Две культуры. Впрочем, и внутри социума с его развитием обособляются большие общественные группы

Впрочем, и внутри социума с его развитием обособляются большие общественные группы. В марксистской стратификации ими предстают социальные классы. По Марксу их образует отношение к собственности, в первую очередь к собственности на средства производства. Классическим считается ленинское определение: «Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы, это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства.»^[126]

Но только ли отношением к средствам производства, местом в исторически сложившейся системе разделения труда, в размерах богатства, объясняется различие между ними, если существуют еще и две разные культуры? «Есть две нации в каждой современной нации — скажем мы всем национал-социалам. Есть две национальные культуры в каждой национальной культуре.»^[127] Эти культуры создаются представителями одной национальности, но разных «наций в одной нации».

Различия между ними способны достигать таких пределов, что даже сам Лев Толстой искренне удивляется собственной героине: «Где, как, когда всосала в себя — эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы?.. Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка». Его удивление имеет под собой вполне достаточное основание: российское дворянство, как впрочем, и дворянство других стран, практически полностью отгородилось от своего народа совершенно иным укладом жизни. И даже чужим языком (феномен, известный не только России). Меж тем способность проникнуться ценностями другой, народной, культуры столь же редка в правящих классах, сколь и наша способность говорить без акцента на чужом языке. Поэтому обнаруженное «графинечкой» — это и в самом деле довольно редкостная диковинка.

Впрочем, и сегодня те, кто позиционирует себя как высший класс, стремятся дистанцироваться от низших и специфическим кругом вещного мира, и формой поведения, и языком, и ориентация образования… всем.

Современная стратификация далека от жесткой бинарной схемы. Кстати, ее совсем не следует приписывать Марксу, поскольку она появилась задолго до него и развивалась на протяжение тысячелетий. Ведь еще Платон в своем «Государстве» писал о том, что всякое государство делится на противостоящие друг другу большие общности, классы, которые противоположны во всем. Эта противоположность доходит до того, что в одном государстве складываются два: «...Подобного рода государство неизбежно не будет единым, а в нем как бы будут два государства: одно — государство бедняков, другое — государство богачей. Хотя они и будут населять одну и ту же местность, однако станут вечно злоумышлять друг против друга».[128]

О классовом расслоении государства говорил и Аристотель «...между простым народом и состоятельными возникают распри и борьба, то, кому из них удается одолеть противника, те и определяют государственное устройство, причем не общее и основанное на равенстве, а на чьей стороне оказалась победа, те и получают перевес в государственном строе в качестве награды за победу, и одни устанавливают демократию, другие — олигархию»[129]. К слову, первую Аристотель не одобрял, в своей «Политике» он дает афинским низам презрительное определение «чернь», и именно с «чернью» связывает понятие демократии.

О классах и классовой борьбе говорят гуманисты Нового времени. Так Томас Мор подчеркивал, что богачи и знать — это паразиты, живущие за счет эксплуатации обреченных на нищету тружеников. «Какая же это будет справедливость, если эти люди совершенно ничего не делают или дело их такого рода, что не очень нужно государству, а жизнь их протекает среди блеска и роскоши, и проводят они ее в праздности или в бесполезных занятиях? Возьмем теперь, с другой стороны, поденщика, ломового извозчика, рабочего, земледельца. Они постоянно заняты усиленным трудом, какой едва могут выдержать животные; вместе с тем труд этот настолько необходим, что ни одно общество не просуществует без него и года, а жизнь этих людей настолько жалка, что по сравнению с ними положение скота представляется более предпочтительным».[130]

Об этом же писали французские просветители.

«На нашей несчастной земле, — утверждал Вольтер — невозможно без того, чтобы, живя в обществе, люди не были разделены на два класса: один класс богатых, которые командуют, и другой класс бедных, которые служат».[131]

О разделении людей в цивилизованных обществах на две основные группы, одна из которых эксплуатирует другую, писал Ж.-Ж. Руссо в работе «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми».

«Несчастье почти всех людей и целых народов, — писал К. Гельвеций, — зависит от несовершенства их законов и от слишком неравномерного распределения их богатств. В большинстве государств существует только два класса граждан: один — лишенный самого необходимого, другой — пресыщенный излишествами. Первый класс может удовлетворить свои потребности лишь путем чрезмерного труда. Такой труд есть физическое зло для всех, а для некоторых — это мучение. Второй класс живет в изобилии, но зато изнывает от скуки. Но скука есть такое же страшное зло, как и нужда».[132]

О распадении общества «на два класса: на очень малочисленный класс богатых и очень многочисленный класс бедных граждан» говорил Д. Дидро в работе «Последовательное опровержении книги Гельвеция «О человеке». Он же в знаменитой «Энциклопедии» писал: «Чистый равномерно распределенный продукт предпочтительнее большей сумме чистого дохода, который был бы распределен крайне неравномерно и разделил бы народ на два класса, из коих один преобременен избытком, а другой вымирает от нищеты».[133]

Так что общее представление о социальной структуре возникло задолго до Маркса. Поэтому его вклад – это не открытие классов и классовой борьбы. Вот что он сам писал о своей роли в развитии теоретических представлений. «Мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собою. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов»[134].

Но как бы то ни было, и современной теорией в основу различения сословий принимаются те же критерии: доходы, возможность влиять на принятие властных решений, наконец, «место в исторически определенной системе общественного производства». Правда, к этому добавляется образование и некоторые другие факторы, но в целом ничто из дополнений не опровергает исторической традиции.

Вместе с тем необходимость по-новому взглянуть на причины сословной вражды существует. Социальная рознь порождается вовсе не различием состояний. Возмущает не право частной собственности на то, что порождается практически всей нацией, не возможность навязывать свою волю ей (хотя, конечно, и все это тоже). Да даже и не чужие богатства в особенности, если за ними стоит признанный всеми труд, честное служение своей стране.

Вскипает «разум возмущенный» от ощущения того, что обладатели всех привилегий принадлежат во всем чужому миру. Легко подчиняться «своим», если они и хоть в чем-то лучше, выше, чище… Необходимость же подчиняться «инопланетянам» (или тем, кто хочет быть ими) не может не вызвать протест.

«Бессмысленный и беспощадный», этот протест ни в чем не уступает уже приведенным здесь свидетельствам. К слову, один из первых его примеров дает все та же античность.

Фукидид оставил нам пример того, как водворялись на Керкире мечты о лучшей жизни, о демократии. Узнав о подходе афинского флота сторонники демократической партии: «принялись убивать в городе тех из своих противников, кого удалось отыскать и схватить. Своих противников, согласившихся служить на кораблях, они заставили сойти на берег и перебили их всех. Затем, тайно вступив в святилище Геры, они убедили около пятидесяти находившихся там молящих выйти, чтобы предстать перед судом, и осудили всех на смерть. Однако большая часть молящих не согласилась выйти. Когда они увидели, что происходит с другими, то стали убивать друг друга на самом священном участке. Некоторые повесились на деревьях, а другие покончили с собой кто как мог. В течение семи дней <…> демократы продолжали избиение тех сограждан, которых они считали врагами, обвиняя их в покушении на демократию…»[135]

Цепь свидетельств, оставленных последующей историей религиозных и гражданских войн, каждый может продолжить по своему собственному литературному вкусу. Но можно быть уверенным: ничто в них, кроме, может быть, особой жестокости, не будет отличаться от анналов противостояния внешней угрозе.

Поиск по сайту: