Василий Иванович Белов (1932-2012)

Залыгин С. Послесловие. — В кн.: Белов В. Сельские повести. М.: Молодая гвардия, 1971:

Василий Белов вошел в литературу как писатель со своим собственным, вполне сформировавшимся голосом. И этому ничуть не помешало то обстоятельство, что он, в общем-то, традиционен, традиционен глубоко, органически и последовательно. Если говорить о языке Белова, то нетрудно заметить, что ему чужды литературные новации, чужда «необкатанная» лексика, не говоря уже обо всем том, что мы называем изыском, модерном и модой. Для Белова она сводится к минимуму, эта литературность. Он более всего занят наблюдением над жизнью своего героя и мыслью о нем, чем поиском новых и оригинальных форм своего письма, чем поиском сюжета, захватывающих и завлекающих сцен, литературной техники в целом. Все та же мысль о судьбе своего героя, боязнь что-то пропустить в ней, как-то не понять его, тревога, во все времена свойственная писателям такого склада,— вот что является для Белова и сюжетом, и фабулой, и занимательностью его произведений. И опять-таки является и его традиционностью.

А. И. Овчаренко «Художественный мир Василия Белова»:

В. Белов проявляет редкостное умение, глубоко заглянув в душу героя, передавать течение его мысли и сопровождающего ее чувства, не ограничиваясь лишь внутренним монологом или несобственно-прямой речью.

Белов пользуется разговорным языком не ради декоративного украшательства или изображения «фольклорного крестьянина». Переходу от секретаря райкома или председателя колхоза к рядовому крестьянину соответствует изменение языка. Однако в этом нет никакой этнографии, это доведенная до совершенства работа над письмом, в основе которого лежит диалект, его манера письма проникнута духом шутки и не имеет ничего общего с «магнитофонной записью».

Кроме этого, Белов обладает редкой способностью одной-двумя деталями раскрывать самые глубокие человеческие чувства. Приведем в пример небольшую сюжетную сценку из повести «Привычное дело».

Забрав Катерину с новорожденным из роддома, Иван везет ребенка на санках. Катерина, по дороге, просит его зайти в Сосновке в сельсовет, записать сына и получить на него пособие. Но из пособия неожиданно вычитают пятьдесят четыре рубля за два самовара, что Иван Африканович вез для сельпо в ту памятную ночь, когда «маленько выпил». Парменко тогда дровни опрокинул, и у самоваров отвалились краны. Удрученный Иван Африканович обо всем рассказывает Катерине. Они направляются домой огорченные: пятьдесят четыре рубля для них большие деньги.

«Припекало взаправду, первый раз по-весеннему голубело небо, и золоченные солнышком сосны тихо грелись на горушке, над родничком. В этом месте, недалеко от Сосновки, Катерина, да и сам Иван Африканович всегда приворачивали, пили родничковую воду даже зимой. Отдыхали и просто останавливались посидеть с минуту.

Новорожденный спокойно и глубоко спал в своих санках. Сосны, прохваченные насквозь солнцем, спали тоже, спали глубоко и отрадно, невыносимо ярко белели везде снежные поля.

Катерина и Иван Африканович, не сговариваясь, остановились у родника, присели на санки. Помолчали. Вдруг Катерина улыбчиво обернулась на мужа:

— Ты, Иванушко, чего? Расстроился, вижу, наплюнь, ладно. Эк, подумаешь, самовары, и не думай ничего.

— Да ведь как, девка, пятьдесят рублей, шутка ли...»

Писатель видит мир, жизнь человека в неразрывности с многовековым опытом прошлого, мыслит себе развитие как процесс вбирания в настоящее и будущее всех подлинных ценностей, в особенности духовных, нравственных ценностей, выработанных на протяжении всего существования народов. Он считает, что упущенная тут самая малость может обернуться пустотой в душе человека.

Василий Шукшин о тв-ве Василия Белова (статья «О творчестве Василия Белова»):

«Я легко и просто подчиняюсь правде беловских героев… Когда они разговаривают, слышу их интонации, знаю, почему молчат, если замолчали, порой — до иллюзии — вдруг пахнет на тебя банным духом. Вдруг мужичок становится каким-то родным, понятным, и уж нет никакого изумления перед мастерством писателя, а есть — Федулович, и, хочешь, говори с ним.

Я понимаю, автор не ставил себе такой задачи — чтоб я, читатель, улыбался. Но тут какая-то такая свобода, такая вольность, правда, точность, что уж и смешно.

Одной памяти тут мало. Слух, чувство меры, чувство правды, тактичность — все хорошо, все к делу, но всего этого мало. Без любви к тем мужикам, без сострадания, скрытого или явного, без уважения к ним неподдельного, так о них не написать. Нет. Так, чтоб встали они во плоти: крикливые, хвастливые, работящие, терпеливые, совестливые, теплые, родные… Свои. Нет, так не написать. Любовь и сострадание, только они наводят на такую пронзительную правду».

Из учебника Лейдермана и Липовецкого о повести Белого «Привычное дело» (1966 г.).

Опубликована в жур. «Север» (Петрозаводск), была перепечатана в «Новом мире» и сразу же стала объектом самого пристального внимания критики. Многоголосье повести: в ней «перемешаны» разные речевые и фольклорные жанры: пословицы, поговорки, частушки, молитвы, народные приметы, сказки, деловые бумаги, брань. Сталкиваются разные речевые стили: и поэтич. речь бабки Евстольи (песня + плач); и литературная, «книжная» речь безличного повествователя; и казенное, претендующее на державность, слово «густомясого» уполономоченного; и «наигранно-панибратский голос» газетчика; и реплики Митьки, освоившего в городе лишь «блатные» обороты; наконец, звучит суматошный говор «бабьих пересудов». Сначала автор дает каждому голосу звучать чисто, беспримесно: первая глава – монолог Ивана Африкановича, потом в этой же главе обстоятельно излагаются бабьи пересуды по поводу сватовств Мишки, а 2-ая гл. начинается с развернутого авторского слова. Когда все голоса схлестываются в речи безличного повествователя, они легко узнаются. Уже первый монолог Ивана Африкановича написан так, чтоб, вызвав симпатию к герою, вместе с тем и насторожить, сразу дать почувствовать какую-то зыбкость, противоречивость в его характере, намекнуть, что с этим будет связан конфликт повести и все движение сюжета. А противоречивость характера Ивана Африкановича писатель проявляет не только через внутреннюю "разностильность" его монолога, но и через сопоставление "разностильных" его монологов. Так, второй монолог героя в отличие от первого начисто лишен сниженно-комического колорита, нет в нем подчеркнуто "чужих" слов, повествование наполняется поэтическим, по-настоящему трогательным звучанием.

В самом начале повести автор резко и четко отделяет свой голос, литературно выдержанный, от «речевой экзотики» Ивана Афр. «Автор предупредил, что он не только не вмешивается в поступки и слова героя, но не смешивает себя с ним».

Весь сюжет «Привычного дела» представляет собой драматическую историю личности, горько расплачивающуюся за «нутряное» существование, за зыбкость своей жизненной позиции и лишь ценой утрат возвышающейся к миропониманию. Стержневая линия сюжета – движение самосознания Ивана Африкановича. Идея бесконечного круговорота жизни уже в том, что все действие повести совершается в пределах круглого года, причем четко обозначаются его времена. В этот круговорот и вписана жизнь семьи Дрыновых.

Поиск по сайту: