Инструментарий коммуникатора

Во все времена действительными знаками власти первых лиц государства были прежде всего общественные богатства, передававшиеся им в управление. Это закреплялось в строгой юридической форме, свойственной каждому времени и обеспечивалось действием всех (включая силовые) институтов единого социального организма. К слову, символом именно этого действия становятся «топоры ликторов», способные принудить любого к исполнению властных распоряжений коммуникатора. Их назначение хорошо видно из следующего пассажа Ливия: «После того как в Риме впервые избрали диктатора и люди увидели, как перед ним несут топоры, великий страх овладел народом — теперь еще усерднее вынуждены были они повиноваться приказам, теперь не приходилось, как при равновластии, надеяться на защиту другого консула или на обращение к народу, единственное спасение было в повиновении».[217] Напомним: претор Древнего Рима имел право на курульное кресло, расшитую золотом и пурпуром тогу и 6 ликторов, консул — на 12, диктатор — на все 24[218].

В свою очередь, на каждой промежуточной ступени общественной пирамиды социальному коммуникатору делегировалось право распоряжаться той частью общего достояния, которая была необходима и достаточна для реализации поставленных перед ним задач. И, разумеется, ему передавался свой инструментарий принуждения.

Вместе с тем в традиции европейской культуры долгое время запрещалось и первым лицам государств и обладателям нижестоящих статусов выделяться личным богатством. Так, Корнелий Руфин, предок Суллы, служивший диктатором и дважды консулом, был вычеркнут цензором из списка сенаторов только за то, что у него в доме обнаружилась серебряная посуда — знак, компрометирующий суровую добродетель римлянина.

Но уже во время войны с Ганнибалом на одного из легатов Сципиона, Племиния, который командовал войсками в южной Италии, в римский Сенат поступили жалобы от союзных городов о том, что он беззастенчиво обирал их, не стесняя себя даже ограблением храмов. Масштаб грабежа, как видно превзошел все (допустимые моралью победителя) пределы, и Сенат послал на юг комиссию; в результате проведенного ею расследования Племиний был отправлен в Рим в цепях[219].

Уже на этом примере отчетливо видно:

— со временем знаком статуса, кроме прочего, становится личное богатство,

— очень скоро человек научается видеть в последнем зло, результат социальной несправедливости.

Впрочем последнее требует уточнения: общество склонно мириться с личным богатством, обретаемым в ходе реализации надличностных ценностей, поэтому как зло воспринимается только то, которое служит единственным предметом устремлений статусного лица.

Отвечая именно такому взгляду на вещи, Прудон в своей книге «Что такое собственность? или Исследование о принципе права и власти» заявил, что «собственность — это кража». Правда, ставший знаменитым афоризм не стал чем-то новым; в несколько иной форме («Всякий богатый есть вор или наследник вора») такая мысль была высказана еще в средние века^[220]. Впрочем, и Прудон видел в краже лишь крупную собственность, к имуществам же умеренных размеров он относился вполне снисходительно.

Согласимся, что подобное представление может возникнуть только там, где обладателю статуса предоставлено право управлять какой-то частью общественного достояния. Ведь только незаконное присвоение его доли может сделать управителя вором. Но на время оставим эту долю (к ней мы еще вернемся), чтобы сосредоточиться на другой части (которая, в духе определения Прудона, остается «неразворованной»). Стоит обратиться к ней, как станет очевидным: предоставленная в распоряжение статусного лица часть общественного богатства — это ничто иное, как обычный материальный ресурс, как простое средство достижения тех ценностей и целей, которые ставит перед ним социум (в лице закона или обладателя более высокой статусной позиции).

Таким образом, в каждой точке ветвления информационно-вещественных потоков и власть над человеком, и ключевой ее признак, закрепленное законом право распоряжаться всем общественным достоянием или его частью, оказываются ничем иным, как формой обеспечения интегрального творчества, инструментарием совокупного коммуникатора.

Отсюда становится понятным и рейтинговое измерение статуса. Рейтинг любой статусной позиции определяется, прежде всего, измеримыми границами этого права, другими словами, объемами людских и вещественных богатств, которые передаются в распоряжение коммуникатора.

Впрочем, мы обязаны вспомнить еще об одной из упомянутых выше характеристик — о престиже, понятым как авторитет, влияние, уважение. Ведь, кроме людских и материальных ресурсов, существует право (и неукоснительная обязанность) коммуникатора на мобилизацию морального потенциала всего своего окружения. В конечном счете, именно способностью задействовать этот ресурс своих коммуникантов раскрывается существо престижа любой иерархической позиции; его нет там, где нет готовности окружающих довериться коммуникатору, но в то же время чем она выше, тем эффективней инструментарий, который оказывается в распоряжении лица, которому социум доверяет воплощение той или иной ценности. Любой престиж определяется размером морального кредита, предоставляемого обществом. Более того, часто именно он предстает как главный компонент, способный компенсировать дефицит чисто материальных ресурсов и формальных прерогатив.

Вкратце суммируем:

— подлинным субъектом творческого процесса, преобразующего действительность сообразно своим ценностям, является социум в целом;

— каждая точка ветвления информационно-вещественных потоков предстает как точка ветвления единой системы ценностей;

— каждая точка ветвления предстает как пункт распределения и концентрации совокупного инструментария, обеспечивающего развитие единого социального организма;

— совокупный инструментарий развития объединяет в себе материальные производительные силы общества, включая главную из них — человека, и его духовно-нравственный потенциал.

Таким образом, коммуникатор это не просто «рупор», который сообщает нам что-то новое, но статусная единица социума (лицо, орган, институт), способная привести в движение к цели людские массы и материальные объемы (чаще те и другие вместе). Интенсивность и настоятельность коммуникационного посыла определяется именно ими. Не всегда полномочия этой единицы формализуются правовой системой социума (и даже вообще поддаются формализации), но всегда они существуют. Поэтому, если нет закрепленного законом или общественным признанием право на мобилизацию материальных, людских ресурсов, духовно-нравственных сил человека, коммуникационный посыл чаще всего воспринимается как элемент информационного «шума» (в одно ухо влетело, в другое вылетело) или становится «гласом вопиющего в пустыне».

Поиск по сайту: