Марксистские представления о свободе

Гегелевское понимание свободы послужило основой ее понимания в марксистской философии. Различие (впрочем, очень существенное) между ними состоит лишь в том, что в марксистской философии на место необходимости, диктуемой всеобъемлющим процессом самопознания аболютной идеи, становится необходимость, диктуемая законами природы и общества. “Не в воображаемой независимости от законов природы, - писал Ф. Энгельс, - заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека … Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела. Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения … Свобода, следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей природы … господстве над нами самими и над внешней природой; она поэтому является необходимым продуктом исторического развития” (Анти-Дюринг. М., 1977, с. 112). Такое представление о свободе человека, включающее три компонента: 1) познание необходимостей природы и общества; 2) принятие решений “со знанием дела”; 3) практическую деятельность, основанную на этих решениях и направленную на достижение целей человека, - несомненно, фиксирует важные черты обсуждаемого феномена. Действительно, человек, стремящийся к достижению определенных целей, вынужден учитывать наличие самых различных необходимостей. Он должен “вписывать” свою деятельность в повороты, диктуемые действительностью. Как говорил еще Ф. Бэкон: “Господствовать над природой, можно только подчиняясь ей”. Чтобы, например, наш самолет взлетел, его надо строить, сообразуясь с законами аэродинамики и т.д. В противном случае, если мы уподобимся известному герою Ф.М. Достоевского и будем кричать, что нам эти законы не нравятся, мы не достигнем своей цели: не построим летающий аэроплан. Здесь нет предмета для спора. Тот, кто отрицает приведенные формулировки Ф. Энгельса, имеющие, как мы видели, глубокие истоки, не принимает во внимание “принцип реальности”, он живет в мире мечтаний и фантазий.

И все-таки логика Ф. Энгельса, на наш взгляд, неполна и чревата фатализмом. К фатализму мы придем, если примем точку зрения, согласно которой интересы, цели людей детерминированы теми же необходимостями, которые людям требуется познать, чтобы принять решение со знанием дела. Такое “сползание” к фатализму в рамках марксизма очень вероятно. В приведенном выше фрагменте из “Анти-Дюринга” мы пропустили весьма показательное высказывание Ф. Энгельса о том, что законы внешней природы и законы, управляющие телесным и духовным бытием человека, “мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности”. Вспомним также, что в марксистской философии сознание человека, а именно в нем, очевидно, формируются его цели, рассматривается как “форма отражения действительности”. В соответствии с этим В.И. Ленин, конспектируя “Науку логики” Гегеля, пишет: “На деле цели человека порождены объективным миром и предполагают его, - находят его как данное, наличное. Но кажется человеку, что его цели вне мира взяты, от мира независимы (“свобода”)” (Полн. собр. соч., т. 29, с. 171). Вспомним также основополагающий тезис К. Маркса: “Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание” (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 7). По Марксу, законы общественного развития, являясь внутренними, сущностными формами деятельности людей, могут быть познаны человечеством на определенной стадии его эволюции, но действуют они объективно, неотвратимо и не зависят от воли и желаний субъектов деятельности. Прямолинейное истолкование подобных установок приводит как раз к такой трактовке свободы, в которой она, по сути, оказывается чисто иллюзорной, поскольку позиция человека, его выбор, его цели, его деятельность полностью детерминированы природными и социальными необходимостями (пусть познанными им). Человек в таком случае лишь превращает потенциальные (фактически предзаданные), частично познанные им, необходимости в необходимости актуальные. Он сам превращается при этом в инструмент, которым оперируют разнообразные необходимости (законы природы и общества в частности). При таком подходе, очевидно, теряется сам субъект, его внутренняя, имманентная активность и спонтанность.

Напомним в связи с этим, что именно в фатализме обвинял К. Маркса К. Поппер. Он резко критиковал Маркса за его утверждение, согласно которому развитие человечества представляет собой естественноисторический процесс. Поппер не согласен с убеждением Маркса в том, что существуют объективные законы общественного развития. По Марксу, даже если социальный субъект откроет законы, определяющий развитие общества, он не сможет «перескочить» через естественные фазы социальной эволюции. Общество, установив законы своего развития, может лишь организовать свою деятельность в соответствии с ними. “Основное русло истории”, таким образом, предзадано, изменить его человечество не может, оно может лишь познать его и сориентировать свое движение вдоль него. Иначе говоря, вслед за стоиками мы можем сказать: “Покорного (познавшего необходимости) судьба (законы) ведет, а непокорного тащит (все равно законы эволюции неотменимы, они действуют, даже если мы их не знаем)”. (О критике К. Поппером взглядов К. Маркса на исторический процесс см. подробнее в разделе 5.27.6.)

Конечно, попперовские оценки марксистского подхода могут быть оспорены. Марксизм не столь однозначен, как представляет его К. Поппер. Более того, марксизм чреват не только фатализмом, но и волюнтаризмом. Что касается гибкости марксизма, то она хорошо иллюстрируется аргументами В.И. Ленина, выставленными им в споре с Н. Сухановым, утверждавшим, ссылаясь на установленные К. Марксом законы общественного развития, что “Россия не достигла такой высоты развития производительных сил, при которой возможен социализм”. Так вот, обвиняя Н. Суханова (и “всех героев II-го Интернационала”) в педантстве, шаблонном подходе, Ленин указывает на конкретно-исторические особенности, “своеобразие обстановки” осуществления “нашей революции” и пишет: “Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный “уровень культуры”, ибо он различен в каждом из западноевропейских государств), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы” (О нашей революции // Избранные произведения в трех т. Т. 3. М., 1973, с. 720). Для тех, кто не считает точку зрения В.И. Ленина ортодоксально марксистской, приведем рассуждение, несомненно, правоверного марксиста – Г.В. Плеханова: “Человеческий разум не мог быть демиургом истории, потому что он сам является ее продуктом. Но раз явился продукт, он не должен и по самой своей природе не может подчиняться завещанной прежнею историей действительности; он по необходимости стремится преобразовать ее по своему образу и подобию, сделать ее разумнее” (К вопросу о развитии монистического взгляда на историю. 1933, с. 130-131). Что же касается волюнтаристической тенденции в марксизме, то она ярче всего демонстрируется готовностью В.И. Ленина и его сторонников начать революционным путем социалистические преобразования в стране с недостаточным (по их же признанию) уровнем цивилизованности. “Сначала надо ввязаться в серьезный бой, - пишет Ленин, ссылаясь на соответствующее высказывание Наполеона, - а там уж видно будет” (указ. работа, с. 720).

Впрочем, в марксизме, даже в ленинской его интерпретации, нет серьезного обоснования волюнтаризма и субъективизма. Волюнтаризм здесь – скорее практика, чем теория.

Поиск по сайту: