Особенности канала

Специфика каналов социальной коммуникации состоит в том, что и они не поддаются однозначному определению путем отсылки к какой-то специфической среде, способной переносить сигнал от одного ее полюса (коммуникатора) к другому (коммуниканту).

Социальная коммуникация — это, прежде всего, закрепление всех новообретений человеческого опыта в единой культуре социума и сообщение его структурным элементам социального организма. Только в просторечии под каналом коммуникации понимается нечто отличное и от источника и от приемника информации. В действительности и источник, и приемник сообщений, и среда, в которой последние существуют в промежутке между отправлением и приемом, и способ, которым они передаются, — все это разные формы одного и того же. Социальная коммуникация — это не взаимодействие автономного «передатчика» и столь же автономного «приемника». Сказанное выше позволяет утверждать, что это способ организации связи:

Во-первых, между социумом как целым и социумом как исполнителем одной из своих собственных функций.

Ни отдельно взятый индивид, ни социальная группа не вправе рассматриваться как самостоятельные независимые субъекты коммуникационного процесса. В него они вступают только как специфические терминалы всего общественного организма. Выше мы уже видели, что ни одно искусственное техническое устройство не вправе рассматриваться как самостоятельный «приемник». Любой из подобных приборов, подобно очкам (на носу), функционирует лишь как «часть тела» действительного субъекта коммуникации. Но даже и все это «тело», в единстве со всеми искусственными приспособлениями, существует лишь как структурный элемент целостного коммуникационного процесса, субъектом которого (на обоих полюсах) выступает оно же само — социум как целое. Другими словами, коммуникация предстает как процесс, в котором, в ходе всех этих метаморфоз, социум изменяет прежде всего себя,— и, может быть, только благодаря этому, сохраняет себя в непрерывно меняющемся мире.

Подобно непрерывному синтезу спирали ДНК, регенерация информации, курсирующей по каналам социальной коммуникации, вправе рассматриваться как своеобразная надстройка над самовоспроизводящейся памятью нашей планеты. Словом, на определенном этапе развития для хранения всего, что необходимо этому огромному организму (возможно, более широкой системе) для собственного воссоздания в случае космической катастрофы (или космического «оплодотворения»), становится недостаточно непрерывного порождения одних органических структур. Строго необходимым становится непрерывное преобразование всего их материального окружения.

Полноценное самовоспроизводство интегральной памяти человечества возможно только в том случае, если индивид остается частью целого. Еще Платон в своем трактате об идеальном государстве оставил любопытное рассуждение, касающееся именно этой темы. Если бы кто-нибудь из богов вдруг перенес человека, владеющего пятьюдесятью или больше рабами, вместе с женой, детьми, челядью и со всем имуществом туда, где не было бы свободнорожденных людей, готовых оказать ему помощь, тот был бы вынужден жить в постоянном страхе. Очень скоро он сам стал бы заложником своих невольников и начал бы заискивать перед ними. Между тем, живя в своем городе, он не боится ничего — и все потому, что ему в нужный момент приходит на помощь все государство.[25] Другими словами, даже сохранив в неприкосновенности свою микросреду, изолированная от всего социума личность обязана деформироваться.

Более жестким (и доказательным) свидетельством являются следствия, порождаемые одиночным заключением. Так, материалы, собранные Шароном Шалевым, свидетельствуют, что при длительной изоляции человека развиваются не только эмоциональные, познавательные, социальные, но и соматические расстройства. В конечном счете строгое одиночное заключение может привести к полной деперсонализации[26].

Таким образом, ни один человек и даже ни одна социальная группа не может быть самостоятельным субъектом коммуникационного процесса. В нем они существуют только как специфические терминалы единого общественного организма. В условиях же изоляции от его целостной структуры разрушается даже соматический инструментарий общения.

Во-вторых, между вневещественным миром и реалиями физического, между идеальным и материальным.

Это обстоятельство тем более нуждается в своем раскрытии, ибо предполагает не только преобразование физического явления, процесса во внефизическое содержание информации, но и возможность дальнейших преобразований последней и ее включения в единый корпус всей культуры социума. Другими словами, не только в состав духовной ноосферы в виде литературных текстов, научных теорий, мировоззренческих идей, присущих тому или иному обществу или человечеству в целом, но включая ее материальное измерение в виде новых машин, инженерных сооружений, технологий.

Чтобы увидеть это, достаточно обратиться к самому распространенному — книге. Точно так же, как и в ситуации с зеркалом, вся информация существует отнюдь не на ее страницах, но исключительно в нашем сознании. Но чтобы она могла возникнуть в его глубинах, необходимо существование более широкой и развитой системы явлений, которая обязана включать в себя следующее:

— язык со всей его фонетикой, грамматикой, лексикой, семантикой;

— совокупность общепринятых соглашений обо всех окружающих нас вещах, значении сложившихся понятий и так далее;

— систему письма;

— механизм распознавания и дешифрации письменных знаков, проще говоря, умение читать и писать;

— наконец, реальную действительность (как материальную, так и духовную), которая и отображается в языке.

Согласимся, что если нет письменности, нет и не может быть никаких книг. Гомер был записан только в VI веке до н.э., во время правления афинского тирана Писистрата, когда их исполнение было включено в празднества Великих Панафиней (то есть празднеств, посвященных божественной покровительнице Афине). До этого, его поэмы, созданные, как полагают, в VIII в. до н.э., могли передаваться лишь изустно и восприниматься только на слух.

Если мы не умеем читать, никакая книга не скажет нам решительно ничего.

Если мы не знаем языка, на котором она написана, результат будет в точности таким же. Так, египетские иероглифы, «медет нечер» («божественная речь»), откуда, собственно, и возникает греческое «иероглифы» — «священные знаки», были известны европейцам еще задолго до 27 сентября 1822 (именно этот день считается днем рождения египтологии), когда Жан-Франсуа Шампольон(1790—1832), великий французский историк-ориенталист и лингвист, признанный основатель египтологии, сделал сообщение о расшифровке надписей на Розеттском камне Французской академии надписей и изящной словесности. Долгое время вполне квалифицированные исследователи оспаривали тот факт, что они представляют собой определенную письменность. Поэтому в иероглифических записях зачастую отказывались видеть фиксацию каких-то фактов, они уподоблялись чему-то вроде национальных орнаментов.

Если мы знаем язык, но нам недоступны используемые понятия, идеи, образы, мы в лучшем случае поймем лишь какие-то фрагменты содержания. Но даже если мы знаем язык, при этом нам доступно все использованное в сообщении, но неизвестен контекст, действительная информация так и останется закрытой. Это можно видеть не только на примере какого-то сложного текста, но и в любом отдельно взятом слове. Ведь известно, что каждое слово имеет множество различных значений, поэтому понять, что именно имеется в виду, когда произносят его, можно только зная полный контекст разговора или требующей осмысления ситуации. Так, например, слово «сидеть» может означать собой и отдых и заключение в местах лишения свободы. Больше того, в своем последнем значении оно совершенно по-разному воспринимается тем, кто осуждает, и тем, кому выносится обвинительный приговор.

Никакая даже самая упорядоченная совокупность знаков не может говорить абсолютно ничего там, где не соблюдаются все эти условия. Вспомним известный еще из Священного Писания эпизод, возникший во время последнего пира царя Валтасара: «Пили вино, и славили богов золотых и серебряных, медных, железных, деревянных и каменных. В тот самый час вышли персты руки человеческой и писали против лампады на извести стены чертога царского, и царь видел кисть руки, которая писала. Тогда царь изменился в лице своем; мысли его смутили его, связи чресл его ослабели, и колени его стали биться одно о другое. Сильно закричал царь, чтобы привели обаятелей, Халдеев и гадателей. Царь начал говорить, и сказал мудрецам Вавилонским: кто прочитает это написанное и объяснит мне значение его, тот будет облечен в багряницу, и золотая цепь будет на шее у него, и третьим властелином будет в царстве. И вошли все мудрецы царя, но не могли прочитать написанного и объяснить царю значения его.»^[27] Единственным кому открылся тайный смысл этих письмен, был пророк Даниил.

Перечисленные выше факторы построены в нисходящем порядке, при этом каждый из них является строго необходимым, но все же совершенно недостаточным условием для формирования того, что расположено ниже. Умение создавать и распознавать знаки письменности не существует вне единой системы письма. Никакое письмо не существует вне уже сформировавшейся культуры. Наконец, культура (национальная, этническая, цеховая) немыслима вне языка. Правда, действительное соотношение между языком и культурой несколько более сложно, чем это представлено в приведенной схеме, но мы вынуждены жертвовать какими-то деталями. Обозначим это пусть несколько неопределенным, но в общем достаточно понятным выражением «общественное сознание»; ведь и язык и культура — это всегда проявление интегрального разума некоторой большой и сложно организованной общности людей.

Но и все это вместе исключается из коммуникационных процессов, если нет возвратного воздействия впитанной человеком информации на интегральную культуру социума (так называемой обратной связи) в виде создания каких-то новых ценностей:

— нового текста,

— новой научной истины («совокупности общепринятых соглашений об окружающих нас вещах, значении сложившихся понятий»);

— нового языка (Пушкин),

— новой материальной, социально-политической, нравственной действительности,

И далее по кругу.

Таким образом, повсюду, где обнаруживается упорядоченная последовательность любых письменных знаков, должны присутствовать и умение их создавать, а значит, и читать (грамота), и определенная система письменности, и язык, и, разумеется, субъект некоторого интегрального разума, который создает свой мир. В качестве первого приближения в попытке определить контуры этого субъекта и выступает социум. Именно он (возможно, как элемент более широкой системы) осуществляет никогда не прерывающуюся связь между вневещественными феноменами собственного сознания и реалиями физического мира. Только ему (возможно, более широкой системе) доступно преобразование идеального («информация», «слово») в материальное («дело—вещь») и обратно: «вещь — дело — слово».

Но ограничимся социумом. Если только он может быть действительным субъектом обоих полюсов коммуникации и только его «дело» способно служить опосредующим звеном всех этих метаморфоз, необходим анализ именно этого звена единого цикла.

Поиск по сайту: