Об истине

Многие исследователи, работающие в области гносеологии и философии науки, убеждены, что, вследствие неясности содержания понятия «истины» и трудности (невозможности) ее достижения, необходимо вообще свести к минимуму употребление этого понятия в философии и науке.

Так, например, К. Поппер длительное время настаивал на том, что попытки понять идею истины («эту весьма странную и неуловимую идею») безнадежны, на том, что ни одна научная теория не может считаться истинной в строгом смысле этого слова. Он развивает подход, который называется фальсификационизмом, или фаллибилизмом. Этот подход он противопоставляет верификационизму (джастификационизму). Сторонники верификационизма утверждают, что научное знание должно быть позитивно (эмпирически) обоснованно, подтверждено. К. Поппер убежден, что программа верификационизма никогда не может быть выполнена (см. об этом также в разделах 3.18.3.2. и 3.18.3.4.). «Мы, фальсификационисты, - пишет он, - считаем, что нам удалось обнаружить способ реализации старого идеала различения между рациональной наукой и различными формами предрассудков, несмотря на крушение первоначальной индуктивистской, или джастификационистской, программы. Мы считаем, что этот идеал может быть реализован очень просто, если признать, что рациональность науки заключается не в том, что она по традиции прибегает к эмпирическим свидетельствам в поддержку своих положений (астролог делает то же самое), а исключительно в критическом подходе, который, конечно, наряду с другими аргументами критически использует также и эмпирические свидетельства (в частности, при опровержениях). Следовательно, для нас наука не имеет ничего общего с поисками достоверности, вероятности или надежности. Наша цель состоит не в установлении несомненности, надежности или вероятности научных теорий. Осознавая свою способность ошибаться, мы стремимся лишь к критике и проверке наших теорий в надежде найти наши ошибки, чему-то научиться на этих ошибках и, если повезет, построить лучшие теории» (Предположения и опровержения: Рост научного знания. М., 2004, с. 382). В соответствии с таким подходом он полагал более адекватным применение для характеристики научных теорий не понятия «истина», а понятия «правдоподобие» (verisimilitude). В таком случае нет более или менее истинных научных теорий, но есть теории более правдоподобные, чем другие. Сам К. Поппер, поясняя смысл введенного им термина, пишет о более ранней теории Т(1) и более поздней теории Т(2). «1. Т(2) делает более точные утверждения, чем Т(1), и эти более точные утверждения выдерживают более точные проверки; 2. Т(2) учитывает и объясняет большее количество фактов, чем Т(1); 3. Т(2) описывает или объясняет факты более подробно, чем это делает Т(1); 4. Т(2) выдержала те проверки, которых не выдержала Т(1); 5. Т(2) предложила новые экспериментальные проверки, не обсуждавшиеся до ее появления (эти проверки не были выдвинуты теорией Т(1) и, может быть, даже неприменимы к Т(1)), и Т(2) выдержала эти проверки; 6. Т(2) объединила или связала различные проблемы, которые до ее появления не имели между собой связи» (Предположения и опровержения: Рост научного знания. М., 2004, с. 387). Например, в соответствии с таким подходом, теория относительности Эйнштейна более правдоподобна, чем теория Ньютона.

Впрочем, в своих поздних работах, после изучения семантической концепции истины, развитой выдающимся польским логиком Альфредом Тарским (1901-1983), К. Поппер начинает достаточно интенсивно использовать понятие истины, объективной истины, в частности. Так, в только что процитированной работе он подчеркивает: «Теория объективной истины … позволяет нам высказывать утверждения, подобные следующему: некоторая теория может быть истинной, даже если никто не верит в нее…» (указ. соч. с. 376). Справедливости ради стоит отметить, что, признавая правомерность использования понятия истины, К. Поппер и в поздних своих сочинениях продолжает оставаться фаллибилистом. Характерно в этом плане его утверждение: «Даже тогда, когда мы наталкиваемся на истинную теорию, мы, как правило, можем только догадываться об этом, и для нас может оказаться невозможным узнать, что это и есть истинная теория» (там же).

Любопытные воззрения на истину развивают конвенционалисты (от латинского слова conventio – соглашение). Они утверждают конвенциональный характер, по сути, всех положений науки, конвенциональный характер всех научных истин. Так, один из самых известных и авторитетных представителей конвенционализма, французский математик и физик Анри Пуанкаре еще в начале 20 века обсуждал вопрос о том, какая геометрия (евклидова или какая-либо из множества неевклидовых) характеризует реальное пространство. Иными словами, он обсуждал вопрос, какая из геометрий является истинной. Он пришел при этом к парадоксальному выводу: «Никакая геометрия не является более истинной, чем другая; та или иная геометрия может быть только более удобной» (О науке. М., 1983, с. 43). К аналогичному выводу Пуанкаре пришел, обсуждая достоинства и недостатки механики Ньютона сравнительно с достоинствами и недостатками механики Эйнштейна. Мы можем, утверждал он, сохранить принципы ньютоновской механики, поскольку опыт показал нам, что они удобны. Таким образом, согласно конвенционализму, в основе научного знания лежат конвенции (соглашения) между учеными, заключаемые ими по соображениям удобства, простоты, привычности и т.п.

История науки показывает, что конвенции (соглашения) действительно играют большую роль в научном познании. Научное сообщество использует соглашения для выработки определений научных понятий и терминов, при осуществлении выбора системы единиц измерения физических и других величин, при подборе символики, применяемой при изложении той или иной теории, при разрешении многих других теоретических и практических проблем науки. Тем не менее, существуют достаточно жесткие, диктуемые конкретным научным и социокультурным контекстом, границы, в пределах которых только и достижимы работающие, жизнеспособные научные соглашения. Эти границы определяются, в первую очередь, характеристиками самого объекта познания. Так, например, мы можем договариваться между собой, в каких единицах измерять массу электрона (в граммах, килограммах, фунтах и т.п.). Однако масса электрона не изменится от того, в каких единицах мы будем ее измерять. Кроме того, эти пределы (пределы свободы научных конвенций) диктуются также теми характеристиками, которые перечисляют сами конвенционалисты: простота, удобство, привычность. Действительно, почему, например, нам удобно пользоваться для описания пространственных характеристик макромира, то есть мира привычных нам масштабов, евклидовой геометрией? – Видимо, не в последнюю очередь потому, что эта геометрия достаточно адекватно их – пространственные характеристики этого мира – описывает.

Отметим также, что в последние десятилетия в философии науки значительно возрос интерес к тем сторонам науки, которые являются следствием, результатом научных соглашений, укрепилось понимание высокой значимости научных соглашений в жизни научного сообщества. Упомянем в этой связи понятие научного консенсуса. Это понятие интенсивно применяется в современной философии науки. В частности, оно необходимо для описания значимости для реального процесса научного познания не только отношений «субъект научного познания – объект (предмет) научного познания», но и взаимоотношений разных субъектов научного познания, для описания значимости научных коммуникаций. Это понятие необходимо для понимания многих важных для науки процессов: придания некоторой научной гипотезе статуса научной теории, принятия некоторых эмпирических данных в качестве достоверных, осуществления выбора из нескольких конкурирующих теорий наиболее истинной, принятия решения о финансировании того или иного научного проекта и т.п. Разумеется, всякий научный консенсус имеет социокультурно обусловленный и исторически преходящий характер. Но само присутствие консенсуса в науке совершенно неизбежно. Значимость и неизбежность присутствия консенсуса в науке объясняется, в частности, всегда имеющей место недоопределенностью научных понятий, проблем и высказываний. Преодоление этой недоопределенности и достигается путем научного консенсуса, путем принятия индивидуального или группового решения, имеющего когнитивно-волевой характер.

Весьма критично относится к понятию истины и к возможности ее достижения американский философ и методолог науки Пол Фейерабенд (1924-1994). Он развивал подход, который можно охарактеризовать как эпистемологический анархизм. Одним из принципов этого подхода является принцип пролиферации (размножения) теорий. Этот принцип, указывает Фейерабенд, «призывает создавать и разрабатывать теории, несовместимые с принятыми точками зрения, даже если последние являются в высокой степени подтвержденными и общепризнанными» (Ответ на критику //Структура и развитие науки. М., 1978, с. 420). Новые теории должны соперничать со старыми, и, в свою очередь, они будут тесниться еще более новыми теориями. Причем, по Фейерабенду, больший или меньший авторитет теорий зависит не только (а может быть, не столько) от их внутреннего совершенства и степени их эмпирической подтверждаемости, но и от пропагандистской деятельности создателей и сторонников соответствующих теорий. В итоге он приходит к выводу, что познание (научное познание в том числе) не является процессом, приближающим нас к некоторому идеалу, к истине. «Познание, - пишет П. Фейерабенд, - оказывается в этом случае океаном постоянно увеличивающихся альтернатив, каждая из которых принуждает другие уточнять свои точки зрения, и все они вместе вносят свой вклад – благодаря процессу конкуренции – в развитие мощи нашего мышления» (указ. соч., с. 421).

Поиск по сайту: