Деятельность. И все же главное в формировании коммуниканта — это не подаваемые ему знаки, но деятельность

И все же главное в формировании коммуниканта — это не подаваемые ему знаки, но деятельность.

Не застывающие в материале формы внешних предметов — деятельность является ключевым словом в осмыслении всего того, что формирует культурный слой нашей планеты. Ведь даже собственно вещный мир, где растворяется бытие человека, существует не как совокупность внешних по отношению к нему физических масс, но исключительно как его собственное «продолжение», как материальное условие («оболочка») и инструментарий его жизнеобеспечения. Мы видели, что любой отдельно взятый артефакт — а значит, в конечном счете и вся ноосфера в целом — представляют собой результат проявления объективных законов природы, но ведь не будь организующего вмешательства человека в их действие, ничто из надстроечного над «естественной» природой уровня не могло бы появиться на свет. Не продолжайся это вмешательство в ход вещей, ни одна из них не смогла бы сохранить свою собственную идентичность. Впрочем, это вмешательство прервать совсем не просто: микроскоп, которым начинают забивать гвозди, утрачивает свою определенность, но продолжает функционировать как простое ударное орудие,— и только абсолютное исключение из сферы человеческой деятельности способно превратить его в мертвый объект. Но в этом случае он вообще перестает существовать (во всяком случае для нас). Словом, ни один создаваемый человеком предмет, будь это составная часть его «оболочки», или элемент общего инструментария его жизнеобеспечения, не сводится к материальным структурам. В обеих функция он раскрывается прежде всего, если не сказать исключительно, как составная часть нашей деятельности.

В известном смысле и сам человек становится «вещью», единственной целью и единственным же предметом всеобщего коммуникационного процесса. Поэтому и он оказывается ничем иным, как элементом интегральной деятельности социума. Но даже завершив свою социализацию, другими словами, перестав быть простым предметом коммуникационного процесса и становясь его продуктом, человек остается структурным элементом его интегральной деятельности и ничем иным. Вот только теперь из объекта он превращается в субъекта. (Впрочем, до конца человек так никогда и не перестает быть предметом деятельности социума, в строгом смысле его социализация продолжается всю жизнь.)

Социализация человека — это формирование субъекта (творческой) деятельности. Мы оставляем слово «творческой» в скобках потому что эта цель практически никогда не достигается в полной мере; в силу всеобщего разделения и диверсификации нашей практики даже самая одаренная личность обретает способность к творчеству лишь в сравнительно узком ее сегменте, и за пределами последнего он обречен подчиняться бесчисленному множеству не им создаваемых поведенческих моделей.

Таким образом, коммуникация, которая ставит задачей формирование полноценного коммуникатора, — это не передача/прием совокупностей знаков, кодирующих необходимые сведения о мире, но обмен деятельностью. Именно она является единственным содержанием «слова»; ни «слово» (ценность), ни результат его воплощения («вещь») не знают никакого иного связующего звена, кроме человеческого творчества; все, как в фокус, сводится к нему.

Вот только следует помнить, что творческая деятельность представляет собой гораздо более фундаментальное начало, нежели то, что проявляется в формах во вне направленной активности нашего тела.

Мы видели, что уже объединение базовых технологических операций не просто объединяет элементы биомеханической памяти субъекта. Открывая возможность выполнения в едином потоке действий разъединенных пространственно-временным барьером звеньев единого техпроцесса, оно обнаруживает в себе принципиально новое начало — технологическую зависимость одного орудия от другого, качественно более высокий уровень того, что именуется «связью вещей». Новые, более сложные материальные отношения образуют сущностное содержание того вещественного мира, который возникает над «естественно-природным» уровнем бытия. Подчиненная субъективной цели, «формула» их взаимодействий находит выражение в феномене идеального, качественно новом измерении объективной реальности — культуре. Но, напомним, предпонимание точного содержания рождающейся связи первоначально осуществляется в формах собственной моторики биологической ткани и «памяти тела». Идеальное содержание «слова» пульсирует только в процессе его превращения в «дело»; вспыхивая только в нем, оно тотчас же умирает с его завершением. Поэтому важно понять, что исходная форма постижения любых основ качественно новой реальности остается базовой для человеческой психики и никуда не исчезает даже с возникновением постритуальных, собственно знаковых систем коммуникации. Она лежит в основе первичного освоения любого нового информационного пласта. Уже хотя бы потому что любой новый информационный пласт — это прежде всего новая форма и новая мотивация деятельности, человеческого творчества.

Человеческое творчество, сколь бы возвышенным и духовным оно ни было, не может быть сведено к чистой вневещественности. Даже там где его материалом, средством и результатом выступают лишь абстрактные символы предметов, знаки. И дело не только в том, что все эти абстракции большей частью воплощаются в чем-то материальном. Если видеть в знаках коммуникационной системы, которая опосредует человеческое общение, исключительно «сигналы первых сигналов» (как определил вторую сигнальную систему Павлов), ни сам процесс творчества, ни его результат в принципе не смогут быть описаны никакой их совокупностью. Таким образом понятые сигналы — это подобия простых ярлыков, которые навешиваются на предметы для их отличения от других. Вот только важно понять: в качестве тех и других фигурируют уже известные нам, прочно закрепившиеся в нашей практике. А следовательно, с их помощью можно передать информацию лишь о том, что уже стало достоянием (пусть поначалу индивидуального) опыта. Другими словами, никакое обогащение здесь невозможно. Разумеется, и это имеет большую ценность для социума, поскольку коммуникация, как уже говорилось, это еще и форма порождения стандартного действия и понуждения к нему других ее агентов. Но даже такое понимание коммуникации предполагает прежде всего научение чему-то, а значит,— обмен еще неизвестным коммуниканту содержанием. Научение же неизвестному немыслимо без активного сотворчества с коммуникатором, без овладения способностью понимать то, что составляет не формализуемый никаким элементом второй сигнальной системы предмет третьей (или, по меньшей мере, надстроечной над второй). А этот, надстроечный, уровень раскрывается вовсе не стандартными значениями слов, последовательность которых образует коммуникационный посыл.

Мы приводили выше примеры отличий второй сигнальной системы от третьей. Ни полная совокупность слов, ни контуры фигур, изображенных на живописных полотнах не заключают в себе художественного образа; античные герои и мелодраматические злодеи, прекрасные дамы и отважные мушкетеры, мадонны и святые великомученики рождаются и живут только в пространстве третьей — «в душе» коммуникантов. Именно эта не поддающаяся точному определению субстанция становится единственным их средоточием. Вторая же сигнальная система способна только к одному: с протокольной точностью фиксировать то, что занимало Мюллера в блистательном исполнении Леонида Броневого: «он пошел», «она сказала».

Здесь уместно заметить, что даже символ абсолютной строгости — математическая операция не может быть понята из анализа протокольных значений фигурирующих в ней величин. Уже Кант подметил, что уже простая математическая сумма несет в себе элемент нового знания, постижение которого требует тщательного анализа работы механизмов человеческой психики. «На первый взгляд, пишет он,— может показаться, что положение 7+5=12 чисто аналитическое [суждение], вытекающее <…> из понятия суммы семи и пяти. Однако <…> сколько бы я ни расчленял свое понятие такой возможной суммы, я не найду в нем числа 12. Для этого необходимо выйти за пределы этих понятий…»[296]

Не случайно Бертран Рассел говорил, что чистая математика целиком состоит из утверждений типа: если некоторое предложение справедливо в отношении данного объекта, то в отношении его справедливо некоторое другое предложение. Существенно здесь, во-первых, игнорирование вопроса, справедливо ли первое предложение, и, во-вторых, игнорирование природы объекта… словом, «математика <…> может быть определена как доктрина, в которой мы никогда не знаем, ни о чем мы говорим, ни то, верно ли то, что мы говорим»[297]. Ему вторит физик: «…не существует такого метода доказательства как «индукция». Идея такого доказательства — миф. Каким образом я мог бы <…> доказать, что завтра не опубликуют удивительную новую физическую теорию, опровергающую мои самые неоспоримые допущения относительно реальности? Или то, что я не нахожусь внутри генератора виртуальной реальности? <…> идея о том, что математика дает определенности — это тоже миф.[298]

Но если даже математика способна вызвать длящиеся не одно столетие споры о природе своих результатов и их отношением к реальной действительности, то при сложении любых других информационных единиц возникновение «дельты качества», которой не существовало ни в одном из слагаемых, достаточно очевидно. Тем более это касается сложения физических тел. Строго говоря, это свойство не только физических объектов, но и любых других (физических, химических, биологических, социальных…): ни один из них не может остаться неизменным в результате «сложения», а следовательно, и сумма всегда будет нести в себе что-то новое. Между тем в основе человеческого творчества лежит «сложение» вполне материальных величин, а значит, в нем это свойство обязано проявляться со всей неукоснительностью. Вот только социальная коммуникация учит куда более сложным соединениям, чем те, которые доступны самой природе.

Содержание сигнала надстрочной над первой и второй сигнальными системами не раскрывается никакими материальными структурами. Гармония образа кроется вовсе не в «алгебре» умерщвленных «звуков», не в «трупе музыки». Вот так и аутентичное содержание любого информационного посыла не может быть понято механическим восприятием аудиовизуальных раздражений. Вкратце, сущность формирования коммуниканта можно выразить словами Павла: «Он дал нам способность быть служителями <…> не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит»[299]. К слову, лейтмотив не только его посланий, но и всего Нового завета — это борьба с буквалистами, «книжниками и фарисеями», которые не способны понять существо нового учения. Но, как бы заключает Павел: «…когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих»[300].

Да, это в самом деле не простая мысль, ибо и через два тысячелетия она остается туманной для многих. Но только ее постижение открывает путь к пониманию действительного существа коммуникации, которая обнаруживает себя:

— во-первых, как целостный процесс взаимных метаморфоз идеального и вещественного, «слова», «дела» и «вещи». Поэтому главенствующим в ней становится освоение базовых принципов организации действия законов природы и калибровка методов практической организации материальных взаимодействий;

— во вторых, как совместный труд обеих сторон общения, действенное со-творчество коммуникатора и коммуниканта. Отсюда ее задача состоит в том, чтобы научить человека понимать «дух» воспринимаемых нами слов, «юродство» их «проповеди», ибо не существует последовательности знаков, заучив которую можно было бы проникнуть в новое измерение бытия, и тем более — самостоятельно создать что-то ранее не существовавшее в нем. А это значит, научить сложной работе понимания, которая развертывается под кожным покровом каждого из нас, не прерываясь все 24 часа в сутки:

«душа обязана трудиться

И день и ночь, и день и ночь…»

Выводы

1. Собственно обмен информацией предстает лишь одной из фаз целостного коммуникационного процесса («ценность—норма—действие—ценность» / «слово—дело—вещь—слово»). При этом отнюдь не самой главной, ибо центральным его содержанием является не «говорение» но практическая реализация ценности, выраженной «словом» и порождение новой ценности, обогащенной личным опытом коммуниканта (коммуникантов). Поэтому вырванный из единого потока, любой коммуникационный посыл утрачивает свое действительное содержание и сохраняет лишь видимость значения.

2. Отсюда и в «говорении» главное — это не абстрактная «передача информации», но адекватный перевод действительного значения «слова» на язык практического «дела» каждого коммуниканта. В свою очередь, это достигается только там, где собственно «говорение» раскрывает всю полноту контекста рождения и практической реализации ценности. Другими словами, все уровни ее содержания — от цели, стоящей перед социумом в целом, до конкретной задачи того, кому адресуется коммуникационный посыл.

3. Главная задача формирования коммуниканта — это воспитание способности к самостоятельному творчеству. Поэтому центральное значение в социализации индивида принимает фактор полноты и качества коммуникационных каналов, которым предстоит связать его с тем, что составляет назначение и «смысл жизни» его группы, слоя, наконец, социума. другими словами, которым предстоит сформировать из него полноценного коммуникатора.

4. Формирование коммуниканта ни в коем случае не может быть ограничено взаимодействием с другими субъектами коммуникационного процесса. Активную действенную роль здесь играет также и весь порождаемый социумом вещный мир. Это обусловлено тем, что ценности труда, создающего вещи, не умирают в них, напротив, подобно «слову» художника, только начинают свою жизнь. Все, вложенное человеком в создаваемую им вещь, совершает свою скрытую работу часто на протяжение жизни не одного поколения.

5. Таким образом, полнота и качество коммуникационных каналов определяются не только составом непосредственных коммуникаторов, ответственных за социализацию индивида, но и творческим служением тех, кто давно завершил свой жизненный путь, но продолжает существовать в порожденных им ценностях.

Поиск по сайту: