Интериоризированная деятельность

Подконтрольное психике пространство живого тела, не обладающего сознанием, ограниченно. То же можно сказать и о времени. Разумеется, ни то, ни другое не сводится в точку, но все же психика животного может вместить в себя лишь те процессы, которые протекают «здесь и сейчас». События, отделенные от этого пункта даже незначительным пространственно-временным интервалом, для нее не существуют. Отсюда вопрос: откуда сам человек знает, как согласовать отстоящие в пространстве и времени процессы?

Строго говоря, это касается организации любой, не только сознательной, но и механической деятельности, исполняемой любым устройством: откуда «действующее устройство» узнает, что ему надлежит делать в каждый следующий момент?

Известных «естественной природе» вариантов не так немного: алгоритм, рефлекс, инстинкт. В первом случае это точное предписание последовательности действий (шагов), преобразующих некие исходные данные в результат. Во втором — стереотипная реакция, допускающая известную гибкость в пределах жесткого инварианта. В третьем — совокупность врожденных сложных реакций организма в ответ на внешние или внутренние раздражения; при этом инстинктивный ответ способен учитывать динамику внешних условий.

Все эти варианты объединяет та или иная степень механистичности, безальтернативности ответа: «действующее устройство» может реагировать только так, а не иначе; вариации возможны, но только в очень узких пределах. При этом оно никогда не знает, чем будет заниматься после завершения деятельного акта. Более того, — что надлежит делать в каждый следующий момент; записанная на какой-то носитель программа действий (колышки на вращающемся барабане, магнитные метки на ленте, особенности микроморфологической структуры и т.п.) существует, но информация о содержании следующей операции откроется ему только в следующий момент. Целостная же структура действий полностью сокрыта от исполнительных органов.

Так, упомянутое выше завершающее поведение (которое, по Лоренцу, и являет собой инстинкт или «врожденные двигательные координации» в чистом виде), представляет собой ригидную фазу. Выполняемые в ней движения отличаются строгой последовательностью, стереотипностью и предопределены соответствующими макро- и микроморфологическими структурами. Приобретенные компоненты играют здесь несущественную роль или не играют вообще никакой. Здесь практически все врожденное, генетически фиксированное[95].

Безальтернативность ответа и отсутствие перспективы действий хороши (и вообще возможны) только там, где они не выходят за рамки стандартного развития повторяющихся ситуаций. А как быть, если результат предполагает возникновение качественно нового, неизвестного «естественной природе» явления, если встает необходимость проложить принципиально иное русло для течения природных процессов?

Между тем деятельность человека предполагает именно такое движение; она вообще развивается в созидаемой им же самим внеприродной сфере культуры, где (чисто биологическими механизмами) непредсказуемо ничто. Это обстоятельство диктует необходимость совершенно иных механизмов управления. Коротко говоря, здесь встает необходимость опережающего образа действий. Деятельность, имеющая целью создание чего-то несуществующего в природе, невозможна без формирования предварительной модели общей структуры процесса, которой предстоит доминировать над всем, что происходит в каждый данный момент в организме ее субъекта. Но и эта модель обязана преобразоваться так, чтобы сопровождать каждый микроэлемент поведенческого акта. Другими словами, ее размерность не должна превышать какой-то критической величины, не должна выходить за пределы того пространственно-временного интервала, который ощущается психикой индивида как «здесь и сейчас». Только в этом случае горизонты обозримых субъектом событий могут быть раздвинуты, и сиюминутно выполняемая операция растворится в полном контексте целевой структуры.

Таким образом, мы приходим к общеизвестному: на каждой стадии процесса субъект деятельности должен держать «в своей голове» весь план развития событий («самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска он уже построил ее в своей голове»[96]). Однако этот, кажущийся банальностью, вывод скрывает одну из, может быть, самых сокровенных тайн психики.

Носителем опережающего образа действий не может служить ничто, кроме все той же программы целевого акта, но и эта программа может существовать лишь в виде деятельности. Никаких других инструментов управления, равно как и никаких иных реалий собственной психики, организм не знает. Словом, речь идет о необходимости преобразования пространственно-временной структуры деятельного акта (точнее сказать, его «биомеханической составляющей»), сжатия его в некое подобие точки.

Простейший случай такого преобразования — это «модуляция по частоте», когда затверженное неоднократным повтором действие свертывается до такой степени, что минимальный временной интервал оказывается в состоянии вместить в себя его полную структуру. В этом случае ритмическое повторение сжатого процесса на протяжении всего деятельного акта позволяет растворить каждый его микроэлемент в картине целостного образа действий. Иными словами, делает возможным собственно целевую деятельность там, где она уже не руководствуется врожденным инстинктом и вынуждена идти наперекор потоку внешних сигналов.

Таким образом, одна и та же деятельность (точнее сказать, ее «биомеханическая составляющая») должна быть представлена в двух основных формах:

— в виде собственно деятельности, управляющей предмет-предметным взаимодействием, т.е. деятельности, приводящей в движение взаимодействие орудия и предмета,

— в виде до предела свернутой в пространстве и времени модели заместительного движения.

Роль последней и выполняет интериоризированный ритуал. Его задача состоит в том, чтобы, циклически повторяясь в течение всего деятельного акта, сопровождать каждый его шаг, чтобы растворить его в общей структуре процесса. Отсюда, подобно осколку голограммы (нам еще предстоит анализ этого феномена), каждое отдельно взятое движение начинает нести на себе всю информацию о деятельном акте в целом. Строго говоря, именно это обстоятельство и лежит в основе последующей трансформации реальных пространственно-временных (и причинно-следственных) связей в логические отношения. В свою очередь, окончательно преобразованные в логические, они сформируют собой континуум сознания. Но это будет потом. Сейчас же, на стадии завершения интериоризации ритуала, перед действующим субъектом встает модель опережающего образа действий. Без него не руководимое инстинктом движение ни с биологической, ни даже с физической точки зрения невозможно.

Упоминание о физической невозможности неслучайно. Согласно законам физики любое движение обязано сохранять свою траекторию. Технологическая же деятельность — это, кроме прочего, еще и постоянное преодоление простой физической инерции. Ведь здесь, повторимся, складываются пусть и не противоречащие законам природы, но все же неизвестные ей структуры материальных взаимодействий.

Вместе с тем отождествлять структуры выполняемого «в уме» движения с формами идеального было бы непростительной ошибкой. Любая деятельность изначально подчинена логике реально существующего предмета (предмет-предметного взаимодействия); ни на какой другой основе она появиться и структурироваться не может.

Лишь древние формы ритуала освобождают ее от такого диктата и делают возможным осуществление в отсутствие и орудия и предмета. Беспредметность же движения не может не деформировать его структуру. В свою очередь, отсутствие жесткой связи между структурами ритуала и собственно деятельностью, выполняемой на внешнем слое движения, открывает возможность ее преобразования, возможность творчества.

Допустимо предположить, что и первые формы искусства, способного создать художественный образ пластикой человеческого тела без использования слова, рождаются именно на ритуальной основе. Считается, что истоки пантомимы, как вид театра впервые появляющегося в Римской империи в эпоху Августа^[97], восходят к языческим религиозным ритуалам. Однако думается, что ее генезис начинается значительно раньше: в эпохе освоения сложных форм орудийной деятельности, объединяющей в составе одного целевого акта целые системы чуждых биологической ткани тел, которые связаны между собой не биологическими законами, но законами технологии. Поэтому первофеноменом интериоризации предстает освоение («репетиция») сложных предмет-предметных взаимодействий, а не деятельная реакция на уже сложившуюся мифологему. Окончательное же закрепление новых форм деятельности в арсенале действующего субъекта завершается построением «внутренних» моделей движения, которые могут воспроизводиться не только в отсутствие предметов, но и в отсутствии самой деятельности, развертывающейся на внешнем слое биологической активности. Само сознание (а значит, и возможность формирования любых мифологем) вспыхивает лишь на этой основе.

Таким образом, если видеть во «внутренней» деятельности только простую кальку «внешней», — понять, откуда возникает способность человеческого сознания представить в принципе несуществующий в природе предмет (а вместе с ним и возможность творчества), невозможно. Ведь в этом случае обе структуры предстанут формами чисто репродуктивного движения, которое способно осуществляться лишь в пределах заданных алгоритмов. Накопление же отличий между ними открывает возможность выхода за пределы от века в век повторяющихся воспроизводственных процессов. При этом важно отметить, что первые преобразования могут совершаться только во «внутреннем» пространстве, в пределах собственного микрокосма.

Отметим еще одно связанное с этим обстоятельство: обе формы деятельности — собственно биомеханическая составляющая технологического процесса и свернутая до предела ее модель — должны выполняться в одно и то же время (деятельного акта), одними и теми же группами мышц, органов, тканей.

На первый взгляд, это глубоко парадоксальный вывод, согласно которому живая ткань должна быть способной к одновременному движению по нескольким несовпадающим траекториям. Но в действительности здесь нет ничего противоречащего законам природы. Так, известно, что несущая сигнал электромагнитная волна способна подвергаться амплитудной, частотной, фазовой и другим модуляциям; при этом один и тот же канал способен обеспечить одновременную передачу данных даже в противоположных направлениях, и в каждом случае не составляет труда выделить как опорный, так и модулирующий сигнал. Но если так, то не существует физических препятствий ни модулированию базовой ритмики и пластики биологической ткани, ни наложению на опорную волну ее движения дополнительных управляющих ритмов.

Еще представителями школы Дюркгейма в психологию вводится понятие «интериоризации». В отечественной науке о ней впервые говорит С.Л.Выготский, по мнению которого все то, что мы считаем психическими явлениями, суть свернутые, интериоризированные внешние действия^[98]. Главная его идея состоит в том, что внутренний мир человека возникает вне индивида: «Все высшие психические функции суть интериоризированные отношения социального порядка...»^[99] При этом интериоризация – это перенос внешнего пространства культурных значений во внутренне идеальное (психическое). Психические функции входящего в мир человека складываются в условиях его совместной со взрослым деятельности; обучение носит вначале «интерпсихологический», межиндивидуальный характер. Первоначально разделенные между ребенком и взрослым, усваиваемые формы деятельности постепенно присваиваются, интериоризируются ребенком как индивидуальные. «Впоследствии взрослый «отпускает» движение ребенка, «оставляя» вместо своего действия предмет (орудие), который теперь уже не включен в действие взрослого, и образцы движения <...> Нельзя забывать, что сам взрослый находится здесь же, рядом, готовый в любой момент взять ситуацию в свои руки, и само его реальное присутствие есть даже не просто знак, а олицетворение тех действий, которые он осуществлял ранее…»^[100]

Учение об интериоризированной внешней деятельности развивается в трудах А.Н. Леонтьева. О перцептивном образе как о внутренней, идеальной модели предметно-практической деятельности пишет А.В. Запорожец: «Предметное моделирование, которое первоначально строится как внешнее, материальное, действие, затем, при определенных условиях, может превратиться путем последовательных изменений и сокращений в действие внутреннее, направленное уже на создание не внешней материальной, а внутренней идеальной модели»^[101].

Именно ритуал и становится первой такой моделью. Непрерывная пульсация его до предела свернутой интериоризированной формы означает, что целостный образ действий начинает сопровождать каждый микроэлемент текущего деятельного акта.

Итак, единственным агентом между внечувственным содержанием предмет-предметной связи и психикой индивида может стать только собственное движение органической ткани. Но последнее всегда соединено жесткой комплементарной связью с движением материального предмета («биомеханическая» и «технологическая» составляющие), а значит, эта связь не исчезает даже там, где деятельность превращается в «пантомиму» и подвергается полной интериоризации. Поэтому впечатываемая в самые глубины органики формула объект-объектного взаимодействия в виде некоего (от поколения к поколению становящегося все более отчетливым) образа не может не вспыхивать в пространстве индивидуальной психики при каждом повторении свернутого внутрь процесса. Добавим: вспыхивая в нем, он тотчас же угасает с завершением последнего (вернее сказать, затмевается вспышкой чего-то другого, встающего перед внутренним взором с началом нового целевого действия).

Поиск по сайту: