И принципа теономии

Говоря о кантовом понимании свободы, следует, прежде всего, сказать, что именно у Канта понятие автономности становится одним из важнейших в учении о человеке. Это понятие противопоставляется им понятию гетерономности. При этом он рассуждал полностью в соответствии со своим основополагающим расчленением реальности на мир явлений (мир феноменальный, чувственно воспринимаемый мир) и мир вещей самих по себе (ноуменальный мир, умопостигаемый мир). «За явлениями, - пишет Кант, - мы должны допустить и признать еще нечто другое, что не есть явление, а именно вещи в себе, хотя мы, конечно, знаем, что поскольку они могут стать нам известными только так, как они на нас воздействуют, то мы не можем приблизиться к ним и никогда не можем знать, что они такое сами по себе» (Основы метафизики нравственности // Кант И. Критика практического разума. Санкт-Петербург. 1995, c. 108). Это расчленение применимо и к человеку. И о себе самом, - указывает Кант, - человек «может собрать сведения, основываясь на внутреннем чувстве, следовательно, только через явление своей природы и тем способом, каким оказывается воздействие на его сознание; между тем помимо этого составленного из одних только явлений характера его собственного субъекта он необходимо должен признать еще нечто другое, лежащее в основе, а именно свое Я, каково оно может быть само по себе, и таким образом причислить себя в отношении восприятия и восприимчивости ощущений к чувственно воспринимаемому миру, в отношении же того, что в человеке может быть чистой деятельностью (в отношении того, что доходит до сознания не посредством воздействия на органы чувств, а непосредственно), - к миру умопостигаемому (intellectuellen), о котором он тем не менее больше ничего не знает» (там же, c. 109). Итак, человек – обитатель одновременно двух миров: в качестве феномена он подчинен закону природы, то есть внешнему определению; в качестве ноумена он подчинен закону свободы, то есть собственному определению. «Человек, - утверждает Кант, - должен представлять и мыслить себя таким двояким образом, - это основывается в первом [случае] на сознании самого себя как предмета, на который оказывается воздействие при посредстве чувств, а во втором [случае] – на сознании самого себя как мыслящего существа, т.е. как независимого в применении разума от чувственных впечатлений (стало быть, как принадлежащего к умопостигаемому миру)» (там же, c. 114). Другими словами, человек одновременно свободен и несвободен, автономен и гетерономен. Разумное существо, по Канту, может рассматривать себя и законы всех своих действий с двух точек зрения: «во-первых, оно может рассматривать себя как подчиненное законам природы (гетерономия); во-вторых, поскольку оно принадлежит к умопостигаемому миру, - как подчиненное законам, которые, будучи независимы от природы, основаны не эмпирически, а только в разуме. Как разумное, стало быть, принадлежащее к умопостигаемому миру, существо, человек может мыслить причинность своей собственной воли, только руководствуясь идеей свободы; ведь независимость от определяющих причин чувственно воспринимаемого мира (какую разум необходимо должен всегда приписывать самому себе) есть свобода. С идеей же свободы неразрывно связано понятие автономии» (там же, c. 110). Приведем здесь, кстати, разъяснения, которые дает сам И. Кант в связи с понятиями автономии и гетерономии. О первом из этих понятий он пишет: «Автономия воли есть такое свойство воли, благодаря которому она сама для себя закон (независимо от каких бы то ни было свойств предметов воления). Принцип автономии сводится, таким образом, к следующему: выбирать только так, чтобы максимы, определяющие наш выбор, в то же время содержались в нашем волении как всеобщий закон». Гетерономия воли разъясняется Кантом следующим образом: «Если воля ищет закон, который должен ее определять, не в пригодности ее максим быть ее собственным всеобщим законодательством, а в чем-то другом, стало быть, если она, выходя за пределы самой себя, ищет этот закон в характере какого-нибудь из своих объектов, - то отсюда всегда возникает гетерономия» (там же, c. 100). Следующим шагом своих пояснений Кант связывает автономию (свободу воли) с категорическим императивом, сформулированным им, и пишет: «Положение воля есть во всех поступках сама для себя закон означает лишь принцип поступать только согласно такой максиме, которая может иметь предметом самое себя также в качестве всеобщего закона. Но это есть как раз формула категорического императива и принцип нравственности; следовательно, свободная воля и воля, подчиненная нравственным законам, - это одно и то же» (там же, c. 105).

Познакомившись с кантовым пониманием автономности в сопоставлении ее с гетерономностью, рассмотрим теперь, как соотносятся в системе Канта принципы автономности и теономности. С одной стороны, Канта совершенно не удовлетворяет выведение нравственности из божественной, «всесовершеннейшей» воли. Не удовлетворяет по двум причинам: 1) «потому, что совершенство этой воли мы не можем созерцать, а можем лишь вывести его из наших понятий, среди которых понятие нравственности важнейшее» (то есть, мы попадаем в таком случае в порочный круг); 2) потому, что понятие божественной воли (Кант, видимо, судит по конкретным примерам божественной воли, представленным в знакомых ему Священных Писаниях – В.Ф.) исходит из свойств честолюбия и властолюбия и связано с устрашающими представлениями о могуществе и мстительности, поэтому оно «должно было бы создать основание для системы нравственности, которая была бы прямо противоположна моральности» (там же, c. 102). Но, с другой стороны, когда Кант обращается к обсуждению более конкретных и практических вопросов, например, к обсуждению совместимости добродетели и счастья, он приходит, по сути, к признанию некоторой формы теономности (при рассуждении на эту тему Кант оперирует, конечно, образами и принципами христианства). Он констатирует, прежде всего, что “сам христианский принцип морали есть не теологический принцип (стало быть, не гетерономия), а автономия чистого практического разума сама по себе…” (Критика практического разума // Кант И. Критика практического разума. Санкт-Петербург. 1995, c. 231). Это так потому, что познание Бога и его воли христианский принцип морали, полагает Кант, делает не основанием моральных законов, а «только основанием достижения высшего блага при условии соблюдения их и даже истинные мотивы соблюдения этих законов усматривает не в ожидаемых следствиях их соблюдения, а лишь в представлении о долге, так как точное исполнение долга и делает нас достойными обрести блаженство» (там же, c. 231-232). Но, тем не менее, сквозь кантово понимание автономности отчетливо просматривается теономность. Так, в очередной раз подчеркивая, что человек есть «цель сама по себе, т.е. никогда никем (даже Богом) не может быть использован только как средство, не будучи при этом вместе с тем и целью …» (там же, c. 324), Кант в то же время указывает, что свободная воля человека (автономия) «по своим общим законам необходимо должна также согласовываться с той волей, которой ей следует подчиняться» (там же). Контекст не оставляет сомнений, что воля, с которой должна согласовываться свободная воля человека и которой ей следует подчиняться, есть воля Бога. Правда, Бог (мудрый творец, высшее первоначальное благо, высшая причина природы) мыслится Кантом, как ему кажется, вовсе не антропоморфно. Царство божье, по Канту, есть “некий умопостигаемый мир”, в котором “разумные существа всей душой отдаются нравственному закону” (там же, c. 231). Итак, Бог и царство божье в системе Канта необходимы для того, чтобы были совместимы моральность и счастье человека, ибо соответствующее моральному закону и «необходимое благодаря ему стремление содействовать практически возможному высшему благу, предполагает, по крайней мере, то, что последнее возможно; в противном случае было бы практически невозможно стремиться к объекту понятия, которое в сущности пусто и лишено объекта … Если признать, что чистый моральный закон … безусловно обязателен для каждого, то честный человек может, конечно, сказать: я хочу, чтобы был Бог, чтобы мое существование в этом мире имело свое продолжение и вне природной связи в мире чистого рассудка, чтобы, наконец, мое существование было бесконечным; я настаиваю на этом и не позволю отнять у себя этой веры, ведь это единственный случай, где мой интерес, поскольку я не смею в нем ничем поступиться, неизбежно определяет мое суждение вопреки всем мудрствованиям, хотя бы я не был в состоянии ответить на них или противопоставить им более правдоподобные [соображения]» (Критика чистого разума. М., 1994, c. 244). Об этом же в другом месте: “Если следует мыслить самое строгое соблюдение морального закона как причину достижения высшего блага (как цели), - то, поскольку человеческой способности недостаточно, для того чтобы привести счастье в мире в полное согласие с достойностью быть счастливым, необходимо признать всемогущее моральное существо как владыку мира, промыслом которого это и совершается, т.е. неизбежно ведет к религии” (Религия в пределах только разума // Кант И. Трактаты и письма. М.,1980, c. 82-83).

Резюмируя, можно сказать, что у Канта автономное, в сущности, сливается с теономным. Моральное поведение человека диктуется ему изнутри (категорическим императивом). То есть как моральное существо человек автономен. В то же время, будучи моральным существом, человек принадлежит царству божьему. Иначе говоря, моральное поведение человека – это его поведение в соответствии с законами Бога, и, следовательно, человек как моральное существо теономен. Такое отождествление автономности и теономности, в общем, представляется непродуктивным и некорректным. В пользу такой оценки можно было бы привести целый ряд аргументов. Мы выскажемся здесь только в самой общей форме. Во-первых, при таком подходе не получается взаимообогащения рассматриваемых принципов, не получается творческого их синтеза. Дело сводится к удвоению терминологии: автономия – это теономия, моральное – это божественное и т.д. Во-вторых, такое отождествление не соотвествует тем представлениям о Боге, которые имеют место в действительно существующих религиозных системах, оно приводит к Богу «религии в пределах только разума». Такое понимание Бога разрушает таинственность и трансцендентность, свойственные Богу настоящих, живых религий, то есть разрушает специфически божественное.

Поиск по сайту: