Микрокосм и макрокосм

Итак, в континууме переживающей перерождение психики концентрированным выражением связи отдельных операций становится опережающий действительность образ целостного процесса, роль которого выполняет свернувшийся в пространстве и времени ритуал. Здесь начальный, конечный и все промежуточные пункты законченного поведенческого акта оказываются сведенными в одну лишенную измерений точку. Имеется в виду, конечно же, не нулевая размерность нового феномена, но принципиальная невозможность дальнейшего его разложения на пространственно-временные составляющие механизмами психики. (Вероятно, цикл полного развертывания интериоризированного ритуала и образует собой пределы того, что в каждых данных условиях воспринимается как неделимый далее временной промежуток, как психологический квант времени, момент.) Без этого дальнейшее развитие уже не руководимой биологическим инстинктом орудийной практики становится невозможным.

Именно благодаря такому слиянию отстоящих друг от друга событий зарождающееся сознание вдруг обнаруживает, что «биологическое никуда», в которое по эволюционным меркам еще недавно производилось орудие, обретает и внешние очертания, и внутреннюю структуру. Более того, оно оказывается связанным со «здесь и сейчас» какими-то своими специфическими зависимостями. Именно в этом сведенном в точку образе все пространственно-временные отношения оказываются представленными совершенно новым типом связей, которые и становятся основанием идеального и которые впоследствии будут осознаны как логические.

Именно здесь проступают нематериальные контуры недоступного сенсорике и потому скрытого от психики континуума причин и следствий. Впервые эти фундаментальные начала мира обнаруживаются вовсе не там, где камень оставляет какие-то следы на податливом материале или физическое воздействие внешних факторов — на биологической ткани. Если бы это было так, уже одноклеточное могло бы претендовать, по меньшей мере, на магистерский философский диплом. Действительность куда более сложна, и познание причин и следствий принадлежит совершенно иному уровню жизнедеятельности. Они открываются только там, где становится ясным, что одни изменения, вносимые в способ обработки орудий, влекут за собой возрастание, другие, напротив,– снижение их эффективности в следующем звене единого потока действий. Иными словами, только там, где происходит постоянная оптимизация обнаруживаемой здесь (по существу надприродной, и уж во всяком случае надфизической) взаимосвязи операций. Ничто иное, кроме новых форм организации нашей собственной практики, не в состоянии открыть перед нами причинно-следственное «зазеркалье» объективной реальности.

Ничто иное, как организованные в единый поток технологические отношения раскрывают и основные закономерности земного тяготения — ведь и они познаются не с первой гематомой, полученной от первого удара оземь. Заложенные в генной памяти организма инстинкты не только страхуют его от любых неосторожных движений, но и непроницаемой завесой окружают весь мир гравитационных связей, и лишь необходимость формирования новых схем распределения физических усилий в ходе выполнения новых технологических операций вдруг распахивает ее перед внутренним взором.

Геометрия пространства, метрика времени впервые проступают здесь же, в лишенной измерений точке впервые вспыхивающего образа опережающих действий. Ведь геометрия первого постигается человеком отнюдь не в ходе рефлекторного выполнения унаследованных от животного состояния операций, но только там, где возникает необходимость в каких-то новых, ранее невозможных, траекториях движения исполнительных органов тела и применяемых орудий. Точно так же метрика второго становится реальностью лишь тогда, когда рождение новых форм практики ломает вековой ритм чередования привычных событий и рождается потребность в адаптации к новым временным связям между новыми, вошедшими в повседневную действительность явлениями. (Напомним, речь идет о постоянном — во всяком случае, в ключевых точках целевого акта — нарушении физической инерции и формировании новых траекторий предмет-предметных взаимодействий.)

Словом, неведомые ранее константы физики, метрика времени, геометрия пространства обрушиваются на порывающего с чисто животным способом существования человека, и это внезапное появление неподдающихся непосредственному восприятию реалий не может не требовать становления каких-то надстроечных механизмов психики. Механизмов, которые могли бы структурировать целостный процесс, детерминируемый взаимной зависимостью всех своих звеньев.

Между тем со временем в круг человеческой практики включаются и новые средства практики, а это, в свою очередь, влечет за собой и неограниченное умножение ранее не существовавших реалий, и усложнение возникающих между ними пространственно-временных, причинно-следственных, логических отношений. А значит, и внутренняя структура (формируемого уже вспыхивающим сознанием) опережающего образа действий обогащается все новыми и новыми связями.

Таким образом, все пространство человеческой психики заполняется контурами интериоризированных форм, каждая из которых на внешнем слое движения моделирует реальное предмет-предметное взаимодействие. Их постоянно воспроизводимый органической тканью массив являет собой специфическое преломление того, что вносится деятельностью человека в его внешнее окружение, и в этом смысле внутренний мир, микрокосм, становится, как думали древние, действительным отражением внешнего, макрокосма.

Учение о микро- и макрокосме рождается еще в античной философии, в которой человек понимался как Вселенная в миниатюре. Микрокосм — это не просто малая часть целого, не какой-то один из ее элементов, но уменьшенная и воспроизводящая без исключения весь мир копия. Эта тема была известна и древнему Востоку, и античной Греции; огромной популярностью она пользовалась и в средневековой Европе, в особенности с XII в.

В яркой образной форме оно продолжается в монадологии Лейбница, который утверждал, что даже отдельно взятый атом не сводится к массе и протяженности, но включает в себя без изъятия всю Вселенную. Без этого невозможно понять ничего ни в ее вещественности, ни в феномене человеческого сознания. Ни одно из его проявлений не сводится к движению сугубо материальных частиц. Никакой, даже самый скрупулезный анализ вещественности не способен выявить ничего, относящегося к душе: «Если мы вообразим себе машину, устройство которой производит мысль, чувство и восприятия, то можно будет представить ее себе в увеличенном виде с сохранением тех же отношений, так что можно будет входить в нее, как в мельницу. Предположив это, мы при осмотре ее не найдем ничего внутри ее, кроме частей, толкающих одна другую, и никогда не найдем ничего такого, чем бы можно было объяснить восприятие»^[102]. Поэтому каждая монада должна изначально содержать в себе весь мир: «каждая часть материи <...> подразделена без конца, каждая часть на части, из которых каждая имеет свое собственное движение; иначе не было бы возможно, чтобы всякая часть материи была в состоянии выражать весь универсум».^[103] Или, в более образной форме: «Всякую часть материи можно представить наподобие сада, полного растений, и пруда, полного рыб. Но каждая ветвь растения, каждый член животного, каждая капля его соков есть опять такой же сад или такой же пруд. И хотя земля и воздух, находящиеся между растениями в саду, или вода — между рыбами в пруду не есть растение или рыба, но они все-таки опять заключают в себе рыб и растения, хотя в большинстве случаев последние бывают так малы, что неуловимы для наших восприятий».^[104]

В российской словесности подобное представление возродится в поэтической форме, которую придаст ей В.Брюсов:

Быть может, эти электроны

Миры, где пять материков,

Искусства, знанья, войны, троны

И память сорока веков!

Еще, быть может, каждый атом —

Вселенная, где сто планет;

Там — все, что здесь, в объеме сжатом,

Но также то, чего здесь нет.

Их меры малы, но все та же

Их бесконечность, как и здесь...

Добавим, что, по Лейбницу, человеческая психика — это такая же монада. Всего их три «сорта»:

— третий, свойственный неорганическому миру, способен лишь к пассивному восприятию;

— второй, принадлежащий органике, — способностью обладать ощущениями и образовывать представления;

— наконец, первый, образующий душу человека,— наделен сознанием.

Таким образом, и содержание души оказывается тождественным макрокосму.

Правда, речь не может идти о буквальном совпадении структуры физического мира с содержанием монады человеческого сознания. В действительности тождество предполагает повторение в формах собственного движения не физического мира, но лишь материализованной во всей совокупности артефактов его надприродной оболочки, культуры. Но как бы то ни было, мы видим, что развивавшийся на протяжение двух тысячелетий взгляд о микро- и макрокосме имеет под собой отнюдь не мистическое, но вполне реальное основание.

Поиск по сайту: