Часть и целое в структуре ритуала

Итак, органические ткани способны реагировать на любые процессы, протекающие «сквозь» них. Меж тем реагировать они могут только одним способом — собственным движением, никакой другой формы биологического ответа не существует. При этом одни формы ответа могут конвертироваться в другие.

Но если ответ фиксирует не что иное, как движение артефактов, то уже на уровне «биологии» человека исходное звено единого цикла превращений «вещь—дело» принимает вид поведенческой реакции, которая в сжатом виде воспроизводит всю их историю и всю систему их взаимосвязей. Другими словами, не только те объекты, с которыми непосредственно взаимодействуют исполнительные органы тела, но и все устойчивые связи их с другими объектами, процессами, явлениями способны регистрироваться биологической тканью в виде устойчивых взаимосвязей между стереотипными формами собственных реакций.

Между тем внутренний слой биологической активности по мере развития орудийной деятельности заполняется прошедшими полный цикл развития ритуальными структурами, интериоризированными формами заместительного движения, моделирующего технологические реалии. При этом часть из них в виде этотипического ядра способна наследоваться организмом. Отсюда вытекает, что именно внутренние взаимосвязи и взаимозависимости базовых элементов интериоризированной модели порождаемой человеком действительности образуют тот сжатый «конспект» всего культурного макрокосма, который незримо присутствует в каждом из нас, и образует общее основание всех коммуникационных процессов. (По-видимому, именно это основание и является реальным прототипом того «информационного поля», о котором впервые заговорил Платон.)

Можно утверждать, что его формирование является решающим пунктом эволюционного развития, ключевым элементом тех природных явлений, которые порождают принципиально новые уровни организации — мыслящую материю, ступени, на которой единое строение природы начинает порождать вневещественные формы объективной реальности и распадаться на физическое и психическое, материальное и идеальное.

Специфика возникающей над органическим слоем движения культуры заключается в ее единстве и системности. То есть в строгой соподчиненности и взаимосвязи всех элементов ее структуры. В основании порождаемых ею явлений лежит объективный и вместе с тем сверхприродный (поскольку в конечном счете она опосредуется принципиально новом явлением, психикой социума) поток никогда не прерывающихся взаимопревращений вещества, коммуникация вневещественных ценностей и артефактов.

Вкратце генезис этой цепи может быть представлен следующим образом.

— В исходной точке все метаморфозы ограничиваются простыми превращениями «вещь—вещь».

— С появлением и развитием органической ткани она начинает опосредоваться движением последней: «вещь—дело—вещь».

— Наконец, возникновение нового типа (технологических) связей и взаимозависимостей порождает более сложные и совершенные формы движения самой материи — поведенческие стереотипы нового фигуранта всеобщего развития природы, социума. Именно с ним коммуникация вневещественных ценностей и артефактов принимает свой окончательный вид: «вещь—дело—слово—дело—вещь».

Ключевые звенья именно этого потока метаморфоз образуют базовые ритмы движения всех уровней органического строения человека. Из них складывается и «этотипический паспорт» больших социальных групп, и поведенческий портрет отдельно взятого индивида. Отсюда следует, что объективная взаимосвязь и взаимозависимость явлений развивающейся культуры должна сохраняться не только на уровне социума, но и на низлежащих уровнях единого социального тела. Ведь именно эта коммуникация порождает столь же объективную необходимость (и способность) базовых ритмов психофизиологической микромоторики вступать в своеобразный резонанс и гармонизироваться друг с другом. Здесь нет ничего удивительного, ибо эта взаимная настройка в действительности представляет собой структурный элемент все того же глобального коммуникационного потока.

Именно это обстоятельство обусловливает возможность оптимизировать движение «биомеханических составляющих» деятельного акта, а с ними — и всю структуру ритуала. Оно же выступает и как форма индивидуального пред-осознания тех надприродных технологических зависимостей, которые объединяют вовлекаемые в ритуал предметы. На его основе физическим ощущениям предстоит трансформироваться в ментальные, а пространственно-временным и причинно-следственным отношениям — в логические.

Это же обстоятельство позволяет пролить свет на некоторые загадки того коммуникационного потока, который безостановочно развертывается где-то «внутри» нас.

В экспериментах, которые проводились еще в 20-х годах прошлого века, было обнаружено (К.Лэшли), что независимо от того, какой участок мозга крысы удаляется, условные рефлексы, выработанные у нее до операции, не исчезают. Лэшли занимался тем, что обучал крыс выполнять серию задач – например, выискивать наперегонки кратчайший путь в лабиринте. Затем он удалял различные участки мозга крыс и заново подвергал их испытанию. Его целью было локализовать и удалить тот участок мозга, в котором хранилась память о способности бежать по лабиринту. К своему удивлению он обнаружил, что вне зависимости от того, какие участки мозга были удалены, память в целом нельзя было устранить. Обычно была нарушена лишь моторика крыс, так что они едва ковыляли по лабиринту, но даже при удалении значительной части мозга их память оставалась нетронутой.[150]

Заметим, что эти эксперименты значительно расширяют представление о том, что никакая «вивисекция» живого тела не способна (во всяком случае качественно) деформировать его психику. Но здесь вывод связывается с упомянутым выше заключением о голографичности Вселенной: («микровместилище» Макрокосма) головной мозг уподобляется ей еще и собственной голографичностью, а значит, и способностью любой своей частью (пусть с меньшей степенью детализации) отразить целое.

Не высказывая собственного мнения относительно голографичности Вселенной и мозга, заметим все же, что общая идея чрезвычайно плодотворна. Ведь вопрос о том, в каких участках головного мозга хранится память, на самом деле является следствием старых гипотез, согласно которым именно и только он, как печень — желчь, «выделяет» мысль. В действительности же он заводит в тупик, если не предположить, что память, с одной стороны, рассредоточена по всему его объему, с другой,— каждый фрагмент мозга способен сохранять все ее содержимое. Нам же остается добавить, что память обязана распределяться не только по всему массиву мозга, но и по всему телу.

Надо думать, что отмеченными свойствами обладает не только мозг животного, но и мозг человека. Отсюда получает объяснение тот удивительный факт, что никакой знаковый посыл не требует от органического тела последовательного перебора того, что содержится во всех отсеках памяти, и сопоставления содержимого ее ячеек с воспринимаемым знаком. Любой фрагмент информации постоянно соотносится с любым другим, и благодаря этому все послания нам распознаются практически мгновенно. Но все же контекст коммуникации требует остановиться на принципиальных обстоятельствах, которые наводят на мысль о том, что само представление о сегментации памяти глубоко ошибочно.

Есть основание полагать, что аналогичным свойством обладает не только мозг, но весь организм в целом. Между тем такое свойство вступает в противоречие с обыденными представлениями о действительности, в которых «объект» традиционно противопоставляется «процессу», «вещь» — «делу». Где то и другое существуют сами по себе. Однако объяснение всех метаморфоз, из которых складывается единый поток коммуникации, диктует необходимость решительного отказа от подобной традиции. Это трудно, но необходимо понять: вещь, во всяком случае, искусственно созданная, — это вовсе не то, что существует «здесь и сейчас», что поддается жесткой (в пределе — абсолютной) локализации в пространстве и времени. Парадокс в том, что артефакт являет себя как застывший объем физических масс только в тот момент, когда мы обращаем на него свой взгляд, но стоит только «отвернуться» от него, как вся его «вещественность» тут же исчезает и он обращается в звено глобального социо-коммуникационного процесса. Впрочем, правильней и строже было бы сказать, артефакт становится «вещью», когда мы выхватываем его из этого потока, растворяясь же в нем, он вновь становится самим собой, то есть тем, что существует исключительно в формах нашей же собственной деятельности.

Но если вдуматься, все это окажется применимым и по отношению к любому объекту коммуникации вообще. Никакая «вещь», никакой «процесс», никакое «явление» не могут быть отделены от генерального потока взаимопревращений внематериальных ценностей в явления культуры и обратно, но уже в новую духовную ценность. Все это является результатом ее истории, а значит, суммы взаимодействий с другими «вещами», «процессами», «явлениями», словом, суммы движений. Поэтому «вещь» и «дело», «объект» и «процесс» — это просто разные, на мгновение выхваченные, состояния одного и того же никогда не прерывающегося потока.

И уж тем более подобное противопоставление состояний неприменимо к человеку.

Кстати, никому из нас не приходит в голову видеть в самом себе нечто, поддающееся жесткой локализации в пространстве и времени, аналог бездушной вещи, тело, оформленный объем недвижной биологической массы. Личность — вот что выступает на первый план. Личность является и тем, что, по нашему убеждению, должно быть в первую очередь замечено другими. Меж тем ее богатство проявляется исключительно в действии, ничто иное не в состоянии сделать его видимым для других. Однако и вся совокупность поведенческих реакций, наблюдаемых в отдельный период жизни, не исчерпывает содержания личности, если остается в тени история их формирования и те жизненные цели, к которым стремится человек. Словом, жесткая локализация в пространстве и времени способна полностью стереть все, что делает человека человеком. А это значит, что она невозможна даже в мысленной абстракции, поскольку такая абстракция является формой прямого убиения самой мысли. в ней мы видим лишь аналог неоднократно стерилизованного результата вивисекции, но никак не мысль.

Высказанное ранее соображение о том, что никакого противопоставления психики ее содержимому, в свою очередь элементов последнего — формам ее бодрствования нет и не может быть, является эквивалентом именно этой истины. Поэтому здесь мы должны заключить о следующем:

— Не только «содержимое» психики, но и весь накопленный опыт действующего субъекта не концентрируется в специфических отсеках его общей биологической массы, но распределяется по всему объему последней. При этом сам опыт также существует только как постоянно изменяющееся (накапливающееся) единое неделимое целое, как развивающийся поток сложноструктурированного движения, который, в свою очередь, является частью общей коммуникации и в специфической форме воспроизводит ее структуру.

— Общая биологическая масса («тело») не противопоставляется своей жизнедеятельности, и то, и другое предстают лишь как специфические проекции одного и того же на условно разные плоскости.

— Подобно физическому телу, текущее состояние которого хранит в себе всю сумму прошлых движений, прошлый опыт (память) не противопоставляется здесь и сейчас достигаемым целям биологического тела, но в полном объеме реализуется в непосредственном процессе их достижения.

Единственной формой существования прошлого является деятельность, исполняемая в настоящий момент. Любой «вызов из памяти» может быть осуществлен только воссозданием когда-то исполненного действия. При этом материалом реконструкции прошлых поведенческих реакции могут служить только сложившиеся формы настоящего.

Между тем традиционный взгляд на содержимое памяти («информацию») как на нечто, содержащееся в локализованных структурах центральной нервной системы, предполагает наличие специфической формы, в которой она способна существовать «сама по себе» в неком (материальном, поскольку традиция естественнонаучной мысли требует, чтобы материальное взаимодействовало только с материальным) аналоге платоновского «занебесья». Поэтому сама возможность «содержания чего-то в чем-то» с необходимостью предполагает:

— физическое наполнение «вмещающих объемов» «чем-то»,

— природа чего принципиально отлична от их собственной природы.

При этом тот факт, что вмещающие объемы не поддаются локализации в виде специфических сегментов биологических структур, ничего не меняет. Ведь и неделимое на сегменты тело может рассматриваться как подобие пустой «емкости», которая подлежит заполнению чужеродным ей содержанием.

Между тем мы уже видели, что действительное содержание информации не имеет материальной формы, в которой она могла бы существовать независимо от ее подлинного носителя — действующего субъекта. Она представляет собой лишь одно (чаще всего мимолетное) из особых измерений единого потока метаморфоз: «дело—вещь—дело». Впрочем, в известном смысле и эти измерения предстают как стадии ее собственного жизненного цикла: «слово—дело—вещь— дело—слово». При этом взгляд на выделяемые звенья непрерывного коммуникационного потока отражает не реально противостоящие друг другу сущности (символ неподвижности и образ движения, символ вещественности и образ внематериальной ценности), но — лишь аналитически вычленяемые — состояния одного и то же начала. Или разные этапы осмысления чего-то единого. Правда отдельные состояния чисто вещественного потока могут быть физически разделены в пространстве и времени, и на границах интервала представать как что-то застывшее. Но в границах этого интервала (как на предметном столике лабораторного микроскопа) прерывается жизненный цикл того, что до препарирования было информацией.

Здесь уже говорилось, что информация, как в жизненном цикле бабочки, существует только в развертывающемся по спирали потоке каких-то своих превращений, когда вещь становится предметом размышлений, в свою очередь, последние — памятником культуры. Но все взаимообращения возможны только в структуре живого социо-коммуникационного процесса. Поэтому с его остановкой любая фаза превращает информацию в мертвую «вещь», и жизнь возрождается в ней только по возобновлении движения. Пушкин абсолютно точен, вводя труп в возникающий у Сальери образ гармонии:

…Звуки умертвив,

Музыку я разъял, как труп. Поверил

Я алгеброй гармонию[151].

Впрочем, возможна и другая аналогия. Информация может быть уподоблена вирусу, который оживает только тогда, когда внедряется в живую клетку, включается в живой процесс биологической коммуникации. Ждать этого часа он способен тысячелетиями,— но лишь как простое физическое тело. Не случайно вирус рассматривается как объект, находящийся на границе между живым и неживым мирами. Вот так и информация, питаясь исключительно энергией «приемника», возвращается к жизни, только внедряясь в процесс социо-коммуникационного «метаболизма».

Здесь говорилось и о том, что социальная коммуникация осуществляется не только там, где общаются хотя бы двое, но и «внутри» каждого из них, в том потоке движения, которым живут все ткани нашего тела. Отсюда и память действующего субъекта, которая вбирает в себя копимый всей жизнью опыт, не «содержится в» каких-то выделенных отсеках, не «записывается на» какой-то носитель (даже если этим носителем выступает все его тело). Она непрерывно, 24 часа в сутки, воспроизводится в формах (интериоризированной) двигательной активности, заместительного движения, ритуала, моделирующего предмет-предметные связи создаваемого человеком мира.

Таким образом, весь поток внутреннего движения органической ткани предстает как аналог голограммы. Вот только эта голограмма существует не как физическое тело, («вещь»), но как сложно структурированное физическое действие («дело»), и стоит ему остановиться, как собственно тело тут же утратит всякую память о самом себе. Впрочем, дело может кончиться не одной этой утратой — само тело подвергнется разложению, ибо только движение способно формировать и цементировать его структуры.

Поиск по сайту: