Внешний уровень

Повторим: действительные цели общественного бытия (как и бытия любого индивида) неизвестны. Чаще всего мы ограничиваемся тем, что лежит на поверхности вещей. В своей же сущности проблема предназначения человечества, человека как биологического вида, да и человека как индивидуума еще далека от разрешения.

Но все же и первые приближения — это приближения к истине, поэтому пренебрегать ими тоже нельзя. В первом же приближении в ключевым ценностям на внешнеполитическом уровне могут быть отнесены такие, как суверенитет, свобода, безопасность, территориальная целостность. Все это формулируется социумом, государством как основная цель, осознается как высшая ценность. Интересно, что Макиавелли обосновывал этими материями (национальная независимость, безопасность и благоустроенная конституция) право государства не обращать внимания на законы, которые оно должно защищать, если последние вступают в противоречие с его основным интересом. Подобная идея бытовала в теории и практике государственного управления вплоть до середины XIX века. Впрочем, таким подходом не брезгуют и сегодня.

Ясно, что состояние, при котором возможности развития социума не сдерживаются ничем, само по себе не наступает, но даже, если каким-то чудом вдруг наступит, не может сохраняться вечно. Разное понимание этих ценностей (а оно едва ли может быть одинаковым во всех слоях общества) означает, что единой стратегии их реализации не существует, и все же некая результирующая столкновения интересов складывается.

Традиционная не только для европейского менталитета форма их осознания сводится к тому, чтобы за периметром государственных границ не осталось никого, кто мог бы угрожать суверенитету, свободе, целостности государства. Такое понимание зародилось в глубокой древности.

Мы вынуждены обращаться к давно истекшим временам и к не вполне строгому пониманию высоких абстракций, сколь бы парадоксальным это ни показалось, по соображениям методологической строгости. Там, где речь идет об основном векторе развития социального организма, ценности, которые заполняют каналы социальной коммуникации (и которые реализуются в статусных обязанностях и социальных ролях его структурных единиц), должны отвечать двум критериям:

— продолжительности и

— эффективности действия.

Согласно первому, прежде всего, должны приниматься во внимание те, которые господствовали над умами людей, как минимум на протяжении нескольких поколений (и наследовались потомками чаще всего не в университетских аудиториях, а в бытовом общении). Жизнь социума измеряется веками, часто тысячелетиями, поэтому все вносимое передовой мыслью каждой эпохи станет играть свою роль лишь в достаточно отдаленном будущем. Да и складывается она вовсе не из житий канонизируемых историей интеллигентов. А следовательно, современные представления, принимаемые сертифицированным экспертным сообществом, как бы дико это ни звучало, должны игнорироваться.

Согласно второму, в расчет должны приниматься только те, которые овладевают обыденным сознанием. Это вызвано тем обстоятельством, что, только овладев массами, ценность становится действенной силой. Эта мысль принадлежит Марксу: «Оружие критики не может, конечно, заменить критики оружием, материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой, но теория становится материальной силой, как только она овладевает массами»[43]. Между тем понимание вещей, которое доступно лишь передовому сознанию, на уровне массового принимает другую, нередко противоречащую истине, форму. Однако парадокс в том, что в жизнь воплощаются не высокие абстракции, порождаемые рафинированной мыслью, но именно бытовое понимание сложных общественных и природных явлений.

Так, прекраснодушная мечта о всеобщем братстве (не только во Франции) воплощалась в лозунге: «Аристократов на фонарь!», о равенстве — (не только в России) к призыву: «Грабь награбленное!» Так, взорвавшие сознание человечества физические теории начала прошлого столетия до сих пор далеки от сознания широких масс, вполне довольствующихся тем, что сегодня изучается в начальной школе. Так, учение Эпикура, говорившего о том, что цель жизни — это отсутствие страданий, здоровье тела и состояние безмятежного согласия человека с самим собой, до сих пор понимается в форме вульгарного гедонизма, который чаще всего вредит и телу, и духу. Впрочем, дело не только в интеллектуальном консерватизме масс, но еще и в неготовности их к нелегкому духовному труду.

Таким образом, в жизни социума значимы прежде всего те, представления, которые овладели неразвитым сознанием масс и пережили не одно тысячелетие. Высказанное выше относится именно к ним.

Именно такое, внедрившееся в широкий обиход, понимание государственных ценностей имел в виду и Макиавелли, когда писал: «…необходимость вынуждает тебя к тому, что отвергает твой разум. Так что, когда республику, не приспособленную к территориальным расширениям, необходимость заставляет расшириться, она теряет свои основы и гибнет еще быстрее. Но, с другой стороны, если бы Небо оказалось к ней столь благосклонным, что ей не пришлось бы вести войну, праздность сделала бы ее либо изнеженной, либо раздробленной. То и другое вместе или порознь стало бы причиной ее падения»[44]. Во многом оно не преодолено и сегодня, поэтому в обыденном представлении свобода, суверенитет понимаются как прямое противопоставление подчинению чужой силе и ассоциируются с борьбой.

Кстати, в обыденном сознании собственного определения, которое бы не включало в себя ни это противопоставление, ни контекст силового противостояния своему окружению, материи свободы, независимости, суверенитета попросту не имеют. Поэтому чаще всего традиция массового их понимания трансформируется в общегосударственную задачу обеспечения превосходства (лучше подавляющего) над окрестными народами. Иными словами, полная свобода, независимость, суверенитет видится массовым сознанием только там, где существует возможность продиктовать окружению свою волю.

Разумеется, с появлением оружия, способного гарантированно уничтожить всю планету, подобные взгляды начинают меняться. Ведь и заведомо слабый противник сегодня может нанести абсолютно неприемлемый ущерб гегемону. Но все же до сих пор решающая ставка делается на силу. Если же обратиться к истории, то мы найдем, что стремление к свободе и независимости проявлялось прежде всего в достижении военно-политического господства. Вспомним Вергилия:

Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,

Или обличье мужей повторить во мраморе лучше,

Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней

Вычислят иль назовут восходящие звезды— не спорю:

Римлянин! Ты научись народами править державно —

В этом искусство твое! — налагать условия мира,

Милость покорным являть и смирять войною надменных!^[45]

О римском народе как главенствующем на земле говорит Тит Ливий: «…я найду радость в том, что и я в меру своих сил постарался увековечить подвиги главенствующего на земле народа; и если в столь великой толпе писателей слава моя не будет заметна, утешением мне будет знатность и величие тех, в чьей тени окажется мое имя»[46].

Полибий утверждал, что вся история мира имеет конечной и высшей точкой своего развития Римскую империю.

Карл I короновался как «император римлян», когда ни Римской империи, ни римлян уже не существовало. Его официальный титул звучал: «Карл, светлейший Август, боговенчанный, великий и миролюбивый император, правитель Римской империи». Это свидетельствует о том, что идея Римской государственности и системы ценностей Рима (Pax Romana) продолжала жить даже после распада. Заметим, что границы созданной Карлом I империи простирались от Фризии на Северном море до области лангобардов и северо-восточной Адриатики. На западе королевство омывал Атлантический океан, а на юго-западе Карлу была подвластна значительная часть северной Испании. Кроме того, Карл владел большей частью Италии и собирал дань с многих областей на востоке.

Священная Римская империя (962–1806 гг.), была вновь восстановлена в 962 германским королем Оттоном I. Она должна была возродить созданное Карлом Великим в IX веке и завоеваниями римских императоров. «Священная империя» (лат. Sacrum Imperium) встречается в документах императора Фридриха I Барбароссы начиная с 1157 г. С 1254 г. в источниках укореняется полное обозначение «Священная Римская империя» (Sacrum Romanum Imperium), то же название по-немецки (Heiliges Romisches Reich) встречается в немецких источниках императора Карла IV. В 1442 г. к нему добавляются слова «Немецкой нации» (Deutscher Nation, лат. Nationis Germanicae).

Все то же мы можем увидеть и через столетия, в эпоху колониальных войн, в результате которых создавались мировые империи над которыми «никогда не заходило солнце». Словом, римский государственный миф, согласно которому править миром должен кто-то один, войдет в самые основы европейского имперского сознания. Идеология всех европейских государств в той или иной мере будет включать в себя ценности первого Рима, и, разумеется, главные из них — его величие и его свободу.

При этом в обыденном сознании понятие свободы исключительно для себя нередко (если не всегда) будет предполагать, что все остальные должны быть унижены. Пример тому — национальная песня государства, владения которого простирались на все континенты, «Правь Британия морями». Она была написана по поэме Джеймса Томсона на музыку Томаса Арна в 1740 к маскараду в доме принца Уэльского. В конце каждой ее строфы звучит двухстрочный рефрен: Rule, Britannia! rule the waves: Britons never will be slaves («Правь, Британия, морями, британцы никогда не будут рабами»).

Нации, не столь достойные как ты,

Должны пасть.

В то время как ты будешь процветать,

Будешь процветать великой и свободной,

Внушающей всем страх и зависть.

Правь, Британия, морями,

Британцы никогда не будут рабами

Та же идея будет звучать и в национальном гимне («Боже, храни короля»). Заметим одно красноречивое обстоятельство: сегодня, в век так называемой «политкорректности», при его пении исполняются только первая и третья строфы. Между тем вторая стоит того, чтобы привести и ее:

Господи Боже наш, восстань,

Рассей её врагов

И приведи к погибели.

Посрами усилия их государств,

Расстрой их подлые уловки,

На Тебя возлагаем нашу надежду,

Боже, храни всех нас.

Удивительно ли, что к началу XX века, разбросанные по всем частям света, английские колонии по территории и числу жителей занимали первое место? Кроме того, Англия владела многими важными стратегическими пунктами: крепость Гибралтар, Мальта, Кипр, Перим и Аден у выхода из Красного моря и так далее...

О мировом господстве, как высшей и окончательной форме обеспечения собственной свободы, суверенитета, будут грезить Наполеон, Гитлер, Сталин… (о сегодняшнем времени скажут будущие историки). Региональная же гегемония составит цель всех других, более мелких исторических фигур и государственных формирований. Впрочем, ниже будет показано, что в действительности здесь нет места для хищнических устремлений, как нет места и (в сущности, полу-животному) инстинкту к доминированию над всеми. Такое позиционирование социума в его окружении объясняется гораздо более фундаментальными причинами, нежели групповые материальные интересы. При этом все эксцессы борьбы за мировое господство порождаются не столько первыми, сколько несовпадением с ними вторых.

Таким образом, соответствие пережившего не одну тысячу лет массового понимания высших ценностей социума приведенным критериям не вызывает сомнений.

Поиск по сайту: