[852], Рим пленился,

И в Риме я был миртом осенен.

В земных народах Стаций не забылся.

Воспеты мной и Фивы и Ахилл,

Но под второю ношей я свалился.^[853]

В меня, как семя, искру заронил

Божественный огонь, меня жививший,

Который тысячи воспламенил;

Я говорю об Энеиде, бывшей

И матерью, и мамкою моей,

И все, что труд мой весит, мне внушившей.

За то, чтоб жить, когда среди людей

Был жив Вергилий, я бы рад в изгнанье^[854]

Провесть хоть солнце^[855] свыше должных дней».

Вергилий на меня взглянул в молчанье,

И вид его сказал: «Будь молчалив!»

Но ведь не все возможно при желанье.

Улыбку и слезу родит порыв

Душевной страсти, трудно одолимый

Усильем воли, если кто правдив.

Я не сдержал улыбки еле зримой;

Дух замолчал, чтоб мне в глаза взглянуть,

Где ярче виден помысел таимый.

«Да завершишь добром свой тяжкий путь! –

Сказал он мне. – Но что в себе хоронит

Твой смех, успевший только что мелькнуть?»

И вот меня две силы розно клонят:

Здесь я к молчанью, там я понужден

К ответу; я вздыхаю, и я понят

Учителем. «Я вижу – ты смущен.

Ответь ему, а то его тревожит

Неведенье», – так мне промолвил он.

И я: «Моей улыбке ты, быть может,

Дивишься, древний дух. Так будь готов,

Что удивленье речь моя умножит.

Тот, кто ведет мой взор чредой кругов,

И есть Вергилий, мощи той основа,

С какой ты пел про смертных и богов.

К моей улыбке не было иного,

Поверь мне, повода, чем миг назад

О нем тобою сказанное слово».

Уже упав к его ногам, он рад

Их был обнять; но вождь мой, отстраняя:

«Оставь! Ты тень и видишь тень, мой брат».

«Смотри, как знойно, – молвил тот, вставая, –

Моя любовь меня к тебе влекла,

Когда, ничтожность нашу забывая,

Я тени принимаю за тела».

Поиск по сайту: