Пространственно-временное поле коммуникационного процесса

Механизмы формирования коммуниканта далеко не во всем открыты для нас. Но все же можно утверждать, что их возникновение неотделимо и от взаимодействия с артефактом, точнее сказать, со всем разнообразием вещного окружения человека, которое начинается уже с его рождения.

Здесь говорилось о специфике технологической формы движения. Ничто в технологических процессах не выходит за рамки природных, не противоречит действию объективных законов действительности. Вместе с тем в пространственно-временном поле человеческой деятельности все это структурируется особым образом и подчиняется принципиально внеприродному началу — человеческой ценности. Поэтому, кроме прочего, структура коммуникационного процесса, составным элементом которого является предмет-предметное действие, — это еще и по-своему выстроенное и особым образом организованное пространство, в котором замыкается жизнь человека. Уже простой каменный топор вбирает в себя всю сумму его деформаций; рука, вооруженная им, предстает как некий терминал, на острие которого сходится действие не только всех физических законов, но и всей сети силовых напряжений пространственно-временного поля его жизнедеятельности.

Речь идет не о «пустом» пространстве и «пустом» же времени, которые, в духе ньютоновских определений^[280], являются простыми «вместилищами» физических тел и событий. К слову, такое понимание было подвергнуто серьезной критике уже Лейбницем, который категорически отрицал возможность самостоятельного существования пространства независимо от наполняющих его вещей. Соглашаясь с его непрерывностью, он не признавал «пустого» пространства, и отвергал возможность вещей взаимодействовать друг с другом через эту «пустоту». В 1871 году Мах указал на то, что все представления о пространстве, времени и движении можно получить только через взаимодействие физических тел, а не наоборот. Анализ основополагающих понятий механики, проделанный Махом, сыграл значительную роль в появлению теории относительности. Но если физическое пространство определяется структурой всеобщей связи вещей, то строение пространственно-временного поля практической деятельности человека — системой доступных (или специально выстраиваемых) линий предмет-предметных зависимостей, центральное место в которых занимают согласуемые друг с другом траектории движения структурных элементов ее интегрального инструментария. Здесь расстояния от «точки a до точки b» далеко не всегда совпадают с расстояниями, отмеряемыми в физическом пространстве и физическом времени:

Пар сократил пространство; сузил землю,

Сжал океаны, вытянул пейзаж

В однообразную, раскрашенную ленту

Холмов, полей, деревьев и домов…^[281]

Простым и вместе с тем достаточно наглядным примером доступных/специально организованных линий коммуникации может служить горный серпантин или мост. При этом ясно, что свои «мосты» и «серпантины» существуют не только в макрокоммуникационных процессах глобального переустройства действительности, но и в микромасштабе любого отдельно взятого деятельного акта.

Впервые об этом заговорил П. Флоренский: «Жест образует пространство, вызывая в нем натяжение и тем искривляя его. <…> Но возможен и более уместен другой подход, когда <…> особая кривизна пространства <…> была уже здесь, предшествуя жесту с его силовым полем. Но это незримое и недоступное чувственному опыту искривление пространства стало заметным для нас, когда проявило себя силовым полем, полагающим, в свой черед, жест».^[282]

Только на первый взгляд, высказанное здесь допущение уподобляет человека кукле-марионетке, которую за все части тела дергают незримые нити пространственных натяжений, порождаемых предмет-предметными взаимодействиями. Подчиненный структуре технологической связи артефактов, микромасштаб пространственно-временного поля любого деятельного акта и в самом деле организуется так, что распределение его силовых напряжений диктует определенный «жест» в каждой своей точке. Все это мы видели уже в исходном пункте социальной коммуникации, необходимость которой порождалась расчленением деятельности на «биологическую» и «технологическую» составляющие и подчиненности первой — орудию. Именно это расчленение знаменовало рождение принципиально новой формы движения, преобразившего всю материальную действительность.

Не в последнюю очередь именно эта подчиненность — но уже в макромасштабе всего общественного производства — делает человека простым придатком машины. Об этом писал Маркс: «В мануфактуре и ремесле рабочий заставляет орудие служить себе, на фабрике он служит машине. Там движение орудия труда исходит от него, здесь он должен следовать за движением орудия труда. В мануфактуре рабочие являются членами одного живого механизма. На фабрике мертвый механизм существует независимо от них, и они присоединены к нему как живые придатки»^[283].

Машина — победитель человека:

Был нужен раб, чтоб вытирать ей пот,

Чтоб умащать промежности елеем,

Кормить углем и принимать помет[284].

Вполне созвучны Марксу и Флоренскому взгляды Мейерхольда, согласно которому реализация задачи, стоящей перед актером, достигается в полной мере только максимальной экономией выразительных средств, доведенной до автоматизма техникой, которая обеспечивает предельную точность движений. (И которая, в свою очередь, определяется структурой организуемого самим человеком пространства.) При этом система Мейерхольда, требовавшая автоматического движения в нужной точке структурированного артефактом пространственно-временного поля сценического действия, тесно переплеталась с научной биомеханикой^[285], которую создавал в Центральном институте труда А.К. Гастев, один из основоположников научной организации труда в СССР. «В биомеханике все движения — от самых простых до сложнейших групповых перемещений — определенным образом соотнесены с конкретным пространством, что приучает актера, с одной стороны, быть мобилизованным, с другой, изменять внутреннюю среду в соответствии с данным пространством: меняется пространство, меняешься и ты»^[286].

Разумеется, никакой анализ технологических процессов (артистической техники, техники поднятия штанги, взятия высоты, прочих движений, результативность которых обусловлена точностью выполнения известных алгоритмов) не делает зримой специальную организацию пространственного поля деятельного акта. Но это не повод для того, чтобы усомниться в реальности его структуры. В конце концов и силы притяжения, которые в общей теории относительности порождаются не чем иным, как изменением геометрии пространства, незримы, но это не делает их менее действенными.

Суммируем: хотим мы того или нет вся биомеханика человеческого тела определяется не только (разумеется, и ею тоже) собственной анатомией, но и вещным миром. Любая совокупность артефактов по-своему структурирует наше поведение. Взаимодействуя с ним, мы оказывамся в самом центре незримых силовых линий. При этом начальная их точка может выходить далеко за пределы доступного непосредственному восприятию. Так, Ю.Б.Борев вводит понятие рецепционного ожидания, порождающего особый настрой и дающего ключ к «прочтению» еще сокрытого от непосредственного созерцания артефакта искусства[287].

Поиск по сайту: