Социокоммуникационная «тень» артефакта

В действительности пресловутая «суть вещей» никогда не ограничивается их узким бытовым применением; каждая из них, будучи результатом сложного переплетения специально организуемых надприродных процессов, воплощает в себе значительные объемы создаваемого самим человеком мира. В логическом пределе — всего мира материальной культуры. Это проявляется уже в нашем отношении к высказываниям о них: мы отличаем суждение профессионала от дилетантского взгляда не чем иным, как способностью видеть во всем создаваемом человеком то, что скрыто от поверхностного взгляда. Впрочем, как мы уже видели, коммуникационное послание может быть выражено не только высказыванием, но и спектром выполняемых функций, поэтому профессионализм обнаруживается и там, где привычным вещам находится нестандартное применение.

Выше, говоря о том, что любой артефакт, а значит, и понятие о нем, вбирает в себя всю историю своего появления на свет, мы не упомянули о другой, не менее важной разновидности предмет-предметных связей.

Приведенное нами отношение (схематический генезис артефакта):

S—(О1—О2—О3—О4—О5—О6—О7…Оn)—О

существует далеко не в пустом технологическом пространстве. Упрощенный, формализованный взгляд рисует его растворенным в практически бесконечном множестве подобных технологических цепей:

S—(О11—О21—О31—О41—О51—О61—О71…Оn1)—О1

S—(О12—О22—О32—О42—О52—О62—О72…Оn2)—О2

S—(О13—О23—О33—О43—О53—О63—О73…Оn3)—О3

………..

S—(О1i—О2i—О3i—О4i—О5i—О6i—О7i…Оni)—Оi

Но даже этот упрощенный взгляд диктует необходимость дополнить сказанное о назначении артефактов и содержании понятий о них бесконечным числом других, более сложных, связей внутри всего множества, которые возникают между дискретными цепями технологических взаимодействий.

Самые простые из них — это количественные пропорции. Например, чтобы получить результат O1, необходимо произвести m единиц О2, n О3 и т.п. Так (приведем списанный откуда-то рецепт) щи из свежей капусты требуют: «500–700 г мяса с костью (говядина, баранина, свинина), 2 л воды, 600–700 г белокочанной или савойской капусты, 2 средние картофелины, небольшая репа, 1 крупная морковь, корешок петрушки, крупная луковица, 1 столовую с верхом ложку томата-пюре или 2 свежих помидора, 2 столовые ложки жира, 2–3 лавровых листа, 2–3 горошины черного перца, соль по вкусу».

Уже эти пропорции делают весь комплекс единым структурированным целым, отдельные элементы которого живут не своей независимой жизнью, но производной от его конечного назначения.

Куда более сложны те, которые обеспечивают кроссинговер «технологических историй» по типу генетических рекомбинаций, обмена генами в процессе деления клетки. (Хромосомы сначала сближаются, образуя общую структуру, затем между ними появляются силы отталкивания, и они начинают разделяться, оставаясь соединенными на каких-то участках, что образует перекресты; здесь и оказывается возможным обмен участками, ведущий к перекомбинации генетического материала.) По примеру этого в принятой нами условной символьной форме можно представить и кроссинговер технологических потоков, в результате чего появляется совершенно новый артефакт, который, в свою очередь, может служить в качестве нового средства деятельности (Oj).

S—(О1—О2—О3—О4—…— О5i—О6i—О7i…Оni)—Oj

Разумеется, видеть источник развития и совершенствования материальной культуры исключительно в такой механической перекомбинации, технологических цепочек нельзя. (Как нельзя сводить механизм биологической эволюции только к упомянутым обменам участками.) Это, возможно, самая простая форма порождения новых реалий материальной культуры. Механизмы более сложных, в основе которых лежит не количественное преобразование, а живое творчество человека, сегодня не ясны, но как бы то ни было только обнаружение неизвестных привычному применению «опций» человеческой культуры делает возможным само развитие социума.

Качественный скачок в ее истории совершается только в процессе преобразования общего цикла: «вещь—дело—слово—дело—вещь», то есть только там, где его начало и конец перестают быть строго равновеликими друг другу, где результат вбирает в себя нечто новое. Образно говоря, там, где на месте простого седалища появляется престол царя Соломона и трон — не только русских — государей. Таким образом, переоценить значение артефактов совершенно невозможно, решающая роль в дальнейшем развитии природы принадлежит именно их созданию. При этом именно созданию, а не механическому воспроизводству уже знакомого.

Здесь мы сталкиваемся еще с одним парадоксом коммуникации. Несмотря на то, что она существует только как целое, на то, что психика индивида подчинена только ему, начало любому созиданию полагается не во внешней действительности, не в совокупной деятельности группы, но во «внутреннем» пространстве индивида. (Может быть, в этом парадоксе и кроется самая глубокая тайна коммуникационных процессов.)

Только там, где в случайных деформациях сложившихся структур (прежде всего интериоризированной) деятельности вдруг начинают расплываться очертания знакомых предметов,— и может возникнуть призрачный образ чего-то нового. Пусть поначалу это новое лишь незначительно отличается от всего привычного, но его контуры уже рисуют собой нечто не существующее в природе того вещного мира, в котором замыкалось бытие действующего субъекта. Словом, именно и только там, где вспыхивают первые искры самостоятельного творчества, завершается предысторический этап разумной жизни и начинается собственно история человеческого рода.

Таким образом, любой артефакт вбирает в себя намного больше, чем это представляется поверхностному взгляду. Собственно, это следует уже из того, что его содержание по мере развития человеческой практики начинает складываться не только из суммы чисто технологических связей, но включать в себя и ценностные (включая гуманитарные) установки социума.

Свойство искусственно производимых вещей вбирать в себя в конечном счете всю историю и всю действительность рождаемого и пересоздаваемого нами мира уподобляет их уже упомянутым здесь монадам Лейбница: любая из них отличается от другой, но вместе с тем смысловой микрокосм каждой заключает весь макрокосм, в котором растворяется история человеческой цивилизации.

Все это позволяет утверждать, что каждый новый артефакт не только вносит что-то свое в единый массив материальной культуры, но и по-своему форматирует, специфическим образом организует его, подчиняя какой-то новой ценности, цели.

Если недостаточен пример обыденного стола, радикально изменившего не только быт, но и всю деятельность человека, можно обратиться к другому — своеобразному символу современности. Так, «всеобщая компьютеризация» не ограничивается тем, что электронное устройство появляется практически повсюду, в результате чего меняется складывавшийся веками способ изготовления традиционных вещей. Компьютер перестраивает все общественное производство в целом, а заодно и структуру совокупного работника. Примером может служить исчезновение одних профессий и появление других, которые неожиданно и незаметно стали ключевыми, да и просто коренное изменение состава операций, выполняемых на большинстве рабочих мест, занимаемых далеко не только «белыми воротничками».

На этом красноречивом примере отчетливо видно, что отличие вещей друг от друга состоит вовсе не в их внешнем обличье. И даже не во внутреннем устройстве (хотя, конечно, и в нем тоже, ибо именно оно раскрывает «технологический генезис» каждой из них), но прежде всего в той специфической «тени», которую каждая отбрасывает на весь вещный мир в целом. А заодно — и на самого человека. Разумеется, не всякая способна давать столь резко очерченную, как «тень» от компьютера, но все же каждая имеет свою. Именно они и становятся подлинным «смыслом вещей». А вместе с этим — и смыслом понятия о них.

Таким образом, в любом информационном посыле о вещи подлинным предметом социальной коммуникации (пусть в неявном, имплицитном, но от этого не перестающем составлять его стержневое содержание виде) становится в конечном счете весь макрокосм культуры. В сущности, так же молекула ДНК, которая синтезируется каждой клеткой организма, несет информацию о всей системе его связи со средой. (Не исключено, что и «память» всей планеты.) Поэтому скрытно от поверхностного взгляда в информационном общении фигурирует даже не замкнутый цикл превращений «вещь—дело—слово—дело—вещь», предметное содержание которого ограничивается «технологической историей» отдельно взятого артефакта, но специфически переосмысленный интегральный поток всей человеческой практики в целом. К слову, эта мысль тоже далеко не нова: «Вся человеческая практика должна войти в полное «определение» предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку»[144],— утверждалось еще в прошлом столетии.

Оборотной стороной этого вывода является уже сделанное выше заключение: никакой отдельно взятый информационный посыл не может быть понят даже поверхностно, если нет доступа в более широкий контекст (в логическом пределе — в контекст всей культуры). Если выход в другой информационный пласт недоступен, содержание даже самого незамысловатого знака превращается в неразрешимую загадку. Примером могут служить обороты чужой речи, когда значение каждого слова известно, но общий смысл высказывания ускользает. Так, грибоедовское: «чай, пил не по летам» однажды было переведено в том смысле, что герой пил много для своего возраста чая. Впрочем, нередко идиоматические обороты родной речи становятся загадкой даже для ее природных носителей.

Тот факт, что действительным содержанием «слова», любой информации, проходящей по каналам социальной коммуникации, является не что иное, как специфически форматированный опыт всего социального тела, обусловлен тем, что подлинным коммуникатором, как и подлинным коммуникантом любого информационного обмена является в конечном счете только оно. В сущности, так же, как организм в целом (и только он) является субъектом всех внутриклеточных информационных процессов.

И вместе с тем значение индивида отнюдь не ничтожно. Казалось бы, один из самых удивительных парадоксов социальной коммуникации состоит в том, что индивидуальное сознание может служить проводником «всей человеческой практики, которая входит в полное определение предмета». Ведь стоит только задуматься о несопоставимости ее масштабов с той ее частью, которая может быть вобрана личным опытом индивида, и невозможность такого положения вещей станет совершенно очевидной. Но ведь нас нисколько не удивляет способность клетки, различимого лишь в крупный микроскоп «атома» органического мира, служить проводником информации, определяющей (как минимум) судьбы целого биологического вида.

Поиск по сайту: