Хронологические рамки

Вопрос о том, когда завершается становление социальной коммуникации, прямого ответа не имеет. Между тем, как уже говорилось, именно это завершение начинает собственно человеческую историю. Поэтому неслучаен интерес к этому пункту: уже древние пытаются установить, кто раньше вступает на новый путь. Ведь чем старше происхождение, тем больше прав по отношению к другим народам — такова парадигма государственной мысли.

У Геродота мы читаем о том, как Псамметих, первый фараон XXVI Саисской династии (663-610 до н.э.) вступив на престол, «стал собирать сведения о том, какие люди самые древние». Он «велел отдать двоих новорожденных младенцев (от простых родителей) пастуху на воспитание среди стада [коз]. По приказу царя никто не должен был произносить в их присутствии ни одного слова. Младенцев поместили в отдельной пустой хижине, куда в определенное время пастух приводил коз и, напоив детей молоком, делал все прочее, что необходимо. Так поступал Псамметих и отдавал такие приказания, желая услышать, какое первое слово сорвется с уст младенцев после невнятного детского лепета. Повеление царя было исполнено. Так пастух действовал по приказу царя в течение двух лет. Однажды, когда он открыл дверь и вошел в хижину, оба младенца пали к его ногам и, протягивая ручонки, произносили слово «бекос». <…> он сообщил об этом царю; а тот повелел привести младенцев пред свои царские очи. Когда же сам Псамметих также услышал это слово, то велел расспросить, какой народ и что именно называет словом «бекос», и узнал, что так фригийцы называют хлеб. Отсюда египтяне заключили, что фригийцы еще древнее их самих. <…> Эллины же передают об этом еще много вздорных рассказов, и, между прочим, будто Псамметих велел вырезать нескольким женщинам языки и затем отдал им младенцев на воспитание[164]. Были и другие попытки, однако ни одна из них не дала ответа.

И сегодня разброс мнений очень велик. Высказываются предположения о том, что собственно речевое общение возникает в нижнем палеолите: «мгновенно возникшая совокупность каменных орудий разной формы потребовала <...> закрепления в сознании древнего человека. <...> Закрепление в сознании могло проходить успешнее всего в словесной форме. Если это предположение справедливо, то древнейшее преподавание должно быть связываемо с началом производства каменных орудий <...> — в олдувайскую эпоху, около двух с половиной миллионов лет тому назад».^[165] Однако согласиться с этим трудно уже хотя бы потому, что сам аппарат управления речью, как показывают палеоанатомические исследования, складывается значительно позднее.

Не вызывает сомнения, что речь и сознание связаны друг с другом. Сознанием же порождаются и первые произведения искусства. В свою очередь в произведениях искусства в наиболее наглядной форме проявляется возникновение предмета третьей сигнальной системы — художественного образа.

Обращение к истокам искусства вполне закономерно. Ведь социальная коммуникация опирается не только на вторую сигнальную систему. Основное отличие человека от животного состоит не в производстве орудий, но прежде всего в творчестве, т.е. в способности по-своему структурировать действие законов природы. А здесь обладания способностью реагировать на «сигналы первых сигналов» недостаточно. Необходимо умение создавать образ еще не существующих в природе реалий, вневещественных ценностей, которым предстоит воплотиться в памятнике культуры (в том числе и материальной). Это умение в наиболее отчетливом виде проявляется именно в искусстве. Словом, формирование способности к созданию художественного образа свидетельствует о появлении если и не третьей, но по меньшей мере надстроечной конструкции над второй сигнальной системой. Именно поэтому древнейшие памятники искусства куда более надежный критерий, чем даже самые совершенные орудия того времени.

Между тем они появляются сравнительно поздно. Как показывают археологические исследования, первобытное искусство возникает в позднем палеолите, когда появляется человек современного типа. А.П.Окладников датирует его появление примерно 30 тысячелетием до н. э.^[166]. Новые открытия позволяют отнести начало на более раннее время. Так, самая древняя из известных палеолитических скульптур датируется 42 тысячелетием до н. э., и относится к древнерусскому комплексу Костёнко-Борщевских стоянок. Обнаруживаемые в обширной области от Западной Европы до Сибири произведения верхнепалеолитического искусства датируются эпохой расцвета ориньякской (граветтской) культуры (т. е. 25—18 тысячелетиями до н. э.). Яркими его образцами предстают палеолитические «Венеры».

В истории пещерной живописи эпохи палеолита специалисты выделяют несколько периодов. Примерно с 30 тысячелетия до н. э. первобытные художники заполняли поверхность внутри контура рисунка черной или красной краской. Позднее (с 18 и по 15 тысячелетие до н. э.) начинает уделяться внимание деталям: косыми параллельными штрихами изображается шерсть, появляются дополнительные цвета (различные оттенки желтой и красной краски), чтобы нарисовать пятна на шкурах быков, лошадей и бизонов. Линия контура также меняется: она стала где-то ярче, где-то темнее; отмечая светлые и теневые части фигуры, складки кожи и густую шерсть (например, гривы лошадей, массивные загривки бизонов), возникает способность к передаче объема. В некоторых случаях контуры или наиболее выразительные детали подчеркиваются вырезанной линией. Около 12 тыс. лет до н. э. пещерное искусство достигает расцвета. Живопись того времени начинает передавать объем, перспективу, цвет и пропорции фигур, наконец, движение. Тогда же были созданы громадные живописные «полотна», покрывшие своды глубоких пещер.

Важно отметить, что практически тем же периодом датируется формирование анатомического аппарата управления речью. Как показывают палеоанатомические исследования, этот аппарат складывается около 50 тыс. лет до н. э. Возникновение же основных языковых семей, которое идет параллельно с процессом расообразования, датируется, начиная с 12 – 10 тыс. лет до н. э.^[167].

Правда, датировка, основанная на реакциях ядерного распада, не может претендовать на исчерпывающую точность. Ей присущ неустранимый методологический недостаток: получаемый результат предполагает, что измеряемый процесс протекает в изоляции от внешнего окружения. Миграция атомов внутрь или вовне исследуемого образца исключается; между тем стоит допустить ее возможность, как оказывается под сомнением любой вывод. Кроме того, предполагается, что все вторичное вещество — это прямой результат реакции. Но если в момент формирования исследуемой породы уже присутствовало какое-то количество свинца, аргона или стронция, расчетная величина может разойтись с действительностью.^[168] Однако, учитывая, что датировка ископаемых останков человека и продуктов его деятельности производится одними и теми же методами, мы можем говорить о систематичности ошибки. Поэтому сомнение в абсолютных величинах датировки не мешает говорить о том, что способность к формированию художественного образа развивается одновременно с развитием сознания и речи. Такое совпадение во времени понятно, ибо и художественный образ, и многое в речи и сознании человека свидетельствует о становлении способности к творчеству. Другими словами, к сознательному управлению единым потоком метаморфоз вещественности, который и образует ключевое содержание социальной коммуникации.

Таким образом, появление человека современного типа (Homo sapiens sapiens) еще не означает завершение генезиса нового субъекта всеобщей истории природы, социума. Сформировавшийся «биологический аппарат» — а именно так можно обозначить возникновение кроманьонского человека — еще требует известной доводки, и только его отладка подводит черту под еще полуживотным прошлым.

Дополним эти соображения тем, что о становлении собственно знаковой коммуникации, как о решающем факторе социогенеза можно говорить только там, где численность и плотность населения переходит какие-то критические границы. В подкритическом диапазоне возникновение речевого общения вообще не представляется возможным. Допустимо говорить лишь о довербальных формах информационного обмена. Речевое же общение возникает только там, где появляется способность, не прибегая к собственно действию, научить социальной функции любого члена сообщества.

К слову, в наиболее сложных сферах деятельности эта способность возникает сравнительно поздно. Известный историк архитектуры, В.Л.Глазычев, выделяя первую фазу овладения ремеслом как умение, «обособляя и противопоставляя его знанию, профессионализму или мастерству»,— пишет,— «Умение — это все, по поводу чего можно сказать: делай так..! На современном языке это общее обозначение совокупности приемов, приводящих к успеху при соблюдении правильной последовательности действий. Это такая совокупность средств деятельности, по поводу которой нет ответа на вопрос: почему, если делать так, получится нужный результат, а если делать иначе, — не получится? Пока мы имеем дело с умением, вопрос «почему?» незаконен, и его место занимают вопросы «как?» и «в какой последовательности?»[169] «Объяснение — это продукт специально ориентированной рефлексии, но напрасно было искать ее следы в многочисленных египетских или шумеро-вавилонских текстах. За счет объяснения показом можно было передать практически все при воспроизводящем характере деятельности»[170]. Научение простым показом сохраняется вплоть до Нового времени. По его мнению только «На первый взгляд, становление нового типа архитектурного профессионализма с XV по XVIII в. и распространение его во всем мире в XX столетии полностью оттесняет умение в сферу традиционного (в «экзотических» культурах) или народного зодчества»[171]. Схожие мысли высказывает академик А.Н.Крылов в своем очерке о «корабельном инженере-самоучке» П.А.Титове, который, не зная элементарной алгебры, руководил строительством самого современного броненосца[172].

Тем более недопустимо проецировать сегодняшнее положение вещей на пренатальный в своей сущности период развития первых цивилизаций.

Численные границы группы, где может зародиться речевое общение, неизвестны, но ясно, что искомая величина должна быть ощутимо большей, чем минимальная численность жизнеспособной популяции, которая у человека составляет около 100 особей^[173]. При этом в расчет принимается лишь так называемая эффективная численность, которая учитывает не все особи, а лишь те, кто принимает участие в размножении. Таким образом, реальный состав жизнеспособного минимума включает значительно более двухсот особей обоего пола.

Возникновение в пределах столь ограниченного множества базисных элементов знаковой коммуникации не исключено, но вызывает сомнение способность замкнутой малой группы сформировать систему знаковой коммуникации, способной порождать отвлеченные от наличной действительности идеологемы; для этого требуется интенсивный информационный обмен на межгрупповом уровне. В свою очередь, межгрупповой обмен становится возможным только при достаточно плотной заселенности сравнительно небольшого региона, границы которого не препятствуют систематическому общению.

Хронологические границы такой возможности очерчиваются динамикой численности населения планеты, которая определяется из регрессного расчета^[174], базирующегося на данных, приведенных С.И.Бруком^[175].

15 тыс. до н.э. – 3.000.000 человек,

20 тыс. до н.э. – 1.500.000 человек,

25 тыс. до н.э. – 740.000 человек,

30 тыс. до н.э. – 369.000 человек,

35 тыс. до н.э. – 183.000 человек,

40 тыс. до н.э. – 91.000 человек.

Здесь все население. При этом индоевропейская группа, по результатам анализа языковых соотношений, составляла примерно 47% от общего числа. Следовательно, равномерно рассеянная на территориях огромного континента она не смогла бы создать ту насыщенность информационного поля, при которой возникает необходимость в речевом общении и уж тем более — в появлении абстракций высокого уровня. Требуется известная концентрация поселений, которая и обнаруживается при раскопках палеолитических стоянок на среднерусской равнине. Качественный переход, как свидетельствуют данные раскопок, совершается вблизи нижней границы приведенных значений, т.е. около 15 тыс. лет до н. э.

Своеобразную точку в этом вопросе ставит один из виднейших лингвистов современности, С.А.Старостин: «По лингвистическим данным, это никак не глубже, чем 40—50 тысяч лет. Это значительная величина, но она заметно меньше, чем датировка возникновения вида Homo sapiens. 40—50 тысяч — это максимум, потому что те макросемьи, которые нам известны, имеют датировку порядка 15—17 тысяч»^[176].

Итак: способность к созданию артефактов искусства оказывается не чем-то надстроечным над уже сформировавшейся системой коммуникации, но ключевым элементом ее основания. А следовательно, на старте собственно человеческой истории эта способность должна быть свойственна любому индивиду как одна из видообразующих характеристик.

Обращение к хронологическим рядам позволяет говорить о том, что именно становление коммуникационной системы создает предпосылки для так называемой неолитической революции (термин, введенный в оборот в 1949 г. английским археологом Г. Чайлдом), которая проявляется в становлении производящей экономики, развитии оседлости, демографическом взрыве. Главным содержанием неолитической революции стал переход от присваивающего хозяйства (охота, собирательство, рыболовство) к производящему хозяйству (земледелие и скотоводство). Эта революция, по Чайлду, трансформировала человеческую экономику, дала человеку контроль над его собственным запасом продовольствия, создав тем самым условия возникновения цивилизации. Правда, сам Чайлд считал ее причиной не развитие деятельности и системы социальной коммуникации, но изменения климата в конце ледникового периода, которые сопровождались засухой и миграциями людей и животных в оазисы, где и происходило одомашнивание как животных, так и растений. Однако основные признаки производящего хозяйства, которые были сформулированы советским историком В.М.Бахтой:

— оседлость;

— создание и хранение запаса;

— интервал в последовательность работ;

— цикличность труда;

— расширение спектра деятельности,

позволяют утверждать, что изменение климата сыграло лишь ферментирующую, но далеко не определяющую роль в реализации накопленного к тому времени технологического потенциала. (Впрочем, связь климатических изменений с первой промышленной революцией не получает подтверждения, так как ледниковый период закончился раньше.)

К слову, неолитическая революция на многих территориях планеты не завершилась ни к Новому, ни даже к настоящему времени. Так, народы Центральной и Южной Америки, по всей вероятности, не умели обрабатывать металлы (и уж во всяком случае, не знали железа) и оставались в неолите до XVI в., т. е. до начала испанской Конкисты. В свою очередь, австралийские аборигены и сегодня живут в древнем каменном веке. Кочевые народы Севера России также пор не перешли к земледелию, хотя в быту пользуются не каменными топорами, а современной электроникой. Поэтому по формальным критериям неолитическая революция у них не произошла.

Таким образом, появление системы социальной коммуникации подводит итог длительному развитию форм организации вещества и движения — человека, его деятельности и сознания. Поэтому творческий потенциал и основные формы его проявления, к числу наиболее ярких из которых относится искусство, опирается на фундамент, закладывавшийся с освоения первых технологических связей предметного мира (мы ограничиваем анализ хронологическими рамками существования социума и его генезиса). Лишь окончательное ее становление открывает новую главу в повести о Вселенной — собственно историю человека, и эта история, по-видимому, начинается не ранее 15—17 тыс. лет до н.э.

Выводы

1. Никакие понятия о предметах не являются логической калькой с внешних физических реалий, они не сводятся к застывшим контурам или внутренним структурам жестко локализованных, неподвижных в пространстве и времени начал. Любое понятие в скрытом виде содержит в себе весь жизненный цикл и потенциал дальнейшего развития предмета. Отсюда определения понятий являются способом фиксации не непосредственно воспринимаемых нами «вещей», но других, более фундаментальных реалий, не обнимаемых индивидуальным сознанием и, возможно, вообще не поддающихся вербализации. Другими словами, они опираются на до-логические и до-речевые соглашения обо всех порождаемых нами явлениях культуры.

2. Общая биологическая масса («тело») не противопоставляется своей жизнедеятельности. Единственной формой отражения реалий внешнего мира является собственная деятельность субъекта. При этом она способна дифференцироваться до такой степени, чтобы отразить без исключения все определения первых. Вся цепь предмет-предметных взаимодействий замыкается на способность органической ткани диверсифицировать собственное движение так, чтобы любым особенностям физических реалий отвечали особенности ее собственных реакций; любая разновидность предмет-предметных взаимодействий, организуемых и управляемых действующим субъектом, способна конвертироваться в формы движения его биологической ткани.

3. Физическое тело субъекта хранит в себе всю сумму своих прошлых движений. Поэтому прошлый опыт (память) не противостоит здесь и сейчас достигаемым целям, но, обогащаясь и обогащаясь новыми обретениями, в полном объеме реализуется в непосредственном процессе их достижения.

4. «Содержимое» психики не противопоставляет себя ее «механизмам»; это одно и то же. А следовательно, оно не концентрируется в специфических отсеках общей биологической массы действующего субъекта, но распределяется по всему объему. Оно существует только как постоянно изменяющееся (накапливающееся) единое неделимое целое.

5. Единственной формой существования этого «содержимого» является деятельность, исполняемая в настоящий момент. Любой «вызов из памяти» может быть осуществлен только воссозданием когда-то исполненного действия. При этом материалом реконструкции прошлых поведенческих реакции могут служить только сложившиеся формы настоящего. Поэтому прошлое действующего субъекта никогда не свободно от настоящего.

6. Психика действующего субъекта предстает как сложный комплекс, любая часть которого хранит в себе всю историю его жизни. А с ней и всю историю той действительности, которая создавалась его деятельностью; и так как каждый ее фрагмент хранит информацию о целом, каждый психический образ, в конечном счете, таит в себе ключевую информацию обо всей порождающей его культуре.

7. Таким образом, возникающая над ритуальными формами система собственно знаковой коммуникации опирается на уже закрепившиеся и передающиеся наследственным путем стереотипы поведенческих реакций (этотип социума). Последние же кодируют собой не что иное, как основные принципы устройства и закономерности развития того островка ноосферы, который создается ее носителем.

8. Ритуальная коммуникация соответствует пренатальному периоду развития социума, со становлением знаковой начинается собственно история человека.

Поиск по сайту: