Уровни значения коммуникационного посыла

И все же главное вовсе не в том, что в ходе социализации человек может прикоснуться лишь к ограниченной части общего культурного достояния, к тому же и многое в ней приобретает специфическую, т.е. принимаемую далеко не всеми, эмоциональную окраску и морально-нравственную оценку.

Любая мысль, даже любое слово всегда вплетаются в структуру целостного коммуникационного посыла, взятые сами по себе, они не говорят практически ничего. Так что актуальный смысл всему воспринимаемому нами придает только содержание контекста; оно обладает свойством по-своему форматировать весь культурный макрокосм, скрыто присутствующий в определении каждой его единицы. При этом то, что сообщается целым, в определенных обстоятельствах может сколь угодно противоречить всем зафиксированным академическими словарями определениям его частей. Так (вспомним Блока:

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века -

Все будет так. Исхода нет),

значению первого ряда: «ночь, улица, фонарь, аптека» придает свой (отчетливо различимый, хотя и не поддающийся формализованному определению) оттенок не что иное, как «бессмысленный и тусклый свет», который к тому же подчеркивается безжалостным заключением: «исхода нет». Согласимся, что эти неуловимые нюансы значения мы не найдем ни в одном справочнике.

Точно так же обстоит дело и в приводившихся нами посылах: «Люблю, скучаю, шли денег» и «Письма, в котором ты просишь денег, не получал». На содержание «люблю» и «не получал» свой (столь же явственно различимый) свет бросают деньги.

Откуда берется здесь тот неожиданный смысл, который практически перечеркивает общепринятые, обыденные значения слов?

Рассмотрим другой пример.

Культура коммуникационного посыла вырабатывалась тысячелетиями. (Здесь можно было бы напомнить о специально прививавшейся спартанскому юношеству так называемой «лаконической речи», которая и сегодня может рассматриваться как образец коммуникации: «Детей учили говорить так, чтобы в их словах едкая острота смешивалась с изяществом, чтобы краткие речи вызывали пространные размышления»[243].) Его строение подчиняется своим принципам, и нарушение последних способно деформировать любую информацию. Может быть, в наиболее полном и концентрированном виде они, как в оптическом фокусе, проявляются в формализованной структуре боевого приказа. Не будет излишним напомнить, что военная культура вспоена кровью, и уже поэтому она вобрала в себя то, что ни при каких обстоятельствах не может быть игнорировано. Между тем известно, что структура организующего бой приказа — это не просто «Взять высоту!» Она обязана включать:

— краткие выводы из оценки противника;

— задачи своего подразделения (части, соединения);

— задачи и порядок применения средств поражения старшим начальником в полосе (на участке, в районе) предстоящих действий;

— задачи соседей и разграничительные линии с ними;

— замысел боя.

— боевые задачи подчиненным подразделениям (частям, соединениям), поддерживающим силам и средствам, резервам;

— нормы расхода боеприпасов;

— время готовности к выполнению задачи;

— места и время развертывания пунктов управления, заместители[244].

Как видим, боевое распоряжение обставляется огромным объемом (отнюдь не второстепенной) информации, лишь полное усвоение которой и способно раскрыть до конца действительное содержание командирского замысла. Но даже в предельно формализованной структуре приказа всегда присутствует решительно не вмещаемая смыслом всей суммы составных элементов «сверхзадача».

Впрочем, продолжим. До рядового солдата все сведется к предельно простому: «Стоять насмерть!». Но если верно то, что и этот посыл должен осветиться генеральной целью, в приказе (даже не взводного командира, а своего сержанта) им услышится не: «Отстоять окоп!», но: «Взять вражескую столицу!» Как видим, и здесь обнаруживается явственное присутствие чего-то такого, что выходит за пределы содержания, казалось бы, ясной и четкой команды.

Откуда оно берется?

Для того чтобы понять природу скрытого существа «говорения», взглянем шире и вернемся к значению отдельно взятых слов.

Если взять земную кору в целом, то можно установить, что в ее состав входят все известные науке химические элементы. Постепенно спускаясь вниз по шкале обобщений, можно дойти до частных предметов, и, изучив их состав, найти, что и здесь присутствует вся «таблица Менделеева». Разумеется, пропорциональные отношения между отдельными элементами в каждом случае будут разными. Однако, обобщая, можно утверждать, что любой предмет, любое вещество, находимое в окружающей нас природе, не исключая и нас самих (пусть в ничтожных количествах), включают в себя, все из чего состоит мир. Поэтому полным химическим «паспортом» каждого из них может быть только формула, в состав которой входит все известное человеку.

Если мы попытаемся дать не «химически чистое», то есть почерпнутое из академических словарей, определение какого бы то ни было слова, но действительно полный спектр всех его значений и смысловых оттенков, то в конечном счете обнаружится практически абсолютная аналогия с составом вещей. Исчерпывающее определение любого (во всяком случае выражающего собой какое-то обобщенное понятие) слова с легкостью растворит в себе весь свод знаний, накопленный человечеством. Этот, казалось бы, невероятный, факт очень легко продемонстрировать элементарным примером. Что есть жизнь – «способ существования белковых тел...»? Но действительно полное объяснение ее существа должно вобрать в себя и определение того, что есть «способ», и толкование категории «существование», и если полтора столетия назад, когда давалось такое определение, еще можно было удовлетвориться простой отсылкой к «белковым телам», то сегодня никак не обойтись без определения структуры ДНК и содержания матричного синтеза и так далее… Правда, это всего лишь формальный подход, но и содержательная сторона приводит к тому же результату. Ведь все библиотеки мира наполнены томами, трактующими такие вечные начала мира, как «жизнь» и «смерть», но все они вместе от самого начала письменности так и не дали действительно полного их определения.

Впрочем, мы уже могли видеть, что смысловую бездну представляют не только общие понятия: полное значение даже таких слов, как, «стол», способно поглотить собой необъятное, ибо оно должно включить в себя и полный очерк типологии «столов», и завершенное описание их производства, и исчерпывающую спецификацию всех способов их применения, и многое-многое другое. Поэтому семантическим анализом разложенное на все свои составляющие, каждое слово предстанет как аналог предмета, содержащего в себе (пусть и в ничтожных долях) следы всех химических элементов. Отсюда и весь лексический состав языка по праву может быть уподоблен свежевыпавшей росе, каждая капля которой отражает собой весь мир, но каждая отражает его как-то по-своему.

Конечно, в обыденной речи мы никогда не погружаемся в бездну абсолютного значения этих подобий лейбницевских монад, которые заключают в себе весь интеллектуальный макрокосм человека, но ограничиваемся различением лишь самой поверхности вещей, и, как правило, даже не подозреваем о подлинной глубине их действительного смысла. Но полная аура слова витает над ним всегда, и в зависимости от нашей культуры, образования, опыта мы извлекаем из чужого «говорения» либо значительно больше, либо существенно меньше, но, во всяком случае, очень редко именно то, что туда вкладывалось...

Итак, везде мы обнаруживаем одно и то же: любой элемент информационного посыла содержит в себе нечто прикосновенное к «отвлеченным материям», не поддающееся точной формулировке, и лишь в самую последнюю очередь — указание на то конкретное действие, которое надлежит выполнить коммуниканту, или на тот конкретный предмет, на который оно должно быть направлено.

Это таинственное «нечто» и есть предмет третьей сигнальной системы. Как уже говорилось, оно возникает только там, где начинают складываться отношения никогда не сталкивающихся в «естественной» природе вещей. Задача социализации состоит в том, чтобы человек через обретение навыков самостоятельной организации действия законов природы овладел ею. Другими словами, овладел способностью видеть за «сигналом сигнала», о котором говорил академик Павлов, то, что не существует в его непосредственном окружении (нередко и в природе вообще) и умением воплотить увиденное в материале.

Таким образом, общее содержание коммуникационного посыла, а с ним и конкретное значение каждой его составляющей, раскрывается в конечном счете только одним — ценностью, которой еще только предстоит воплотиться в чем-то осязаемом. Именно это еще не существующее в природе начало дает жизнь и «делу», и «вещи». Только это начало способно сообщить смысл и самому «слову», понятому как банальная бирка на предмете для отличения его от всех остальных, как элемент второй сигнальной системы.

И то и другое — слово, но отличие между ними носит принципиальный, качественный характер, близкий тому, что присутствует в понятии о человеке, который может быть представлен и отдельно взятым индивидом и всем человеческим родом. От первого «звезды жмутся в ужасе к луне», и, если на минуту оставить в стороне сакральный смысл Евангелий, именно его мы увидим у Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Вся совокупность вторых в принципе может быть заменена простой нумерацией предметов, явлений, процессов: «объект №…» Впрочем, как уже говорилось, хорошей моделью первого может служить художественный образ, сложной суммой вторых — обычная сюжетная интрига, в пересказе которой теряется все волшебство первого.

Таким образом, в контексте отличий сигнальных систем задача формирования коммуниканта состоит в овладении третьей. Однако выполнить ее до конца удается далеко не всегда (если не сказать жестче). Не каждый из тех, кто способен чувствовать поэтическое слово, понимает музыкальный образ, не каждый музыкант разбирается в живописи, и уж тем более не каждый художник (в его собирательном, объединяющем всех, значении) — в поэзии инженерных конструкций и математических формул. Поэтому, строго говоря, социализация индивида по сию пору остается ущербной.

Понятно, что многое в формировании коммуниканта зависит от всей цепи посредников между ним и его социумом. Но прежде всего — от ключевых характеристик непосредственного коммуникатора. Отсюда обращение к последнему становится строго обязательным.

Поиск по сайту: