Назначение власти

Говоря о власти, следует иметь в виду не только право принимать управленческие решения, но и (силой своего авторитета) возможность влиять на их принятие другими лицами. Проще всего видеть в ее обладателях лиц, которым подчинены большие массы людей: президентов, министров, генералов, директоров крупных компаний и т.п. Однако субъектом власти может быть и тот, в чьем непосредственном подчинении нет вообще никого. Например, те в окружении должностных лиц, кто уровнем познаний, жизненным опытом (а иногда и простой близостью к властной персоне) способны влиять на принятие судьбоносных решений. Законосовещательные органы веками существовали при всех государях. Так, на Руси с давних пор постоянным представительным органом при царе была боярская дума. «Царь указал и бояре приговорили» — вот формула, предварявшая резолютивную часть всех управленческих решений, принимавшихся высшей государственной властью. Знаменитый переворот, который совершил Людовик XIV («Вы думали, господа, что государство — это вы? Государство — это я»), — это ведь тоже форма отстранения тех, кто имел прямую возможность ограничивать, контролировать и направлять монарха, и замена их другими. Разумеется, сюда должны быть включены и те, кто, не имея права отдавать властные распоряжения никому из своих сограждан, способен воздействовать на их умы, совесть, вкусы. Таковы писатели, ученые, священнослужители, художники; зачастую их слово определяет волю первых лиц государства.

В истолковании природы власти и причин ее возникновения в обществе существует множество подходов. Так, в рамках биологической ее интерпретации она рассматривается как механизм обуздания человеческой агрессивности, которая коренится в фундаментальных инстинктах человека как биосоциального существа. Ницше понимал власть как волю и способность к самоутверждению. Об инстинктивной, психологической природе стремления к власти и повиновению говорят представители фрейдистской традиции. С социальными факторами, преимущественно экономического свойства, связывает генезис власти марксистская традиция. Но все рассуждающие о ней сходятся в одном: ее миссия состоит в определении целей общественного развития и практической организация их достижения. А значит, прежде всего — в формировании общих для всех ценностей. Ключом к ее пониманию могут служить только они. Не случайно претенденты, заявляющие о своих претензиях на власть, должны предъявить социуму именно ценностные ориентиры развития и уже затем развернутую программу действий.

Словом, источник власти человека над человеком лежит в такой модели социального устройства, где воплощаются некие надличностные, т.е. не определяемые интересами ни властной персоны, ни вообще какой-бы то ни было отдельно взятой личности цели. Поэтому нет ничего удивительного в том, что уже на самой заре государственности осознается, что только высшие силы способны даровать человеку право на властные решения. Другими словами, сообщить достойную цель первым лицам государств могут только боги, и только дарованной ими харизмой те получают право ставить ее перед нижестоящими.

Так, в расцвете абсолютистской власти появится концепция, согласно которой королевский двор становится моделью самого неба на земле. Согласно этой идеологии именно он оказывается истинным перводвигателем и первоисточником всего того, из чего складывается жизнь государства. Именно он становится началом, которое сообщает смысл любым действиям, предпринимаемым в нем. Лишь монарх имеет право вершить последний (на земле) суд не только над лицами, но и над всеми социальными институтами. Подобие и воплощение Бога на подвластной ему земле, именно он придает особое достоинство всем, кто будет приближен к нему, и все приближенные будут править не только буквой освященного им закона, но прежде всего магией той харизмы, которая сообщается им при их вознесении на «небо» монаршей власти. Но, в силу земной природы, и он ограничен, поэтому до конца постичь все детали замысла высших сил способен лишь коллективный разум, организующийся вокруг него. Именно в этом причина того, что собирательный субъект власти никогда не сводился к тому, кто мог собрать под свои знамена большие людские массы. Без подчинения индивидуальных сознаний красивой мифологеме, все эти массы быстро рассыпаются в пыль, повинуясь же единому коммуникационному посылу — обращаются в монолит. Не случайно во все времена рядом с царями стояли жрецы, философы, поэты; только это собрание и представало генеральным коммуникатором, способным перевести содержание социальной ценности на язык практических действий совокупного коммуниканта. Кстати, и эту мифологему абсолютизма творили не сами монархи, хотя, конечно, и их (Иван Грозный, Людовик XIV и др.) вклад сбрасывать со счетов нельзя.

Нередко высказывается мнение о том, что власть над человеком — это продолжение животного инстинкта. Но ведь животное может господствовать только над теми, кто доступен непосредственному контакту, все, кто находятся за пределами досягаемости, остаются за пределами его влияния. В отличие от него, человек стремится господствовать не только над ближним кругом, но и над теми, кто выходит за его границы. Между тем за этими границами возможно подчинение только одному — давлению знака, содержанию информационного посыла. Часто не нуждающегося в подкреплении действием силовых институтов социума. Поэтому безусловно прав Ильин В.В., утверждая, что только «подводная масса айсберга, подспудье власти» — это голый инстинкт, «подсознательные интенции самодавления», которые укоренены в нас «природно врожденным влечением», Над­водная же — знание и воля ^[215].

Информационная знаковая составляющая лишний раз показывает уже известное нам обстоятельство: подлинная природа отношений коммуникатора и коммуниканта, власти человека над человеком лежит не в материальных интересах индивидов, групп, классов, но гораздо глубже — в действии тех надприродных, ноосферных, сил, которые способны направлять течение глобальных информационно-вещественных потоков. Власть оказывается приводным ремнем от творческой деятельности совокупного субъекта истории к деятельности индивида и обратно, ее сфера: — «социальность, межсубъектная ткань общения, стихия обмена деятельностью, человеческое взаимодействие, интеракция, вне и помимо которых применительно к вопросам политики ничего друго­го не существует»^[216].

Понятие власти не сводится к централизованному управлению всем людским общежитием; она существует не только на самой вершине социальной пирамиды, но присутствует на всех ее ступенях во всех сферах общественной жизни, и везде подчиняется диктату своих — пусть частных: политических, экономических, культурных, нравственных, но всегда надличностных — ценностей. При этом все частные цели и ценности остаются производными от генеральных. Отсюда и дробные части собирательной силы власти, обладатели статусов, дающих право управлять массами, лечить душу, господствовать над умами или диктовать вкусы, не могут не ощущать свою прикосновенность к ним. Вот только, не вмещаясь в индивидуальное сознание коммуникатора, высшие надличностные ценности нередко принимают форму чего-то надмирного. Не может не сказаться и понимание того, что занимающий точку ветвления коммуникационных процессов человек вносит в содержание высшей ценности что-то свое. Этой причастностью к чему-то надмирному и этим личным вкладом объясняется и его ощущение собственной принадлежности к другой, особой, «природе», которая возвышает его над социальным окружением.

Впрочем, и те, кому перенаправляется коммуникационный посыл, говоря о «великих», чаще всего вспоминают все то же: «божественную искру», «исключительность». Поэтому поляризация позиций в социальной иерархии всегда связывалась (нередко продолжает связываться и сейчас) с различием «природы» их обладателей. Так, уже в древности обряд миропомазания, сообщая сакральные свойства, выделял из общего ряда того, кто назначался повелевать остальными; так, даже разбавленная, «голубая» кровь аристократа имела мало общего с кровью простолюдина; так, гениальность (а то и просто талант) по сию пору указывает на нечто таинственное, не содержащееся в «природе» обыкновенных «посредственностей». Поэтому высокий социальный статус коммуникатора на протяжении тысячелетий представал как форма признания его изначальной избранности, исключительности. В действительности же «иноприродность» того, перед кем всегда было готово склониться общественное сознание это просто специфическое преломление новизны и необычности порождаемой ценности.

Протест возникает только там, где обнаруживается неспособность обладателя статуса служить коммуникации с генеральными ценностями своего социума, где обнаруживается, что за личными притязаниями нет ничего надличностного.

Поиск по сайту: