С самого рассвета я стою на страже у дверей леди Розамунды

Сквозь расположенное в начале каменной лестницы окно проникает слабый солнечный свет, и по продвижению его бледных лучей я отмечаю, как проходит день. Теперь надо мной не властны ни голод, ни слабость, ни усталость, и весь долгий летний день я стою навытяжку.

Посетители бывают редко. Им известно, что госпожа при свете дня ни с кем не встречается, и к тому же они знают, какой прием им окажу я, ее страж. Один глупец – англичанин, судя по его блеянию, - то ли подкупил, то ли запугал моих менее надежных товарищей у верхних дверей. Он умолял меня передать послание госпоже Розамунде и едва смог пробормотать молитву, когда я в ответ обнажил меч. Позабыв и про записку, и про гордость, он убежал прочь, как какая-нибудь прачка.

День тянется долго, но час после заката кажется бесконечным. Меня призовут с наступлением сумерек, и каждую минуту мне чудится, что я слышу голос моей госпожи. Сейчас у меня ноет все тело и густеет слюна, но дело не в голоде или усталости. Нет, моя душа содрогается от чистейшего и сильнейшего желания. Как ангел стремится к Небесам, так и я жажду открыть тяжелую дверь у себя за спиной, но все же держу себя в руках. Я клялся стоять на страже до тех пор, пока меня не отпустят, и не собираюсь нарушать клятву.

Наконец дверь открывается сама по себе. Точнее, ее открывает Питер, похожий на жабу слуга госпожи. Он усмехается мне в лицо – а чего еще ждать от этого подхалима? – и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не оттолкнуть его прочь. Одного взгляда на госпожу достаточно для того, чтобы все мысли о Питере покинули меня.

- Ты хорошо послужил мне, сэр Томас, - она сидит на ложе, хрупкое тело скрыто под складками тонкой льняной сорочки. Рыжие волосы распущены, руки и плечи обнажены. – Ты разделил со мною вино и заключил почетный договор.

- Да, миледи, - я едва могу говорить.

- Своей службой ты доказал, что достоин большей чести. Желаешь ли ты принести самую прочную из клятв? Готов ли ты поклясться, что отныне будешь верно служить мне, как я клянусь защищать тебя?

- О, да, миледи!

- Тогда проведи клинком по своей ладони, сэр Томас, - я колеблюсь, и ее губы расходятся в легчайшей улыбке, подобной которой я до сих пор не видел. Рядом с ней я чувствую себя как ребенок, которому никто не объяснил урок. – Величайшие обеты скрепляются кровью, Томас. Конечно же, твой исповедник говорил тебе об этом во время причастия.

- Д... да, конечно, - я провожу кинжалом по ладони правой руки, и лезвие легко входит в плоть. В горсти собирается алая кровь. Без дальнейших распоряжений я подхожу к леди Розамунде.

Ее по-девичьи хрупкая рука берет меня за запястье, заставляя поднести окровавленную ладонь к губам. Госпожа жадно пьет, потом смотрит на меня:

- Клянешься ли ты служить мне и защищать меня до тех пор, пока кровь струится в твоих жилах?

Я опускаюсь на колени:

- Клянусь.

Она подтягивает вверх подол сорочки, обнажая снежно-белую ногу. По внутренней стороне бедра змеится темно-синяя вена, выделяясь на фоне бледной кожи. Госпожа забирает у меня кинжал и проводит им по фарфоровой белизне плоти. Из раны брызжет черно-красная кровь.

- Испей же из меня, как я пила из тебя, Томас.

Губами и языком я собираю красную жидкость, начиная от лодыжки, затем поднимаюсь вверх к колену и бедру, пока наконец на удивление холодная кровь не начинает течь прямо мне в горло. Я жадно, с нечеловеческой силой вцепляюсь в ногу моей госпожи и слышу ее удовлетворенный вздох.

Она довольна мной, и я так счастлив, что даже не замечаю, как затягивается порез на ладони.

Глава девятая:

Поиск по сайту: