Проблематика и жанровые приоритеты литературы русского зарубежья (первая волна эмиграции)

Литература: лекции Леденева (те, которые он присылал), консультации госов, добавила немного цитат.

План: 1) религиозно-метафизическая проблематика; 2) экзистенциональная проблематика; 3) жанрово-родовой репертуар

Содержательные особенности русского зарубежья:

1) центральная категория – категория памяти как антоним беспамятства в СССР

2) на фоне советской литература миграции подчеркнуто личностная. В советской литературе сама литература понимается как коллективная общая работа

3) утверждение самоценностей и категории личностной (продолжает идеи Серебряного века). Важна метафизическая проблематика (трагизм индивидуального человеческого существования, как быть в ситуации утраты всего, экзистенциальная категории, эмоциональный спектр: пафос литературного произведения). В литературе эмиграции получает развитие пафос иронии и самоиронии (в СССР же есть только сатирический смех по отношению к пережиткам прошлого)

4) контекст существования литературы: советская литература объявляет себя уникальной, сводит к минимуму контакты с литературами западных стран, то есть имеет место быть политика огораживания. Литература эмиграции существовала в западном контексте, влиятельные факторы: расцвет модернизма, выход на авансцену потерянного поколения; молодые писатели эмиграции называют себя «незамеченным поколением».

Периодизация на всякий случай: Общие границы: литература русского зарубежья начинается сразу после литературы Серебряного века (1921), с этого времени – литература эмиграции. Завершается раздельное существование литературы эмиграции и метрополии в конце 80х годов (иногда указывают 1991). Три волны: 20-30, 40-50, 60-середина 80х.

Для части мастеров старшего поколения главным источником вдохновения стала культура русского православия. Один из векторов переосмысле­ния русской литера­турной классики эмигрантами 1 волны – выявление религиозных аспектов твор­чества Пушкина, Лермонтова, Толстого и других. Главной темой трех биографических романов Б.Зайцева оказались религиозные искания Жуков­ского, Тургенева и Чехова. Не только у Жуков­ского, но и у религиозных агностиков Тур­генева и Чехова Зайцев подчеркивает веру в ре­альность сверхчувственного мира, обнару­живает в их творчестве глубокие религиозные корни. Воплощением идеала православной духовности для Зайцева стал герой его повести «Преподобный Сергий Радонежский». Путь к Богу человека ХХ века – тема любимого произве­дения писателя, автобиографиче­ской тетралогии «Путешествие Глеба». Право­славным мировидением в еще большей степени пронизаны лучшие эмиг­рантские произ­ведения И.Шмелева «Богомолье» и «Лето Господне». В отличие от Зайцева Шмелев много писал о «бытовом благочестии», о праведниках незнатных, «неизвестных». Посто­янный в поздней прозе Шмелева мотив всеединства «тварной природы» – людей, расте­ний, животных – придает его произведениям черты идилличности, умильной про­светлен­ности. Все в мире Шмелева чувствует, дышит, живет, и потому отменяется тра­гизм, свя­занный с конечностью индивидуального существования. Хотя жизненный круг отдель­ного существа размыкается смертью, Божий мир стабилен и вечен, а главное – ис­полнен высокого смысла, гарантированного интуицией о воскресении.

Иной, экзистенциальный вариант мировидения, получил в литературе эмиграции еще большее распространение, чем тяготение к православной духовности. Если старшее поколение писателей еще могло, по словам В.Варшавского, участвовать «в круговой по­руке священных обще­эмигрант­ских воспоминаний», то среднее и в особенности младшее поколение эмигра­ции (дебютировавшие в литературе, соответственно, в 1910-е годы или уже в период зару­бежного «безвременья») опиралось в своем творчестве на личным опы­том оплаченные и своей, пока еще недолгой, жизнью взращенные истины. «Бесстрашие мысли» — вот что, по мнению В.Ходасевича, отличало лучших писа­телей зарубежья, и в чем он видел метафизическое искупление всех тягот эмиграции. Адогматизм мышления проявлялся в сопротивлении всякого рода ангажированности, идеологической тенденци­озности. Персонализм был общим мировоззренческим знамена­телем большинства писате­лей среднего и младшего поколений — М.Цветаевой и В.Ходасевича, Г.Иванова и М.Алданова, В.Набокова и Г.Газданова. Писа­тель-эмигрант чувствовал себя один на один с небом, с вечностью, поэтому законо­мерным было его обращение к «последним сущно­стям», к «проклятым вопросам». Именно в литературе русского зарубежья нашло пре­дельное выражение экзистенциальное созна­ние человека ХХ века.

Героем экзистенциальной ветви эмигрантской литературы стал человек «вообще», лич­ность, лишенная социальной и этнокультурной конкретности. Вот что писал о персо­нажах моло­дых писателей зарубежья (Б.Поплавского, С.Шаршуна, Ю.Фельзена, Г.Газданова) В.Варшавский: «Это действительно как бы «голый» человек, и на нем нет «ни кожи от зверя, ни шерсти от овцы».<...> В социальном смысле он находится в пус­тоте, нигде и ни в каком времени, как бы вы­брошен из общего социального мира и пре­доставлен самому себе». Интроспекция, бесстрашное погружение в самые темные глубины личности, пафос демифологизации реальности, срывания с нее любых «идеалистических» украшений (в том числе развенчание «лжи искусства») — эти осо­бенности «литературы отчаяния» в концентрированной форме отразились в самой скандаль­ной книге прозы Г.Иванова «Рас­пад атома» (1938). Пафосом погибели и неприми­римости с бытием, лишенным каких бы то ни было духовных ценностей, пронизано это бессюжетное произведение, своего рода «музыкально-поэтическая фуга». В изображении Иванова сквозь лицевую сторону жизни проступает ее подлинное содержание – смертная разлагающаяся плоть; физиологическое уродство возводится в статус онтологических характеристик бытия. Стилевым выраже­нием экзи­стенциального отчаяния стала в книге «эстетика шока», предельно экс­прессив­ные контрасты вы­сокого и низкого. Нет спасения, и нет утешения — такова ито­говая идея произведения. Отсюда, «особое пронзительно-траги­ческое чувство солидарности со всеми, все — равны, все — уни­кальны, «все несчастны», и при этом ничто изменить нельзя в этой пустыне непонимания и от­чаяния».

Написанный на исходе «первой волны» литературной эмиграции, «Распад атома» обозначил мировоззренческий и эстетический предел одной из ветвей эмигрантской лите­ратуры – той, что была представлена плеядой молодых парижских поэтов и прозаиков, тя­готевших к старшим по возрасту Г.Иванову и Г.Адамовичу. Большая часть этого «незаме­ченного поколения» (термин В.Варшавского) избежала в своем творчестве мировоззрен­ческой безнадежности и стилевых крайностей, присущих поздним произведениям Г.Иванова. Тем не менее тематическое и, главное, интонационное сходство их творений заставляло воспринимать этих авторов как пусть аморфную, но эстетически самостоя­тельную группировку. Главным эстетическим арбитром этой ветви эмигрантской ли­тера­туры стал поэт и критик Г.Адамович, обобщивший творческие прин­ципы близких ему ли­тераторов «лирическим» термином «парижская нота». «Литература возникает в вопроси­тельно-лирических сомнениях, в тре­воге, в мучениях, в безотчетной любви и уж конечно без барабанного боя», — писал он в одной из заметок. Примером подлинной литературы он считал И.Анненского, а главной мировоззренческой проблемой стала (как это было прежде у И.Анненского) проблема «оправдания творчества», поиска этической опоры, по­зволявшей заниматься «эстетикой» в обстановке социально-исторической катастрофы. Резко отвергая «обольщение бальмонтовщиной во всех ее видах», т.е. увлечение формаль­ными поисками в искусстве, Адамович выдвинул требова­ние литературного аскетизма и предельной искренности самовыражения. В сфере человеческих эмоций критик больше всего ценил чувство «круговой поруки» перед лицом «слепых судеб», трагической соли­дарности с обездоленными и умирающими. Состав тяготевших к «парижской ноте» лите­раторов был непостоянен и, по признанию самого критика, случаен, поэтому соответст­вующего литературного течения или даже «школы» с более или менее определенными творческими принципами не возникло.

Заметнее всего эмоциональные и стилевые веяния «парижской ноты» ска­зались в поэзии А.Штейгера и Л.Червинской, хотя близость этому комплексу настроений просмат­ривается у большинства молодых поэтов первой волны, печатавшихся в парижском жур­нале «Числа» (это Д.Кнут, Ю.Иваск, Р.Блох и др.). Акцент на гибельности и призрачности мира, пафос экзистенциального отчаяния, проповедь самоотречения, стремление к поэти­че­скому «минимализму» (антиметафоризм, противостояние «громкости», дневнико­вая манера выражения, тяготение к форме незавершенного фраг­мента, вплоть до обрыва стиха на полуслове) — вот наиболее общие особенности этой поэзии. (Примеры из Г.Иванова: «Встают – встаю. Садятся – сяду/ Стозначный помню номер свой/Лояльно благодарен Аду/За звездный кров над головой»; «Конечно, есть и развлеченья:/Страх бедности, любви мученья,/Искусства сладкий леденец,/Самоубийство, наконец»).

Однако были в молодом поколении эмиграции и писатели, отстаивавшие идею внутренней свободы художника от гибельных влияний эпохи. Тотальная сосредоточен­ность на творчестве и признание само­ценности искусства – подобная позиция, как выяс­нилось, оказалась наиболее перспективной для сознания, ли­шенного религиозных или общественно-сакральных опор. Персональное видение мира в его живом разнооб­разии, отказ от генерализации во имя изощренной точности в передаче эстетиче­ских реакций на частное и дискретное – таков мировоззренческий фундамент пи­сателей, эстетически близ­ких крупнейшему литературному критику и поэту русского за­рубежья В.Ходасевичу. Хотя В.Ходасевич, как и его постоянный оппонент Г.Адамович, не создал «школы», по­следовательная защита им «пушкинских» принци­пов «тайной свободы» и формального совершенства произведений повлияла на творчество В.Набокова и Н.Берберовой – самых ярких, наряду с Г.Газдановым и Б.Поплавским, молодых писателей.

То, что двумя центрами притяжения литературной молодежи в эмиграции оказа­лись поэты Ходасевич и Адамович, косвенно указывает на жанрово-родовые предпочте­ния эмигрантской литературы. Именно поэтическая культура серебря­ного века стала сти­левым фундаментом литературы зарубежья, если воспринимать ее как единый массив. Центральное место в жанрово-родовой палитре эмигрант­ской литературы занимают лири­ческие жанры (в том числе лирическая проза), в то время как в советской литературе уже к середине 20-х годов на лидирующие позиции выходит эпос. Лиризм изнутри модифици­рует и повествовательные жанры. Характерно, что едва ли не самым продуктивным в эмиграции становится жанр автобиографии, синтезирующий родовые признаки эпоса и лирики. В реальной творческой практике писателей-эмигрантов сложилась сложная со­во­купность мемуарно-автобиографических жанро­вых форм: к ме­муарному типу повество­вания относятся такие разные жанровые обра­зования, как авто­биографический роман, собственно мемуары, дневник, ав­тобиографическое или мемуарное эссе, литературный портрет, комментарий. Другой активно развивавшийся жанр – исторический роман (Ал­данов, Мережковский). Высот достигает в зарубежье эссеистика (большую дань этому «промежуточному» жанровому образованию отдали Г.Адамович, М.Цветаева, М.Осоргин). На фоне расцвета в литературе зарубежья лирики и субъективно-лирического эпоса заметно почти полное отсутствие драмы (исключение – Набоков), хотя наступление эры кинематографа пробудило поиски в жанре киносценария (Мережковский и Гиппиус). В целом для литературы русской эмиграции характерно тяготение к монологическому типу самовыражения. Нарастание элементов рефлексии, металитературного аналитизма в ху­дожественном сознании эмиграции вы­разилось в бурном развитии литературной кри­тики и литературоведения.

Поиск по сайту: