Способность к творчеству как завершение социализации

Но все же было бы неправильно утверждать, что артефакт определяет исключительно «биомеханику»; являясь структурным элементом целостного коммуникационного потока, он оказывает влияние на все стороны человеческого бытия.

Ни одна из создаваемых человеком вещей не существует вне единого потока превращений: «вещь—дело—слово—дело—вещь—дело—слово…», который и составляет ключевое (пусть и не до конца открытое нам) содержание жизнедеятельности и социума и индивида. Меж тем развертывание этой непрерывной спирали закономерно ведет к тому, что сама «биомеханика» становится производной не только от «вещи», но и от «слова». Иначе говоря, от надматериального содержания технологического процесса, от ценности.

Все сказанное выше говорит о том, что вне ценностного ряда нет ни значения вырванного из контекста «слова», ни смысла вырванной же из целостного потока «вещи». И то, и другое определяется только общей структурой развертывающейся спирали. Она же обусловливает и обратное — производность самой ценности от «вещи». Как курица и яйцо, «вещь» и «слово», артефакт и ценность соединены отнюдь не односторонней связью, но взаимозависимостью и непрерывным взаимоопределением.

Но и к этому взаимоопределению не сводится социализирующая роль искусственно созданного предмета, как, впрочем, и сама социализация не ограничивается усвоением господствующих ценностей и норм. Их индивидуализация — лишь начало, завершение социализации лежит в другом. Человек окончательно становится человеком, когда оказывается способным к самостоятельному их порождению. Не способность к «общественному труду», но способность к творчеству, к порождению принципиально новых его форм завершает процесс становления человека как самостоятельной величины, получающей право вести диалог со своим социумом.

Ясно, что способность творческого преобразования стереотипных форм ответа на коммуникационный посыл может быть сформирована только в процессе той же коммуникации. Но ясно и другое: если сама коммуникация представляет собой ряд взаимопревращений «слова», «дела» и «вещи», то ничто вырванное из этого потока не может обеспечить рождение творческого дара. Не существует вербальных форм, с помощью которых можно было бы, сделав человека поэтом (в т.ч. и поэтом от ремесла, политики, науки), завершить социализацию,— в противном случае, они давно уже были бы найдены. Но повторим высказанную Тютчевым мысль: «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Действительные механизмы формирования творческой личности лежат гораздо глубже вербального общения, и пусть их действие нам до сих пор неизвестно, можно утверждать: и «дело», и «вещь» имеют к ним столь же непосредственное отношение, сколь и само «слово». Вспомним знаменитый монолог Фауста:

Написано: «В начале было Слово» —

И вот уже одно препятствие готово:

Я слово не могу так высоко ценить.

Да, в переводе текст я должен изменить,

Когда мне верно чувство подсказало.

Я напишу, что Мысль — всему начало.

Стой, не спеши, чтоб первая строка

От истины была недалека!

Ведь Мысль творить и действовать не может!

Не Сила ли — начало всех начал?

Пишу — и вновь я колебаться стал,

И вновь сомненье душу мне тревожит.

Но свет блеснул — и выход вижу смело,

Могу писать: «В начале было Дело»![288]

Заметим: эта мысль есть безупречно строгая интерпретация и самого Иоанна. Да, действительно, «В начале было Слово», – утверждает евангелист, но вместе с тем постулирует: «Слово было Бог», а значит, уже само Слово должно обладать всеми Его атрибутами, в том числе и всемогуществом («...солнце останавливали Словом, Словом разрушали города»). «В начале было Дело» означает, что само Слово обладает силой прямого действия, ведь в аксиоматике верующего не существует никакой разницы между тем, что в нашем лексиконе именуется словом и делом, для Создателя это разные имена одного и того же. Только у человека единство распадается, однако и распадающиеся части существуют лишь как фазы непрерывной спирали превращений «слова» в «дело» и воплощенный в «вещи» результат. В свою очередь, ключевым содержанием последнего является новая ценность, которая, вобрав в себя и замысел, и материальную логику его исполнения, становится новым «словом», побуждающим к новому «делу».

Все это справедливо не только в макромасштабе всей человеческой практики, но и в промежуточном измерении — «мезомасштабе» отдельно взятого процесса социализации отдельно взятого индивида. Следовательно, свою роль в становлении способности к самостоятельному порождению своей системы ценностей (а значит, и его самого) играют не только что-то говорящие коммуниканту люди, но и обставляющий быт человека безмолвный вещный мир.

Мы уже могли видеть, что нормативная форма взаимодействия с вещным миром играет важную роль не только в жизни человека, но и в истории могущественных государств. В наиболее отчетливом виде это проявляется там, где техника управления артефактом (например, владение оружием) становится остро критическим фактором. Но есть и более тонкие измерения вещного мира.

Понятно, что конкретный состав того вещного состава, который с рождения окружает нас, определяется прежде всего этно-культурными особенностями исторического развития нашего социума. Но ни в нашей общей истории, ни в частном процессе нашей социализации его роль не ограничивается лишь охранительной функцией. Вещный мир,— это не только проницаемая «мембрана», служащая тому, чтобы смягчать воздействие не во всем благоприятной внешней среды. Помимо своего утилитарного назначения, его призвание состоит в том, чтобы вводить человека в сферу современной ему культуры, формировать способность к восприятию базовых ценностей общества, без чего не может быть ни общественного согласия, ни восходящего развития.

В этом нет ничего удивительного. Еще Маркс показал, что в любом отдельном товаре, как в биологической клетке генетический код целостного организма, содержится концентрат всей системы господствующих в обществе отношений. Отсюда любой продукт общественного производства служит средством освоения всей системы связей, скрепляющих наш социум. И поэтому главным для любой искусственно изготовленной вещи (в терминологии Маркса «потребительной стоимости») является не столько способность удовлетворять какую-то отдельную потребность, сколько свойство воплощать собою всю совокупность над-утилитарных нематериальных ценностей, вырабатываемых эпохой.

В самом деле. Привитие каждому члену общества всей иерархии этнических ценностей, начал общетехнической культуры, эстетического идеала, социальных норм, действующих в его окружении, незримо и безмолвно осуществляется, кроме прочего, и через потребляемые нами вещи — через техническое совершенство, эстетику, эргономику, социальную знаковость и многие другие не всегда поддающиеся формализации параметры, свойственные каждой из них. Прежде всего в сфере потребления (уже хотя бы только потому, что в нее человек вовлекается с первых дней своей жизни, т.е. задолго до того, как становится самостоятельным субъектом труда и творчества) происходит включение индивида в господствующую систему общественных идеалов, образцов, норм. В собственно производство (и, шире, — в целостный коммуникационный процесс как полноправный коммуникатор) любой человек входит уже практически сформировавшимся членом социума. Однако формируют его не только бабушкины сказки, родительские наставления и опыт наставников, но и труд, вложенный в производство тех вещей, которые с самого рождения опосредуют его повседневное общение с миром.

Сам Маркс выводил анализ «полезности вещи» за пределы своего учения[289], но это не значит, что она не заслуживает внимания вообще. Возможно, это оправдано для политэкономического аспекта, но в контексте коммуникационных процессов забывать о ней непростительно. В производство каждой отдельной вещи вкладывается отнюдь не обезличенный, но вполне определенный в техническом, технологическом, социальном, эстетическом, наконец (но отнюдь не в последнюю по своей важности очередь) духовно-нравственном измерениях труд. А следовательно, и потребление этих вещей, простая бытовая ежедневная прикосновенность к ним есть прежде всего приобщение к воплощенным в них ценностям. Но ведь и «производство» человека,— это прежде всего производство носителя ценностей. Впрочем, как следует из полученных выводов, не только, ибо, повторим, главное в его жизни не аккумулировать созданное другими, но создавать свое.

Сбалансированная с требованиями культурно-исторической эпохи вещественная оболочка, образующаяся вокруг каждого человека, столь же необходима для формирования творческой личности, сколь духовно-нравственная и психологическая атмосфера родительского дома и всего «ближнего круга». Поэтому чрезвычайно важным фактором индивидуального воспитания оказывается и режим пользования (свое — чужое) вещным окружением, и количественная, и — самое главное — качественная его определенность. Сами вещи способны формировать в нем потребность к творчеству. Ведь каждая из них является продуктом последнего, и погружение в пространство творчества не может не порождать потребность к самостоятельному созиданию нового. В особенности если речь идет об эксклюзивных вещах, воплощающих в себе высшие достижения творческого духа человека. Правда, последние становятся достоянием немногих, но мы уже видели, что своеобразное служение этих вещей никогда не замыкается в сфере личного потребления статусных лиц, ничего не принося всему обществу. В действительности они играют одну из главенствующих ролей во всей нашей истории. Формируя национальную культуру, именно они, как ничто другое, способствуют и развитию производительных сил, и социальной динамике, перемешивающей социальные слои и вливающей новую кровь в так называемые высшие классы, наконец, рождению новых ориентиров общественного развития.

Не в последнюю очередь это обусловлено тем, что, не изолируя человека от сложившихся стереотипов ответа на все коммуникационные посылы, стихия творчества, воплощаемая в «эксклюзиве», рисует контуры совершенно новой действительности, а значит, по-своему строит и перестраивает все внутреннее пространство соприкасающегося с ним индивида, весь микрокосм интериоризированной им культуры.

Не существует даже гипотетически никого, кто смог бы остаться неподвластным подобному воздействию вещного мира. Разумеется, многое зависит от индивидуальных особенностей самого человека, поэтому у одних результат проявляется в микроскопических дозах, другие обнаруживают в себе неодолимую потребность к переустройству всего своего окружения по какой-то новой мерке, но ни для кого прикосновение к воплощенной в вещи стихии творчества не проходит бесследно.

Соприкосновение «старого» с «новым», ставшего обычным — с впервые рождающимися ценностями культуры, ведет к образованию своеобразного градиента, который образуют сталкивающиеся модели мира. Разумеется, это соприкосновение не может не затронуть и те «бездонные глубины духа, где человек перестает быть человеком, недоступные для государства и общества… где катятся волны, объемлющие вселенную», о которых говорил Блок. Таким образом, уже на интериоризированном уровне рождается специфическая система векторов, в направлении которых сопротивление интенциям внутреннего движения начинает возрастать или, напротив, снижаться. Вследствие этого, подобно току воды, сама пластика тела обязана устремляться в сторону более совершенных и эргономичных форм, и подчиняясь такому стремлению,— менять самое себя, порождать новые формы антропометрического, физиологического, биомеханического ответа на воздействие той культурной среды, которая становится ее непосредственным продолжением.

Как даже микроскопический перепад высот направляет движение воды в строго определенное русло, даже микроскопическое, давление складывающегося градиента не может не оставить свой след на развитии формирующегося организма. Поэтому там, где оно переходит критический порог, рождение неистребимой ничем потребности в творчестве оказывается значительно более вероятным, нежели там, где нет никакого принуждения к совершенству. Именно так: все формы вербального общения способны лишь побуждать, и только вещное окружение — принуждать к нему.

Остается добавить, что не только подчинение анатомии, антропометрии, биомеханики, физиологии, наконец, психики развивающегося организма параметрам «вещной оболочки» формирует входящую в мир личность. Далеко не последнюю роль в этом процессе играет эстетическая сторона созидаемой человеком предметной действительности. Именно эстетика артефактов фокусирует в себе гармонию внешнего и внутреннего, макрокосма единой человеческой культуры и микрокосма входящего в этот мир индивида. А значит, и ее воздействие не проходит бесследно ни для того, ни для другого.

Там, где вокруг входящего в жизнь человека складывается особая вещественная оболочка, которая воплощает в себе более совершенные, авангардные формы предмет-предметной деятельности, где в структурах артефакта запечатлеваются высшие достижения творческого духа, появление личности, для которой становятся тесными рамки чисто репродуктивного движения, оказывается значительно более вероятным, нежели в вещественном окружении, составленном из продуктов механического воспроизводства привычного. Другими словами, продукт творчества на уровне человеческого рода становится агентом антропогенезиса, на уровне индивида — оказывает, кроме прочего, социализирующее и воспитывающее воздействие.

Словом, влияние артефакта играет в индивидуальном развитии не менее важную роль, нежели воздействие «слова». Развитие творчества и становление творческой личности во много обязано именно ему.

Поиск по сайту: