Способность к единой реакции на знак

И все же главный (точнее единственный) субъект коммуникации — это общество в целом. Поэтому при всей очевидности того, что прививается каждому члену общества в ходе его социализации, следует понимать, что процесс воспитания должен опираться на какие-то невидимые, но обязанные существовать основания.

Взгляд на социальную коммуникацию, прежде всего, как на сношение социума с самим же собою, то есть как на процесс,

— целью,

— движущей силой

— и результатом

которого является только он сам, позволяет разглядеть в ней то, что чаще всего ускользает от традиционного взгляда на вещи.

Известно, что любая общность может действовать как единое тело. Клич: «Сарынь на кичку!», «Бей жидов (русских, мусульман, инородцев…), спасай Россию (Кавказ, Францию, Германию…)!» способен сорвать с места целые толпы. Но далеко не каждая людская масса действует одинаково эффективно: стихийно организовавшуюся толпу, которая грабит магазин, нельзя сравнить ни с марширующим на плацу батальоном, ни с теми же погромщиками, устраивающими «хрустальные ночи» для всех, от кого надо спасать свою землю.

Развивая метафору, можно заснять на условную кинопленку жизнь целых народов, а затем с большой скоростью прокрутить то, что в действительности занимает целую череду веков, на столь же условном экране. Мы увидим, что и в этом случае поведение одних проявится как хаотическое броуновское движение скопления независимых молекул, других — как спаянное жесткой дисциплиной войсковое соединение. Способность к самоорганизации, сплочению — вот что отличит их.

Не только военно-техническое превосходство Запада предопределило его господство в мире — огромную роль сыграла именно эта способность. Не исключено, что правильней было бы сказать по-другому: не столько первое, сколько вторая.

Ясно, что она не рождается сама по себе, ее формирование невозможно объяснить и давлением государственной власти. Впрочем, и центральная власть никогда не ограничивалась деятельностью первых лиц государства и специфического аппарата назначаемых ими чиновников. Да, в ее функции всегда входило высшее политическое руководство, верховное военное командование и судебные полномочия, простирающиеся вплоть до права на жизнь и смерть подданных. Но в то же время она соединяла в себе и обязанности верховного жреца, обнаруживая этим фактом то фундаментальное обстоятельство, что государственная власть никогда не сводилась к распоряжению «телом» социума. Природа власти над человеком — это прежде всего господство духа, доминат порождаемой им (и только им) ценности. Отсюда собирательный ее субъект не сводится к тому, кто может согнать под одни знамена бесчисленные толпища: без подчинения их сознания единой мифологеме все они быстро рассыпаются в пыль, подчиняясь же ей — обращаются в монолит. Поэтому нет ничего удивительного в том, что уже на самой заре государственности осознается божественное происхождение всех властных прерогатив; только чья-то высшая воля способна даровать право на державные решения. Не случайно уже первые цари Вечного города выполняли функции верховного жреца, <…> первые же цезари возвращают себе прерогативы понтифика, символизируя тем самым, что за высшим лицом государства оказывается не только воля Сената и народа Рима. Закономерно и то, что имперская власть начинает искать благосклонности вергилиев.

Способность к сплочению, самомобилизации социума формируется без исключения всеми его институтами, в том числе и институтами принуждения. И, конечно же, — развивающейся системой социальной коммуникации. Центральное же место в ней занимают вовсе не силовые структуры, но творцы гуманитарной культуры: служители веры, философы, писатели, поэты. Отчасти мы в этом уже могли убедиться. При этом задачей гуманитариев-функционеров как главных агентов коммуникационного процесса служило не только рождение новых единых для всех ценностей, но и формирование единого восприятия и единой же нормы ответа на их императивы.

Обратимся к памятным событиям, которые, как своеобразные вехи, разметили мировую историю.

Идея похода на Восток впервые была высказана в V в. до н. э. Горгием из Леонтин на Сицилии (ок. 480— ок. 380 до н. э.), одним из виднейших греческих софистов, политическим деятелем, дипломатом. Затем эта мысль была подхвачена Лисием (459—380 до н. э.), богатым метеком, с 412 г. жившим в Афинах, которого древняя традиция включала в число десяти крупнейших ораторов Греции. Окончательное свое оформление она нашла в трудах ученика Горгия, Исократа (436-338 до н. э.), афинского оратора, сторонника объединения Греции под главенством Македонии для совместного завоевательного похода против персов. Звучала она не только в речах политических ораторов, но и в литературных памятниках того времени: в 411 г. до н. э. Аристофан устами своей Лисистраты говорил:

… Общий враг

У всех вас есть заклятый — перс…[64]

Здесь необходимо заметить, что и для олимпийской речи, и для греческого театра аудиторией становилась практически вся Эллада. Высказанная идея немедленно тиражировалась всеми средствами массовой информации того времени (не будем с пренебрежением относиться к ним, если еще в дописьменную эпоху каждый грек мог пересказать содержание всего гомеровского эпоса).

Так только ли македонской фалангой (кстати, значительно уступавшей численности своих противников) была покорена Персия или все же сказалось сплочение греков, степень мобилизации их совокупного морального ресурса? Ведь если б не этот фактор, горстка завоевателей попросту растворилась бы в безбрежье Востока. История же знает о его эллинизации, т.е. широком распространении греческого языка и греческой же культуры на территориях, вошедших в состав государств диадохов, которые образовались после смерти Александра Македонского на завоеванных территориях…

В 1095 году Папа Урбан II призвал к крестовому походу. «Становитесь на стезю святого гроба, исторгните землю эту у нечестивого народа, покорите ее себе; <…> царственный град, расположенный посредине земли, ныне находится в полоне у своих врагов и уничтожается народами, не ведающими господа. Он стремится [к освобождению] и жаждет освобождения, [он] не прекращает молить о том, чтобы вы пришли ему на выручку. Подмогу эту он требует в особенности от вас, ибо, как мы уже сказали, пред прочими сущими народами вы удостоены богом замечательной силой оружия. Вступайте же на эту стезю во искупление своих грехов, будучи преисполнены уверенностью в незапятнанной славе царствия небесного». Когда папа в своей искусной речи сказал это и многое в этом роде, всех, кто там был, соединило общее чувство, так что возопили: «Так хочет бог! Так хочет бог!»[65] Собравшиеся пали на колени и в религиозном экстазе, со слезами на глазах поклялись освободить Гроб Господень от мусульман, очистить Святую землю. В завершение проповеди Папа снял свою пурпурную сутану, пожертвовав ее на благое дело. А новоявленные паломники тотчас стали нашивать на свои плащи и накидки красные кресты.

Не будем и здесь преувеличивать значение обещанных наград (а, кроме прочего, говорилось и о них: «земля же та <…> течет млеком и медом. Иерусалим — это пуп земли, край, плодоноснейший по сравнению с другими, земля эта словно второй рай»[66]) — совсем не возможность обогащения (хотя, конечно, и она тоже) сыграла решающую роль. Общий порыв рождался другим — способностью народов к единой реакции на ключевые знаки, императивы эпохи.

Именно эта способность к единению и умножала силы войсковых соединений.

Примеры этому можно найти и в отечественной истории. В 1812 году «Дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие»[67]. Что возбудило общий гнев? Ведь для простого крестьянина французский господин был ничем не хуже русского помещика. (К слову, в правящих кругах существовали серьезные опасения того, что Наполеон упразднит крепостную зависимость и крестьяне перекинутся на его сторону.) В 1941 году та же страна, испытавшая перехлесты коллективизации, ужас массового голода, бессилие перед государственным террором, несмотря на свои счеты к власти, в своей массе поднялась на борьбу с германским нашествием. Ответ и здесь кроется все той же способности социума к единой реакции.

Точно так же страх перед нею вынуждал идеологов большевизма в течение целого столетия открещиваться от всякой связи вождей пролетарской революции с властями вражеских государств во время Русско-японской и I Мировой войн. Впрочем, апологетическая мысль отрицает ее и сегодня. К слову, этот фактор действовал и действует не только в России: организационная и финансовая зависимость от иностранных служб компрометирует оппозицию любой страны, поэтому неудивительно, что такая связь (если она существует) становится стратегическим партийным секретом повсюду.

В принципе, способностью к единой реакции на знак обладает каждый народ. Но далеко не в каждом она развита в одинаковой степени. Сказываются разные культурные традиции, исторический опыт, географическое положение, многое... Примером же высшего единства всегда служили народы Западной Европы. На протяжении многих столетий мы видим в их истории одно и то же: казалось бы, лишенный всякой конкретности, пустой и бессодержательный, клич на борьбу со «Злом», в защиту «Добра», в едином порыве поднимает миллионные массы, и ударные их отряды сметают перед собой все.

Сегодня мы видим все то же (чаще подсознательное) единство совокупной реакции социума на те же (в сущности, бессодержательные, но — вот парадокс) так много говорящие ни во что не посвященным массам знаки. В борьбе со все тем же «Злом», в защите все того же «Добра» уничтожалась государственность Югославии, оккупировался Ирак, велась война в Афганистане, поднималась информационная истерия по поводу «российской агрессии» против беззащитной Грузии («война 08.08.08»)… При этом поражала не эмоционально-нравственная оценка содержания тиражировавшихся в те дни знаков (ничего необычного в них не было — так, обыкновенное информационное сопровождение боевых действий на фронтах отнюдь не закончившейся «холодной войны»), но та степень сплоченности, которая вдруг объединила их распространителей. Ведь при всей сомнительности идеологических обоснований военной экспансии Запада разоблачительных выступлений в его средствах массовой информации практически не было. Не было и массовых протестов среди коммуникантов, т.е. тех, кому все это адресовалось. В самосознании великих народов Европы всякий раз торжествовала официальная версия событий. Пусть потом и наступало отрезвление, но в тот момент, когда вставала необходимость единой реакции, единство достигалось. Другими словами, здесь наблюдался эффект практически мгновенной мобилизации морального ресурса целых народов.

Между тем ясно, что в обществе, где средства массовой информации делают бизнес на любом сенсационном разоблачении власти, никакой цензурой или давлением силовых институтов объяснить наблюдавшийся эффект невозможно.

Таким образом, уже в этом феномене можно найти подтверждение сказанному ранее:

— не центральная власть и не «господствующие классы», но сам социум является единственным источником знакового посыла;

— именно он же, а не множества индивидов и социальных групп, предстает и единственным «приемником»;

— в свою очередь, способность единым образом понимать и отвечать на знаки является главной задачей социальной коммуникации.

Словом, ответ на многие вопросы мировой истории кроется в природе последней.

Поиск по сайту: